Бархатцы

Гаррет откинул одеяло и сел, свесив ноги, почесал пятку о ковёр. Поглядел на ладонь. Потёр тонкий шрам, оставшийся на ней. Когда это было? Всего полгода назад. Наверное, слишком давно. Старые клятвы – самые прочные? Кровные клятвы – самые прочные? Это не помешало ему – Уйти. Андерс ушёл, оставив после себя беспорядок в шкафу, откуда методично выгреб свои вещи, наполовину опустевший стаканчик для зубных щёток и громадную дыру в сердце. Он не сказал, что случилось. Просто… потерял интерес? В одночасье, будто пелена спала с глаз, или медленно, скрывая до последнего – Гаррет не знал. Однажды утром его поставили перед фактом и оставили одного посреди опустевшей квартиры. В ней всё ещё держался его запах, везде, куда не пойди. Он выпил всё, что было в баре. Он скурил всё, что было в пачке. Он сидел на полу, то и дело вскидывая голову, потому что казалось, что в двери поворачивается ключ или из спальни доносится тихий смех. Андерс всегда так смеялся, когда Хоук делал что-то глупое. Гладил любимого по лохматой голове, целовал сухими губами. Что сделать, чтобы заглушить эту пустоту, эту обиду? Ещё алкоголя? Сигарет? Хоук вытащил из пачки на столе предпоследнюю и закурил, чувствуя гадкий вкус во рту после вчерашнего. Хотелось пить. И есть. И, наверное, сдохнуть. Гаррет всё не мог определиться. Автоответчик – пусто. Социальные сети – пусто. Нет ни одного сообщения. Хоук открыл историю переписки и в сотый раз перечитал «Сегодня буду поздно. Скучаю» в диалоге. А на следующий день всё. Он просто откинул волосы с плеч, поправил браслеты на руке и с непроницаемым лицом сообщил, что уходит. Тоном, будто собрался в магазин. Не дал ничего сказать, не объяснил. НИ-ЧЕ-ГО. Блядь! Разбитый телефон лежал теперь в другом углу комнаты, а Хоук, тяжело дыша, опустился на табурет. На столе со вчера ещё лежал недорезанный лимон и недопитый виски. Больше в холодильнике ничего не нашлось, а пить просто так не было сил, пришлось закусывать тем, что есть. Он взял нож и примерился к уже пожухшему лимону. Острое лезвие отделило почти прозрачный ломтик, который он меланхолично отложил в сторону. Ещё один, и ещё, и ещё. Вот бы можно было так же отрезать кровоточащий кусок изнутри. Гаррет вновь поглядел на ладонь и на шрам. Слишком тонкий, слишком белый. Он провёл лезвием поверх старой метки, мельком почувствовав, как щиплется в ранке лимонный сок. Резанул ещё раз, с нажимом, вспоров кожу, как тонкую лимонную кожуру, и вдруг с удивлением ощутил, что стало легче. На секунду, на миг, но боль выходила вместе с кровью. Разбитый телефон моргнул экраном, запиликав. Гаррет кинулся к нему, оступаясь и чуть не падая. Остатки экрана залило кровью почти мгновенно, едва он успел увидеть неизвестный номер. На мгновение мелькнула малодушная мысль не брать трубку… но Хоук ткнул непослушными пальцами на приём вызова и поднес телефон к уху. – Да. – Вы Гаррет Хоук? – Я. Слушаю вас. – Здравствуйте, медицинский центр Микельсона, меня зовут Кейт. Андерс оставил ваш телефон как экстренный контакт. Вы не могли бы подъехать? – Что? – только и мог спросить Хоук. Голос охрип мгновенно. – Слу-чится? – Да. На случай, если он впадет в кому. Сожалею, но это произошло. Не могли бы вы подъехать? – произнесённые безупречно вежливым голосом слова пригвоздили Гаррета к полу, отнимая способность двигаться, дышать, думать и вообще быть. Он, наверное, долго молчал, и женщина на том конце провода потеряла терпение. – Вы слышите меня? – Да… – выдавил Хоук. – Вы… не знали о его состоянии? – девушка на секунду потеряла безупречную вежливость, становясь живым человеком, а не машиной в трубке. – Нет, нет… я не знал, – потрясённо шептал Гаррет, пока в голове с удивительной быстротой складывалась мозаика. Невринома вернулась. Ночная бессонница, тошнота, странные головные боли, от которых помогали только какие-то таблетки без названия… А ведь он так глупо верил объяснениям Андерса, что голова болит всю его жизнь и что это последствия операции… И зря Хоука удивляла прорывающаяся в последнее время щемящая нежность во всех движениях, во взгляде и словах возлюбленного. На самом деле он прощался. Просто прощался. Внутренности выморозило насквозь, оставляя звенящую пустоту, такую огромную, что недавнее состояние казалось лишь шуткой. Это… известие размазало его по полу, раздавило, оставляя корчиться в ошметках собственной жизни. Пусть лучше бы ушёл, пусть лучше бы полюбил кого-то – красивого, светлого, как он сам. Пусть Хоук видел бы их вместе, терзаясь внутренне. Но так…только не так. Только не это, боги, пожалуйста, пожалуйста, так нельзя… – Как он сейчас? – коротко спросил Гаррет, поднимаясь с колен. – Лучше вам подъехать. Давайте я продиктую адрес… – девушка начала заученным тоном называть цифры, и, поблагодарив за понимание, отключилась. Понимание, блядь. Понимание. Гаррет схватил со стола пачку с последней сигаретой, ключи и, только закрывая дверь, понял, что ладонь всё ещё кровоточит. Прижал губы к ране, зажмуриваясь: – Рано я с тобой простился, Андерс. Справедливости я тебя не отдам. – И побежал вниз по ступенькам, не замечая, что на носу и губах остался алый след.