Точка невозврата

~.Брайан.~ В течение нескольких следующих дней с Джастином творилось все больше странного, и я не знал, переживать мне или злиться. Или и то, и другое. Первые пару-тройку дней я был уверен, что он психует из-за того случая с просранным комендантским часом. Он срывался на мне по поводу и без – придираясь то к моим потрахушкам, то к тому, что я не помогаю ему с мытьем посуды после приготовленного им домашнего ужина. Так что я считал, что он все еще злится на меня. Первые три дня мы едва ли нормально разговаривали, только орали друг на друга. Он всегда начинал с ерничанья, в ответ я огрызался, и в итоге все заканчивалось тем, что кто-то из нас или даже мы оба хлопали дверями: он - в ванную, я - входной дверью лофта, когда понимал, что мне нужно остыть. Я находился в твердой уверенности - раз он все еще злился из-за того, что я не пришел домой ( что само по себе глупо, потому что это даже было не моей виной, блядь) значит, он должен был, мать его, так и сказать, чтобы мы могли уже сдвинуться с этой точки, вместо того, чтобы бросаться в меня нелепыми, пустяковыми обвинениями, что он и делал при каждом удобном случае. Он прекрасно знал – я не играю в игры. Кроме того, он тоже нарушил правило, причем с радостью. Никакие долбанные копы не заставляли его целовать того девственника на той дебильной вечеринке. А у меня в случае с тюрьмой не было выбора. Что ж, я сказал ему правду. И то, что он мне не поверил, – его проблема. Так что в эти три дня я пребывал в очень дурном настроении. Злился на него, на Майкла, на ебучего копа… Было охуенно несправедливо, что он злился на меня, хотя я на этот раз даже не сделал ничего неправильного. Эти дни превратились в кромешный ад - мы ссорились, язвили и постоянно нападали друг на друга, ну или, в противном случае, вообще не разговаривали. На четвертый день до меня стало доходить, что он расстроен чем-то еще. Он едва ел. Ну, если только он не сжирал скопом завтрак, обед и ужин, пока я был на работе, то получалось, что он почти совсем не ел. Он готовил или заказывал еду вечером перед моим приходом и ковырялся в своей порции, но в итоге так и не отправлял в рот ни кусочка. Спустя неделю после комендантского инцидента я обратил на это его внимание, хотя разговор ничего не дал, и я остался таким же обеспокоенным, как и прежде. - Решил заделаться анорексиком, Солнышко? – спросил я, заглотив еще лапши, которую он приготовил тем вечером. - А? – отозвался он отрешенно, посмотрев на меня поверх своей тарелки. Я указал на нее, точнее на еду в ней. - Ты ничего не съел. Он пожал плечами: - Я не голоден. Меня мог бы удовлетворить такой ответ, если бы он буквально не голодал всю неделю. - Последнее время ты совсем не ешь, - заметил я. - А ты у нас теперь Дэбби? С какой стати тебя волнует, что я ем? И с каких пор тебе есть дело до пищевых пристрастий, мистер Никаких-Углеводов-После-Семи? От обвиняющих ноток в его голосе я нахмурился, а еще от того, как угрожающе быстро он кинулся защищаться. - Все, что я сказал, это что тебе стоит выкинуть слово «голодающий» из фразы «голодающий художник». Это совершенно не обязательная опция, знаешь ли, - я знал, что заставил его нервничать. Он заерзал. И на лицо его постепенно опустилась тень. Он был похож на загнанного в угол зверя, готового в любой момент обратиться в бегство… что, конечно же, и последовало… - Думаю, мне нужно в душ, - сказал он, вставая и убирая свою тарелку на стойку. - Ты сегодня там уже был, - напомнил я. - Ну, значит, я хочу сходить еще раз, - рявкнул он. – Я имею право ходить в душ больше одного раза в день, если захочу. Я не стал с ним спорить, когда он прошмыгнул мимо меня и исчез в ванной, оставив меня одного в тишине кухни. Аппетит резко пропал. Однако, как бы странно с его стороны ни выглядело отсутствие интереса к еде, еще куда более странным выглядело отсутствие интереса ко… ну, ко мне. Он не позволял к себе прикасаться. Едва давал целовать.Орал из-за каких-то сказанных мною глупостей и в постель ложился одетым. Все это было похоже на то, что мы проходили после нападения. Каждый раз, когда я пытался заставить его присоединиться ко мне в душе или быстро перепихнуться с утра, он отмазывался каким-то домашним заданием или усталостью, или заводил свою шарманку и крысился. Не считая того дня, когда я пропустил комендантский час, он почти два дня меня не целовал, а когда наконец-то поцеловал, то и поцелуем это назвать было сложно – никакого жара, достающего до самой глотки языка… так, простой чмок. Больше похожий на те, которыми я обменивался с Майклом и Линдси, чем на наши с ним привычные поцелуи. Мы часто проводили время, свернувшись на диване, последнее время ему хотелось этого все больше и больше. И, несмотря на все мое притворство, это не было такой уж редкостью – обнимать его, пока мы смотрели что-нибудь по телевизору. Но сейчас создавалось впечатление, что когда он позволял мне прикасаться к себе, единственной его целью была возможность спрятаться в моих руках, забраться, как можно глубже, будто он хотел спрятаться внутри меня. Он подошел, сел рядом со мной и нерешительно обнял себя моей рукой, а потом посмотрел на меня, словно ожидая, что я его оттолкну. Но я не смог такого сделать. Какое-то время мы сидели и смотрели телевизор, ну по крайней мере я смотрел… он же закрыл глаза и положил голову мне на грудь, и я даже решил, что он спит, пока не уложил осторожно ему на макушку подбородок, и он не взглянул на меня. Секунду я просто смотрел на него - последнее время очень сложно было прочесть что-либо на его лице, и я не мог понять, чего он хотел, или определить близость срыва – но я все равно наклонился к нему, и он не отпрянул, так что я мягко его поцеловал. Правда, он не ответил и даже не шелохнулся, чтобы углубить поцелуй, но при этом и не отодвинулся. А еще он проводил много времени с Дафни. Я приходил домой, и она была тут, или же он говорил с ней по телефону. Не то, чтобы в этом было что-то плохое… хорошо, что он зависал с кем-то своего возраста… Но я не раз ловил их на том, что они перешептывались, низко склонившись друг к другу головами, а как только понимали, что я нахожусь в зоне потенциальной слышимости, замолкали. Я мог лишь строить догадки, что он ей обо мне говорил. Но всякий раз, когда я упоминал об этом, он начинал обороняться, отдаляться и ретировался в ванную, или начинал орать на меня, пока я не взрывался и не уходил из дома. Так что - да, пора было признать – я волновался. Я задавался вопросом, что, помимо меня, могло заставить его вести себя подобным образом. Когда он кричал на меня из-за чего-то или отказывался от секса, легко было предположить, что дело во мне, но при этом все казалось каким-то… неправильным. Я знал его. Хорошо знал, как бы ни страшно было признавать это. И это просто был не он. Не Джастин. Я мог припомнить только одно время, когда он вел себя схожим образом – после нападения. Ночные кошмары, появившийся иррациональный страх всего и вся, его нежелание прикосновений… Какова была вероятность, что симптомы ПТСР так неожиданно вернулись, месяцы спустя? После такого прогресса? А если и так… то чем это могло быть вызвано? Все эти мысли беспокойно крутились в голове. И мне совсем не нравилось, к чему все вело, я был уверен, что худшая часть наших жизней уже позади, но что, если случилось нечто, вызвавшее рецидив? И спустя несколько месяцев бывали редкие случаи, когда он внезапно замирал посреди толпы, или когда ему снились кошмары… но сейчас это был не единичный случай, сейчас словно вернулись времена, когда он не мог и дня прожить без нервного срыва. Но если что-то, и правда, произошло, то что именно могло вызвать такую реакцию? Оставалось еще что-то, чего он старался избегать, некие спусковые механизмы. Он наотрез отказывался смотреть бейсбольные игры, готов был парковаться на улице в километре от дома и потом идти пешком, вместо того, чтобы парковаться в гараже, и держался подальше от фильмов с чрезмерным содержанием жестоких сцен. Но разве чего-то такого достаточно, чтобы спровоцировать подобную реакцию? Может… Может, он увидел Криса Хоббса? Однажды такое случилось, в хосписе, так что это было возможно. Но почему тогда он не рассказал мне? А что если этот ублюдок что-нибудь ему сказал? Достаточно ли этого было, чтобы откатить назад достигнутый прогресс? Я делал поспешные выводы, но я просто не мог понять, что должно было с ним произойти, чтобы все так переменилось. Возможно, мне стоило снова задуматься о терапии. Чертовски тяжело было наблюдать за тем, как он шагнул вперед, а потом бах – и он снова возвращается к тому, с чего начинал. Однако, больше всего во всем этом тревожили его ночные кошмары. Они вернулись, причем на полную катушку, и казалось, что ему не удавалось проспать полноценно всю ночь вот уже несколько недель. Временами я не знал, можно или нельзя дотрагиваться до него в тот момент, но он всегда позволял и плакал в мое плечо, пока не засыпал снова. Однажды ночью, через полторы недели после ночи, проведенной в тюрьме, мы лежали в кровати, и я был совершенно расслаблен, почти уснул, когда услышал его плач. Думаю, он еще не заснул к тому моменту, дыхание его не выровнялось, как обычно, так что дело точно было не в кошмаре. Но что-то не дало мне сделать лишнее движение, прижать его покрепче и попытаться успокоить. Он, наверное, и не понял, что я не сплю. На самом деле, я был уверен, что он считал меня спящим, и это значило, что по какой-то причине он не хотел, чтобы я знал о том, что он плачет. Хоть и с неохотой, но я уважал это его желание и старался не обращать внимания на его тихие всхлипы, пока он, наконец, не заснул, лишь для того, чтобы спустя два часа проснуться от крика. На следующий день я поднял тему его ночных кошмаров. - Привет, - обыденно поздоровался я тем утром, прошествовав на кухню, чтобы налить себе чашку кофе. Несмотря на бессонные ночи, он продолжал почти каждое утро вставать раньше меня, чтобы сварить кофе, хотя сам пил редко. Я уже несколько раз ему говорил, что не стоит этого делать, а вот высыпаться стоит, и не нужно превращаться в моего долбанного раба со всеми этими готовками ужинов и кофе – но это не производило на него должного эффекта. - Привет, - отозвался он, даже не взглянув на меня, видимо, увлеченный дизайном стола. Я сел напротив, сделал глоток кофе и оценивающе на него посмотрел, никто из нас не проронил ни слова. Наконец, я вздохнул и с мягком стуком поставил чашку на стол, привлекая его внимание. - Итак… - начал я, не зная, как правильно завести этот разговор. – Я тут подумал, что, возможно, ты захочешь снова встретиться с психологом… С тем, к которому ты уже ходил тогда. После нападения, когда у тебя были кошмары, и ты просыпался от крика каждую ночь. Когда ты был напуган и травмирован, и БЛЯДЬ… что с тобой происходит, черт возьми?! Он в тот же миг напрягся всем телом. - Зачем? – спросил он дрожащим голосом. – Зачем, почему ты хочешь, чтобы я сходил к психологу? Я устало сжал переносицу. Он уже испугался. Плохая реакция. - Джастин… У тебя кошмары каждую ночь… Глаза его тут же широко распахнулись, и, черт побери… в них снова появились слезы. Именно этого я опасался. Черт. - Прости, - голос его ослаб, - я могу спать… например, на диване. Голос его еще больше понизился. Он звучал, так, блядь, испуганно, грустно и жалко – это рвало мне душу. Нет, это… это был не Джастин. Я до сих пор помнил то время, когда я каким-то неведомым образом разрешил ему остаться со мной, вскоре после нашей встречи… и сказал ему, не стесняясь в выражениях, что спать он будет на диване, а уже спустя тридцать секунд он оказался со мной в одной постели. Джастин никогда не соглашался спать нигде, кроме как рядом со мной. - Я не хочу, чтобы ты спал на диване. Я хочу, чтобы тебе перестали сниться кошмары, - сказал я прямо. – Так что ты думаешь по поводу терапии? Мы можем, как и в прошлый раз, пойти к тому же … -Я не хочу на терапию, - ответил он, вставая и сильно сжимая в руках чашку кофе. Видимо, сегодня был один из тех редкий дней, когда он и правда пил его. – Просто я… у меня и правда небольшой стресс… все так навалилось, учеба и всякая фигня… и… и еще я поссорился с мамой из-за какой-то ерунды… и из-за всего этого стресса у меня… у меня кошмары, и… - бессвязно залепетал он. Я тяжело вздохнул, когда он вылил остатки кофе в раковину и поспешил из комнаты, оправдываясь какими-то пустыми предлогами, которые я точно уже слышал прежде. Вот и помог ему. Я попусту задавался вопросом, что если, и правда, его ночные кошмары были последствиями стресса. Похоже, он пытался справиться с нагрузкой, которая свалилась на него в академии. Я приходил домой, а он сидел вокруг разбросанных повсюду холстов и альбомов и не вставал часами. Кстати, вот уже две недели это было и его отмазкой, чтобы не ходить в "Вавилон". Каждый раз, когда я настаивал на походе, он с жаром твердил о том, что ему еще кучу всего нужно сделать. Я предлагал "Вавилон", "Вуди", бани… но Джастин, будучи отличником, отказывался от всего, пока не доделает работу до конца. Во всяком случае, предполагалось, что это было причиной, а не оправданием того, что он и меня динамил. Хотя у меня были большие сомнения. Каждый раз, когда я намекал ему, что пора бы прерваться и присоединиться ко мне в душе для быстрого перепиха, он, извиняясь, отказывал мне, ссылаясь на то, что ему нужно закончить проект. Как бы усердно он ни работал, сколько бы времени ни проводил, старательно заполняя то один, то другой холст… как бы я ни настаивал на том, что пора устроить перерыв и получить немного заслуженного отдыха, все всегда почему-то заканчивалось одинаково – криками. Он даже, к моему тайному (ну или не такому уж тайному) удовольствию и облегчению, бросил работу в "Вавилоне", чтобы сосредоточиться на учебе. Так как меня волновало, что поперек этой работы большими буквами было написано «охуенно неудачная идея», я не мог не порадоваться, когда он сказал мне, что ушел. Когда я спросил, означает ли это, что он готов принять мое предложение об оплате обучения, он лишь слабо кивнул, как-то отрешенно, и поблагодарил меня. Я знал, что для него значило попросить у меня помощи. Это было словно признание его несостоятельности, и это тоже было не в Джастиновом духе. И после этого я всю ночь его не видел. Он снова заперся в ванной с телефоном, я был абсолютно уверен, что он трепался с Дафни, третий раз за день. А это еще одна новая фишка… теперь он закрывался в ванной. Я не знал почему и что он там делал, но иногда слышал, как льется вода из душа. А иногда он брал с собой альбом, и я думал, что это просто творческие причуды, так необходимые любому художнику, чтобы вроде как сосредоточиться на чем-то. Он не первый раз делал ради искусства что-то, что со стороны казалось странным и бессмысленным. Как-то, спустя пару недель после того, как он начал жить со мной после нападения, он забрался на крышу моего ебанного дома и провел там целый день, рисуя небоскребы на фоне горизонта. Я чуть не рехнулся, пока искал его весь день (об этом я, конечно, ему не сказал), положился на интуицию и в итоге нашел его там, рисующего и полностью ушедшего в свой мир. Когда я спросил, почему он не мог просто порисовать пейзаж из окна лофта, он ответил в этой своей страстной манере и с жаром, который всегда у него появлялся, когда он говорил об искусстве, отчего я всегда чувствовал, что есть что-то, чего мне не понять. Что-то недоступное мне. Я помнил каждое слово, словно это случилось этим утром (об этом я, конечно, при нем тоже никогда не упоминал). Иногда нужно от всего отрешиться, чтобы увидеть все ясно. Сделать шаг назад и освободиться от всего груза, чтобы снова появилась возможность дышать. Я помнил, какими странными казались те слова. Простые люди… так не говорят. Он никогда не говорил так, только если речь шла о рисовании. Когда дело касалось того, что он любит, он становился поразительно глубоким. Так что, на мой взгляд, это был не первый раз, когда он делал что-то странное ради искусства, и я уже научился оставлять его в покое и позволять ему делать то, что надо в его собственной зоне комфорта. Но дело было не только в этом. Если он не запирался в ванной и не принимал часами душ, или не предъявлял мне за какие-то сказанные или сделанные мной глупости, он безжизненно лежал на диване, уставившись в никуда, словно слетевший с катушек чудик. И, по правде говоря, это пугало больше всего. Но так же, как я научился не вмешиваться, когда он находился в своем творческом состоянии, я быстро научился давать ему личное пространство, чтобы он мог отдохнуть. Как-то я вернулся домой после очень напряженной тренировки в зале и, войдя внутрь, обнаружил, что он просто лежит на диване. Поначалу я решил, что он всего лишь смотрит телевизор, но когда я прошел мимо него в спальню, чтобы бросить там спортивную сумку и принять душ (к которому у меня не было никакого шанса уломать его присоединиться), я понял, что телек выключен. - Солнышко, интересная программа? – спросил я, перегнувшись через спинку дивана и понизив голос, на случай, если он спит. Он чуть из штанов не выпрыгнул. Последнее время он частенько проделывал такое… подпрыгивал. И я нередко поддразнивал его тем, что он летает в облаках в своем собственном маленьком мирке, особенно, когда он писал или рисовал, но в последние дни он отключался так чаще обычного. - Брайан! Ты что… что, блядь, здесь делаешь? – запнулся он, очевидно, пытаясь взять себя в руки. - Ну, я здесь живу,- произнес я медленно, так словно объяснял таблицу умножения малолетке. – Это, как правило, означает, что я возвращаюсь сюда после разнообразных дел. - Ой, точно… я, хм… блядь, я просто… мне нужно идти… - он вскочил с дивана и опять поспешил мимо меня в эту ебучую ванну. Я так и не принял душ, а он не вышел до тех пор, пока не пришло время сна. Так что - да. Я был пиздец, как обеспокоен. Последнее, что ему было нужно, - снова падать в ту темноту, из которой он с таким трудом выбрался после нападения… Он не мог туда вернуться. Ни один из нас не мог. Но что-то внутри подсказывало мне, что мы уже на пути к ней. ~. Джастин. .~ Он заметил, что что-то идет неправильно. Что я был НЕ правильным. Спустя две недели он уже должен был догадаться. Должен был к тому моменту понять, что я злюсь не на то, что он сделал. Он должен был знать, что было нечто большее, нечто более глубокое. Эта мысль пугала меня столь же сильно, сколь и успокаивала. Я не хотел, чтобы он считал, что возникшие между нами, точнее, у меня, проблемы - его вина. В последнее время все было так хуево. Я все это ненавидел, ненавидел ссориться с ним, но у меня не было выбора. Никакого. Я не мог позволить дотронуться до себя – не мог этого вынести на животном уровне – не мог признаться ему, почему не позволяю – этого я совсем не хотел делать – так что я мог лишь заставить его злиться на меня так сильно, чтобы он не хотел дотрагиваться до меня. Конечно, это был не самый удачный выход из положения. Но эффективный, да… Я продолжал молчать, и мне не нужно было дотрагиваться до него, но… это означало, что он всегда уходил. С каким–нибудь едким замечанием от одного из нас и хлопающей дверью - он уходил. Уходил заниматься чем-то… или кем-то, кто его знает. И мне было нестерпимо больно от мысли, что он скорее всего трахается там до потери пульса, пока я сижу тут в одиночестве, едва способный поцеловать его…. Но что мне оставалось? Я не мог дотронуться до него и не мог позволить этого ему… так что я давал ему уйти. Я понимал, что однажды, надавлю так сильно, зайду так далеко….что уйти придется мне - с чемоданом в руке. Иногда мне казалось, что проще все же рассказать ему, что случилось… Я даже не раз пытался. Но в голове крутились и эхом отдавались его слова. Он ведь предупреждал меня, когда я рассказал ему про эту работу, когда он увидел, как Сэп пичкает меня наркотой, когда я упомянул вечеринку… И тогда перед глазами представало его перекошенное от гнева лицо, и я представлял себя, как он повышает голос, обзывая меня маленьким дерьмом, которое позволило себе вляпаться в такую историю… Но самым ужасным было то, что я видел, как он забивает сумку моими шмотками, вышвыривает меня за дверь, и орет, что не хочет жить с долбанной жертвой изнасилования… такой грязной, пользованной и отвратительной, что никому не захочется к ней прикасаться. И, несмотря на то, что сейчас я был сломлен. Разбит. Испорчен. Но я все еще был здесь, с плотно закрытым ртом, если не считать случаев, когда я орал на него без видимых причин. И если у меня вдруг появлялись проблемы с воображаемыми обидами и злостью, то мне достаточно было лишь подумать о той ночи. Подумать о том, что произошло, чему я позволил случиться, и я приходил в ярость. И выпускал ее наружу. Хотя, думаю, что он тоже не на шутку разозлился, когда мне пришлось впустить его в собственный дом, после того, как я поменял код сигнализации, спустя полторы недели после… ну, после. У сигнализации имелось два уровня настроек, вы могли отключить ее тут же, если вдруг открылось окно или дверь, или же у вас оставалось тридцать секунд на то, чтобы ввести код и выключить ее. Брайан обычно пользовался вторым вариантом, но как-то я смотрел по телевизору фильм о женщине, изнасилованной соседом, и испугался. Я не собирался смотреть его, но, включив телевизор, не смог найти пульт, и пока искал его, женщина уже начала плакать и кричать своему мужу, что ее изнасиловали, и я просто не смог оторвать взгляд от экрана. Так что я поставил сигнализацию на первую настройку и маниакально проверял ее дважды в час. Когда Брайан пришел домой, я едва успел вовремя остановить его - если бы он открыл дверь, включилась бы сигнализация и заорала сирена. Слух у меня был острым, настроенным на любой нарушающий тишину звук. И остановить я его умудрился лишь потому, что услышал, как ключ скользит в замок. - Не открывай дверь! – крикнул я, уронив на пол карандаш и альбом. Осторожно встал, сердце колотилось, как бешеное. – Кто там? Ключ в замке замер, и кто бы там ни был, он не сделал попыток открыть дверь. Но я все равно был настороже. - А ты, блядь, как думаешь? У меня вырвался вздох облегчения. - Хорошо, сейчас… подожди минутку. Брайан дождался, пока я выключил сигнализацию и отодвинул дверь. - Это что еще, черт побери, такое? – требовательно спросил он, скидывая с плеч пальто, пока входил внутрь. - Я… - я замешкался и промямлил, избегая его взгляда. – Я вроде как сменил код сигнализации. Он с подозрением нахмурился. - Зачем? Ты кому-то его давал? - Нет! – быстро заверил я его. – Но... я просто подумал… я хотел… слушай, извини, хорошо? – сказал я, не в состоянии придумать объяснения. И отправился в ванную, не ожидая ответа. Выходя оттуда, я был уверен, что получу от него взбучку. Я даже не пытался разозлить его, мне просто было все еще страшно. И я хотел почувствовать себя в безопасности, а он, я был уверен, должен был сейчас прочитать мне лекцию. Но все, о чем он спросил, – это пойдет ли тайская еда на ужин (в тот день я был слишком расстроен, чтобы думать о заказе еды до его прихода) – а потом он опустился за свой стол, чтобы поработать за компьютером. Он весь вечер не заговаривал об этом, и я почувствовал себя спокойнее. Единственное, от чего мне становилось спокойнее – это брайановские руки, обнимающие меня, прижимающие к себе… то самое, что последнее время случалось все реже и реже. Когда я не кричал на него из-за ерунды или не лежал на диване, пялясь невидящим взглядом в стену, я пытался осчастливить его, насколько это было возможно без секса… готовил ужин, делал кофе… Пытался донести до него, что я его не ненавижу, просто сейчас он не может касаться меня, как привык. И я просто хотел, чтобы он держал меня в своих руках, обнимал и заставлял снова и снова чувствовать себя в безопасности. Но делать это с каждым днем становилось все труднее…. Ну кто захочет обнимать того, кто постоянно на тебя кричит? Иногда, когда я видел, что он отдыхает на диване, я просто подходил к нему и ложился рядом, сворачиваясь вокруг него калачиком. И меня это всегда немного нервировало, я боялся, что он захочет большего, того, с чем я не смогу справиться, ну или просто отмахнется от меня. Но он никогда так не поступал, и это было здорово - просто лежать вот так вместе с ним. Когда мы не ссорились, и я не пытался содрать с себя свою ебучую кожу, или же не пытался извиниться за то, что у меня нет сил на секс, было здорово просто быть с ним. От этого я ощущал себя самим собой, больше, чем в любое другое время. В такие моменты у меня пропадало желание умереть и избавить себя от всего этого, и я просто немного расслаблялся рядом с ним. В то время, когда Брайан по каким-либо причинам был недоступен, Дафни постоянно повторяла мне, что я могу я звонить, как только потребуется. Она вела себя так… прекрасно. Я и правда не знал, что бы делал без нее. Она меня часто навещала, в том числе и во время учебы. Она забирала меня и отвозила обратно в лофт и обычно оставалась, пока Брайан не приходил домой. Она выслушивала мои жалобы на то, что я все еще ужасно себя чувствовал, и на то, как все хуево последнее время с Брайаном. Пару раз она предлагала все ему рассказать, говорила даже, что может сделать это сама, но потом перестала настаивать, после того, как я буквально чуть не свихнулся от самой идеи. А еще она каждый день интересовалась, не связались ли со мной из клиники (мы оставили им номер моего мобильного, чтобы они не могли позвонить в лофт), и когда я, наконец-то, смог ей ответить ослабевшим от облегчения голосом, что все анализы отрицательные, я даже позволил ей обнять меня, пока мы какое-то время сидели, а наши грудные клетки несильно вздымались. Но все же она тоном, не терпящим возражений, заявила, что мне все равно придется вернуться туда через пару недель на очередной прием. Когда мне позвонили из клиники, меня так затрясло, что пришлось опуститься на стул, но потом они мне сказали, что со мной все в порядке. Я знал, что еще был шанс заболеть, что, возможно, инфекция еще не проявилась, но все же в тот момент меня накрыло таким невъебенным облегчением, что на остальное было наплевать. Однажды, когда она была в лофте, я признался ей, что беспокоился по поводу отставания в учебе, потому что пропустил целую неделю. Я не знал, что мне делать, все, что я знал – это что я не могу запереть себя в этих тесных классах и забитых людьми коридорах на всю неделю. Так что в тот день мы с Дафни отправились в школу вместе, чтобы попросить разрешения обучаться на дому. Это был долгий и выматывающий процесс, но, в конце концов, они согласились. Мы выдумали историю про семейные проблемы и сказали, что в дальнейшем мне потребуется гибкий график, и все преподаватели, кроме одного, разрешили мне выполнять задания дома. Это значило, что мне нужно будет покидать относительную безопасность лофта и приезжать в академию на пару часов лишь дважды в неделю, и в эти же дни я сдавал сделанную работу и брал новые задания. Естественно, Брайан заметил, что дома я занимаюсь больше, чем обычно. Это было столь очевидно, что я даже не пытался скрыть от него. Он несколько раз пытался убедить меня расслабиться и пойти потусоваться с ним. Или, когда я сидел за столом, начинал целовать меня в шею, пытаясь привлечь к себе мое внимание, что обычно заканчивалось приступом паники, криками, ссорой и нашим общим расстройством на пару ближайших часов. Я оправдывался тем, что профессора взвалили на студентов больше работы, чем я мог себе представить, и что от меня это не зависит, и в тысячный раз задавался вопросом, знал ли он больше, чем показывал. Хотя, думаю, он не знал, что я не ходил в академию… он уходил на работу на весь день… откуда ему было знать? Если бы он знал, что конкретно включает в себя «домашнее задание», какие конкретно проекты я должен был закончить, то, наверное, догадался бы. Но я умышленно напускал тумана на сей счет, так что, не думаю, что он понимал, что все это было моей классной работой. Но я был уверен, что он отлично замечал, как переменчиво мое настроение. Не то чтобы в другие дни я был особо энергичным, но в те дни, когда я посещал академию, всего было слишком. Если я злился, то злился больше обычного. Если впадал в депрессию, то едва ли двигался все то время, что находился дома. Когда приходил Брайан, и Дафни уезжала, я предпочитал исчезать в ванной, чтобы побыть одному. Принимал душ ну или просто сидел на полу, как правило, плакал, - обычное поведение. Или же торчал у окна, глядя на улицу, и пусть глаза были сухими, но в голове то и дело повторялись все приступы паники, которые накрывали меня за этот день. Мне почему-то нравилось сидеть у окна. Если мне нужно было спрятаться и побыть одному, я уходил в ванную, но если я не возражал против компании Брайана или не мог помыслить о запертой комнате иначе, чем о ловушке, то здесь я чувствовал себя почти свободным. Я мог смотреть на улицу и представлять себе, как я парю над городом, взмывая все выше надо всем и надо всеми… ни о чем не волнуясь. Без необходимости возвращаться назад, чтобы справиться с реальностью. Но потом меня пугал какой-нибудь шум, и я подпрыгивал, возвращаясь к ней все равно. Картины мои претерпели драматические изменения. Когда я мог писать что-то, помимо ухмыляющегося лица Сэпа, что бы мне ни удавалось нарисовать или какой-бы набросок ни сделать, все всегда все равно заканчивалось грустью, гневом и темнотой. Один из преподавателей даже как-то после одного из сданных мною проектов написал записку, выражая озабоченность моей работой и моим состоянием и искренние пожелания разрешения моих "семейных проблем". Все это отражалось в моей работе, и я знал это. Я просто не мог привнести в нее прежние ощущения, отдавая предпочтения чему-то голому, темному и пугающему. Мое внутреннее смятение на полотне. А потом приходили кошмары. С тех пор, как я вернулся домой после ночи у Дафни, я просыпался по крайней мере дважды за ночь. Кричал, плакал, дергался… в общем, все по списку. После того, как Брайан как-то упомянул психолога, я начал сваливать вину за бессонные ночи на стресс и большое количество домашних заданий… И изо всех сил надеялся, что он купится на это. Но если он заговорил о терапии, блядь, значит он понимал, что что-то не так. Брайан Кинни не ходит к психологу без очень, очень веской причины. Но, пожалуй, самым болезненным, тем, отчего невыносимо ныло в груди, был тот факт, что вне зависимости от того, как прошел день, невзирая на то, что я говорил ему и как его динамил… Брайан каждый чертов раз просыпался вместе со мной и держал меня в своих руках, пока я не засыпал снова. Пару раз мне казалось, что он колеблется – дотронуться до меня или нет, если я не позволял ему этого в течение дня, но потом я падал ему в руки, плакал и так и засыпал в его объятиях. Так было всегда, за исключением одного случая. Мне приснился поистине жуткий кошмар - через две недели после. День прошел хорошо, Брайан много работал дома, и это был тот редкий случай, когда работа была важнее секса. Он не сделал и движения, чтобы дотронуться до меня, так что нам весь день не приходилось ссориться. Мы пошли спать рано, и впервые с тех пор он ничего не сказал по поводу моих пижамных штанов и кофты в кровати. Он свернулся вокруг меня, и я откинулся ему на грудь. Все было спокойно, мило, и я почти почувствовал себя… удовлетворенным, впервые с тех пор, как все произошло. А еще я впервые после того не начал плакать перед сном. Для меня это уже стало традицией. Выплеском эмоций после напряженного дня. Я делал все для того, чтобы после ссоры с Брайаном попасть в это состояние, в котором уже никто ни на кого не злился, своеобразный мирок между злостью и сожалением, в котором были его привычно обнимающие меня руки, не пытавшиеся потребовать чего-то большего. Я натягивал штаны и кофту, пока он был в ванной, отмазываясь от его замечаний по поводу одежды тем, что холодно, забирался с ним в кровать, выжидал, пока его дыхание выровняется, понимая, что он уснул. А потом позволял себе расплакаться. Эта картина повторялась множество раз, и вот впервые наступила передышка, слез не было. Эта передышка от привычной грусти, темной злобы и ссор, что наполняли дни, была необходима, как воздух. И тогда, в ту ночь… впервые за, казалось бы, целую вечность я не плакал, а просто мирно провалился в сон, удерживаемый руками Брайана, обвившими меня за талию. Но долго это умиротворенное состояние не продлилось… - Не надо… - Тебе понравится, давай… - Я не хочу! - Уверен, что хочешь! - НЕ ХОЧУ! - Хватит… залезай… о да, ты хорошенький, не правда ли… - Прекратите! Пожалуйста… - Пожалуйста? Ты это слышал? Он умоляет! Ты хочешь? Хочешь мой член в себе, да? - Нет… Пожалуйста, нет… - Почему нет! Это будет классно… тебе понравится, обещаю… Лицо Гэри Сэпперстайна, парившее передо мной, превратилось в ужасный, беспощадный оскал. Я попытался бороться, сдвинуться, сбежать из этого ада… но я был связан…. И я ничего не мог поделать. - Пожалуйста, перестаньте… Не надо… - я стонал. Умолял. Я был готов на что угодно. Но это его не остановило. Злые, искаженные черты надо мной мутнели, изменялись… отголоски хриплого смеха Сэпа в ушах исчезали… Сменились другим лицом и другим голосом. Более глубоким, мягким, знакомым. - Брайан! – его красивое, точеное лицо смотрело на меня сверху вниз. Он был не на мне… он просто… смотрел откуда-то…и Сэпа рядом не было, но я все еще не мог двигаться. Но Брайан… Брайан спасет меня… - Брайан, помоги мне…. Пожалуйста, помоги… Но он не помог. Почему он не спасает меня? Почему не делает ничего, чтобы остановить это? Почему… Почему у него такие холодные глаза? - Брайан, пожалуйста….- всхлипывая умолял я его. Он был так близко… я был так близок к освобождению…- Пожалуйста… Помоги мне… Брайан склонил голову и посмотрел на меня, холодный, жуткий смех сорвался с его губ. - Помочь тебе? Ты сам себя втянул в это, маленький кусок дерьма. - Что ты делаешь?! – закричал я ему. Он опускался все ближе, ближе ко мне… но все еще не спасал меня… - Брайан остановись! - Остановить что? – усмехнулся он. - Брайан, не надо! Пожалуйста… - умолял я его, но это не подействовало. Он дотронулся до меня… он был на мне, повсюду и не останавливался… - Брайан! - Джастин! Мои глаза распахнулись, и я одновременно осознал три вещи. Во-первых, это был сон. Во-вторых, я кричал. И в-третьих… Брайан, мой Брайан… Сидел на кровати и смотрел на меня, такой же напуганный, каким был и я. Я даже не стал бороться с сотрясающими все тело рыданиями. Господи, это было… это было ужасно, жутко… это был… был худший из кошмаров, из всех, что мне снились. Меня так трясло, что я был в трех секундах от того, чтобы ворваться в ванную и склониться над унитазом. Руки на мне, кусающие зубы, не останавливающиеся ни на секунду, внутри меня… И так и, блядь… не остановившиеся… Я ударил Брайана по руке, когда он потянулся к моему плечу. - Не трогай меня! Его рука упала на кровать, и выглядел он виноватым, совершенно не понимал, что ему делать. - Джастин… - Просто не надо, пожалуйста! – взмолился я, прямо как в своем сне. От одной лишь мысли, что Брайан был одним из… - Джастин! – позвал он, но я уже вскочил на ноги и скрылся в ванной. Ему хватило ума не идти за мной, чему я был страшно благодарен, хотя я был совершенно уверен, что он ясно слышал, как меня вырвало. Какое-то время я лежал на холодной плитке ванной, плакал и пытался избавиться от образа Брайана… холодные пустые глаза, парящее надо мной лицо... Мне от этого было больно. Брайан бы никогда не причинил мне вреда, но картинка в голове не исчезала, и мысль о том, что он мог бы, пугала меня. Прежде, чем вся эта хуйня случилась, я о таком даже не задумывался. Мысль, что Брайан мог намеренно причинить мне боль, никогда даже в голову не приходила. Но теперь я не мог от нее отделаться. Он мог. Он был большим, а я маленьким. Он мог бы причинить мне боль, если бы захотел. Он не стал бы, но… я просто блядь не мог выкинуть это из головы. Когда я появился добрых полчаса спустя, он все еще не спал. Он вопросительно посмотрел на меня, но я не проронил ни звука. В нем было достаточно здравого смысла и тактичности, чтобы не трогать меня, когда я свернулся на краешке кровати, подальше от него, насколько это было возможно, и снова заснул за час до звонка будильника. На этот раз я плакал.