Сохрани Мою Тень

— Нет, прости, — сказал Курт. Лицо застыло в маске, а глаза выглядели остекленевшими. — Уходи, — поторопил он не спешившего уходить спонсора, который облокотился на дверной косяк. Себастиан покорно кивнул и повернулся к выходу. С их первого дня откровение прошло уже сколько?.. Дней пять-шесть, наверно. Было удивительно узнавать друг о друге вещи, которые никак не могли соотноситься с образами в их головах, сложившимися в день знакомства. Смайт как раз зашел пригласить стилиста на разговор, которые проводились у них как ритуал: у окна, сидя на полу. Вскоре на этом месте появилась гора подушек для удобства и поднос для перекусов: иные разговоры могли длиться невероятно долго. У них не было никаких прелюдий. Каждый их разговор как будто не начинался, а возобновлялся с паузы как при просмотре фильма. Не было никаких грубых заминок, когда кто-либо из двоих начинал мычать, придумывая тему или ответ на вопрос. Как и дни, их разговоры текли плавно и равномерно, как тонкие струи воды из крана. Ни у кого не возникали вспышки эмоций, не было криков и повышенных тонов, не наблюдалось возбуждение. Они идеально сочетались с тишиной, в которой жили. Она стала их неотъемлимым спутником, и никто не проявлял неуважения к ней. Тишине очень нравились их разговоры. Если бы она была звуком, то затихала бы, услышав их. Все прошлые разы начинал Хаммел. Он приходил, и спонсор с удовольствием следовал за ним, чтобы поговорить. Однако сегодня, кажется, у Курта отсутствовало настроение. Совпадение, что именно этот момент Себастиан выбрал для первого приглашения с его стороны? Ему с виду было все равно. Он растянулся на диване и включил экран, который был неотличим со стеной. Юноша улыбался и отбивал какой-то известный ритм ладонью о колено. Он же не обижается. Да и с чего бы ему?.. Кому он врет? Смайт чувствовал себя весьма одиноко. Неделю назад он еще был привычен, закален отсутствием общения, но это так стремительно стерлось. К компании привыкаешь куда быстрее, чем к постоянному одиночеству. К середине дня стилист наконец вышел, и они плечом к плечу устроились у одной стороны окна на куче подушек. «— Ты не обижаешься? — Нет, что ты», — представлял себе начало их сегодняшней беседы Себастиан. — Ты скучаешь по кому-нибудь? — вместо этого спросил Курт. «Черт! Хоть раз в жизни можно начать с простого и банального?!» — внутренне возмутился спонсор, но вслух сказал: — Да, по матери. — Так же, как я по Блейну? — поинтересовался Хаммел и повернулся боком, чтобы видеть лицо собеседника. — Конечно же нет, сладкий, — усмехнулся Смайт. Внутреннее напряжение улетучилось, не оставив следа. Он и сам забыл о нем. — С ней что-то случилось? — Она умерла. — Стилист поджал губы и кивнул. Как же ему это было знакомо. — У меня тоже. Я понимаю. — Улыбаясь так широко, как только возможно, Себастиан покачал головой. — Вряд ли. — Хаммел нахмурился, и юноша поспешил объясниться: — Скорее всего, для тебя твоя мать была лучшей матерью на свете, не так ли? — И он улыбнулся еще шире, хотя куда дальше, увидев согласный кивок. — Моя была совсем не такой. — Охваченный воспоминаниями он затуманенным взором уставился вдаль. Сидевший полубоком Курт наблюдал и ничем не выдавал своего присутствия, чтобы не мешать. Стилист ловил изменения каждой черточки на лице спонсора, и когда он начал мягко и плавно рассказывать историю, закрыл глаза. — Я родился не здесь. Не в Капитолии, а в Дистрикте-2, — медленно произнес он. Его мать, Кларисса, была дочерью, и жили они совсем не бедно. Себастиан слышал и не раз, что с самого детства мама постоянно старалась всех удивить. И не только нарядами, в которых появлялась, но и своим поведением. Высший пик пришелся на тогда, когда она была возраста нынешнего Себастинана. Те, кто видел ее впервые, уходили из их дома шокированные ее выходками. И как же могло случиться, чтобы у такой яркой девушки не было кучи почитателей? Но из них она так никого и не выбрала. Их манила ее обертка, они считали, что это все, и ничего боле не искали. Спонсору рассказывали, как она тихо обижалась, когда думала, что никто не видит. Общественное мнение заботило ее больше всего на свете. Она не могла позволить себе потерять амплуа. С годами у нее ушла лишняя детскость. Мать Себастиана стала спокойнее, но экстравагантность ее никогда не покидала. Вокруг этой женщины постоянно витала атмосфера игры, чего только стоила ее хитрая улыбка, перешедшая Себастиану по наследству. Ни один из людей, окружавших ее, не мог однозначно сказать, воспринимает ли Кларисса их слова серьезно или опять веселится. Создана она была точно не для того, чтобы говорить. Его мать была куклой. Дорогой и труднодоступной, но тем не менее куклой. У нее красивый голос — еще бы он был плохой, не у нее уж точно, — но открывать рот ей следовало только для ведения светских бесед, в них Кларисса была непревзойденным мастером. А потом на горизонте однажды появился он, его отец, который после назначения на новое место для соблюдения правил отправился в поездку по всем дистриктам. В каждом его ждал ужин и новые знакомства. Она сразу же понравилась его отцу. Он безвозвратно пропал под действием ее чар. Но ему нужно было ехать, таков порядок. С другой же стороны, Клариссе очень приглянулся этот молодой человек. Он был младшее нее, и это трудно было не заметить любому, но когда мама заботилась о благопристойном впечатлении на других людей? В общем, ту же ночь, по стечению всех обстоятельств и симпатий, они провели в одной постели. Джеррард слишком юн, чтобы думать о последствиях, и Кларисса — девчонка в душе навечно, которая, может и думала, но не воспринимала возможные последствия всерьез. Для нее не было ничего катастрофического и фатального. В ее представлении все можно было исправить, главное, хотеть. Когда появился Себастиан, он тут же попал в руки няни и так там и остался. У него была мать, но он так и не знал ее. Кларисса была просто женщиной, человеком, как и все в их доме. Были дяди и тети, дедушки и бабушки, соседские ребята и учителя, няня, и была мама. Через несколько лет все снова изменилось, и к ним приехал его отец. Каким-то образом он узнал, что у него есть ребенок — сын, будущий наследник. Он, его мать и няня переехали в Капитолий. Хоть мужчина и говорил, что няню лучше выбрать там, Кларисса настаивала и, конечно же, добилась своего. С того момента она стала буквально летать с одного торжества на другое. Сначала вместе с мужем, который познакомил ее с кем нужно, а потом и одна, так как Джеррард был очень занятым человеком. Кларисса уже давно не была девчонкой, и на ее лице стали проглядывать морщины, от которых все капитолийцы обычно бежали как от огня. Затем началась череда операций. Первые — внешний вид кожи, безусловно, придание ему отсутствующей молодости, а вторые — мода: волосы, формы частей тела, оттенок кожи, встроенные приспособления, украшения, которые не требовалось снимать. Кларисса пошла в разнос, открыв для себя новый мир. Но все, что она делала, так или иначе уже у кого-то было, а ей, как всегда, хотелось выделиться, быть более уникальной даже среди капитолиек. И тогда она согласилась на операцию, которую еще никому и никогда не делали. Что-то связанное с глазами. Операция пошла не так. Кровоизлияние в мозг. Врачи не смогли спасти ее. Себастиану тогда было пять. Он заплакал, когда узнал о ее смерти. Эта женщина всегда была с ним очень добра, и вообще, была веселой и красивой. Мальчику стало жалко ее, но на следующий день он, как обычно, играл в свои игрушки. Няню, его единственного родного человека, отправили обратно домой, а Себастиан остался с отцом, и с того дня уже ничего не менялось. — Кларисса не была лучшей матерью, даже хорошей. Однако счастливее времени, чем в в которое она жила, для меня нет, — закончил спонсор свой рассказ. Курт, напрочь лишенный чувства времени, поглощенный его историей с головой, уж было открыл рот, но захлопнул его, так и не найдя нужных слов. Вот, кажется, мысль витает где-то рядом — протяни руку и схвати. И стилист достает до ее хвоста и вновь открывает рот, однако мысль не озвучивается, пресекаемая на корню внезапным жужжанием со стороны Смайта. Атмосферу напрочь разрушает голос: — Отец желает связаться с вами. Спонсор повернулся к Хаммелу, выражение лица которого можно было расценивать как крик «все это время линия была открыта?! Ты что, совсем сбрендил?». Юношу забавляло это, и он, улыбнувшись сжатыми губами, пожал плечами, обрадованный тем, что не придется развивать тему о его родителях дальше. — Да? — вопросительно сказал Себастиан одновременно с воскликнувшим отцом. — Срочно возвращайся! — Что? — не расслышал юноша. — Ты должен срочно вернуться! Прямо сейчас. Где бы ты ни был. — Было слышно, что мистер Смайт на взводе, напуган и нервничает. — Успокойся, — устало вздохнул спонсор. — Без обсуждений! Сию минуту ты уходишь оттуда, где ты сейчас, и отправляешься домой. — Может, все же обсудим? — спокойно спросил Смайт-младший. — Ладно. — Джеррард остановился и пришел в себя. — Послезавтра вечером мы приглашены на ужин… — Вся паника из-за какого-то ужина? — недоумевал юноша. — Не из-за какого-то, а из-за важного ужина-деловой встречи, куда всех приглашает президент Сноу. Явка обязательна, отговорки не принимаются, поблажки ни для кого не делаются. — Понятно. — И когда мне тебя ждать? Нам нужно подготовиться. Подобрать костюм… — Никогда. — Что? К-как это? — Смайт-старший заикался от удивления. — Я говорил ни раз и повторю, если до сих пор непонятно. Я никогда не вернусь, и ужин уж точно не будет помехой. — Но… н-но… как же… Это же совсем другое… президент Сноу. Впервые в жизни отец Себастиана мямлил, и его голос срывался. Он до такой степени был поражен, что извечная сдержанность и холодность подвели его. Поведение сына повергло его в шок. Да, безусловно, с ним никогда не было просто, но он, хоть упрямился и делал саркастичные замечания, выполнял необходимое. Джеррард давно привык, что Себастиану нужно повыступать и поупрямиться, поэтому был полностью уверен в его скором возвращении. И более это мнение укрепилось, когда спонсор открыл линию связи. Смайт-старший думал, что счет идет на дни, однако в корне ошибался. — Плевать я хотел на вашего Сноу, — пренебрежительно заявил Смайт-младший. — Как ты смеешь? — ужаснулся его отец. — Немедленно взял свои слова назад. — Себастиан закатил глаза, фыркнув, и промолчал. — Все, что у тебя есть, все это благодаря ему! Но морали у тебя уж точно нет. — Слишком поздно меня ей учить, отец. — Так, послушай меня внимательно. — Мужчина перевел дыхание, подготавливаясь к спокойной речи. — Это действительно важно. И как ты к этому относишься, значения не имеет, но ты обязан быть там. Если тебя там не будет… — То, что? Что случится, если я не приду? — Пожалуйста, давай не будем думать в этом направлении. — Почему же? Его я и собирался придерживаться, — сказал юноша. — Я прошу. Сын… — взмолился Джеррард. Услышав тон, даже Себастиан встрепенулся. Чем еще отец способен его удивить? И неужели он настолько наивен, чтобы думать, что у него есть хоть какие-то рычаги влияния на сына? — За столько лет у нас было немерено недопониманий и стычек. Но сейчас прошу. Приди. Твое отсутствие будет иметь не лучшие последствия. — И какие же? Давай точнее. Джеррард пораженно вздохнул, поняв, что его слова не подействовали, а он не добился желаемого. Спокойным, уже без мольбы, хоть и печальным голосом он продолжил: — Ты слишком молод и еще не понимаешь, точнее не хочешь понять. Капитолий — сложная система, состоящая из множества механизмов, функционирующих точно, как часы. Только в них вышедшую из строя часть можно просто заменить другой, в нашем же случае — выкинуть и соседние, вдруг они тоже окажутся негодными. Предположу, что когда на ужине президент заметит твое отсутствие, а он непременно заметит, то добродушно улыбнется, но лишь гости уйдут и двери захлопнутся, начнется расправа. — Мужчина замер, не в силах продолжать. Себастиан криво улыбался, а в глазах его метались искорки, однако выражение было фиксированным, неподвижным. — Подумай, сын, я буду ждать до последнего. — Нет, я принял решение и останусь неизменным ему. — Тогда жди ты, — дрогнувшим голосом произнес отец и закончил разговор. — Ужин у президента? — спросил Курт, а юноша отмахнулся, мол, совсем не важно, и, выбравшись из плена подушек, ушел. Он сидел на диванчике в мастерской и глядел на семь маленьких таблеток, покоившихся в его руке. Не сумев до конца обуздать себя, спонсор положил их подальше от собственной импульсивности на стол. Ему хотелось поскорее успокоиться. Как — самому или с помощью таблеток — в принципе, значения не имело, только второе действовало быстрее. Смайт закусил губу, нервно постукивая носком туфля по полу. Абсолютно после каждого разговора без исключений случалось примерно одно и то же. Внешне он держался весьма неплохо, только уж слишком заметно, что искусственно, но все лучше, чем показать слабость. Зачем он вообще разговаривал с отцом? Оставил открытой линию связи? А так ли ему необходимо успокоение? Может, так он и должен чувствовать себя все время? Себастиан настолько привык к постоянной динамике и срывам, что они стали неизменной частью его существования. Не тяга ли к прошлой жизни движет им? Он не был дураком, чтобы отрицать такую возможность. Спонсор уткнулся в сжатые в замок руки. Его импульсивность, как следствие раздражительности, работала и в обратном направлении: юноша, предварительно сделав глубокий вдох, встал и зашагал по комнате. Это поможет. Это обязательно поможет. «Время лечит, да?». Только это высказывание было совершенно не к месту. Ну сколько ему нужно ходить, чтобы окончательно прийти к норме? Шаги Смайта были быстрыми и стремительными. Как еще его мысли поспевали за телом? «Можно ли как-то в течение всего этого долгого времени, если оно таковым является, отключиться? Чтобы очнуться и оказаться в спокойствии». Иначе долго ли он способен выдержать сию беготню. И неизвестно, остановится ли он для того, чтобы схватить все таблетки и разом проглотить. Доза в семь этих крошек способна даже смягчить воспоминания, некоторые стереть безвозвратно. Как раз то, от чего юноша бы не отказался. Ему срочно нужно бежать из этого душного помещения, что давит на него всем весом. Но куда? В другую такую же комнату? Курт спасался в душе, вот бы и спонсору повезло там спастись. Стилист, которому выпало наблюдать это странное поведение, свел брови на переносице и пошел по следам юноши в свою мастерскую, откуда до того доносились пугающе непереставашие звучать шаги. *** Картинки на экране сменяли одна за другой по велению Хаммела, который переключал каналы в поисках интересного, но таковой ему не попался. Обстановка спокойна, ничего не присходит, все как и в большей части года. Парень услышал тихий шорох рядом с собой и, повернувшись, заметил Себастиана, чье лицо, кроме как страдающим и отчаявшимся, иначе назвать было нельзя. Один взгляд друг другу в глаза, и они оба, поняв все без слов, пошли к их разговорному месту. Спонсор устроился напротив Курта.

Bring Me The Horizon — Drown Who will fix me now? Dive in when I'm down? Save me from myself, don't let me drown. Who will make me fine? Drag me out alive? Save me from myself, don't let me drown.

— Ты хочешь со мной поговорить? — Стилист посчитал, что вопрос не требует его ответа. — Я знаю, что хочешь! Пожалуйста, Принцесса! Я очень редко говорю это слово, — отчаянно взмолился юноша. — Принцесса, я полагаю? — усмехнулся стилист. — Да. — Смайт закрыл глаза и, улыбаясь, кивнул. Напряжение постепенно покидало его тело. — Пожалуйста я говорю всем незнакомцам каждый день. — И о чем ты хочешь поговорить? — О чем угодно, Курт. Только начни уже. Срочно, — торопил спонсор. — Хорошо. — Парень долго не раздумывал над темой, она достаточно давно занимала его мысли. — Мы так и не обсудили твои рисунки. — Мои рисунки? — тупо переспросил Себастиан. — Да, твои рисунки. Отпираться поздно, — предупредил невозможность отступления Хаммел. — Что именно ты хочешь знать? — спросил он, наигранно надувшись, но в душе радуясь настолько отдаленной теме. Стилист развел руками. — Не знаю, сколько ты написал после, но до твоего возвращения холст был один, так что у нас небольшой выбор. — Окей… Считаешь, что он неправдивый? — Нет, нет, — поспешно сказал Курт. Спонсор удивился такой открытости, но, дослушав, изменил мнение. — Я не о том… Зачем?.. Почему я? — Ты видишь вокруг кого-то еще? — Смайт обвел комнату взглядом. — Можно и себя рисовать. — Да ладно? — Юноша закатил глаза, но стилист, кажется, не шутил. — Я не настолько самовлюблен, — отверг предложение он, гордо задрав голову в оскорблении. — … или вообще не рисовать людей. — А так уж совсем неинтересно, — неодобрительно заворчал Себастина. — Рисуешь меня, потому что я интересный? — скептично настроено сказал Хаммел. — Как будто ты с этим не согласен, — прищурился спонсор. — Если так, то ты еще и смешон, отрицая очевидное. — Чем я могу быть интересен? — не унимался парень, и Смайт устало вздохнул. — Как думаешь, человек, взглянув на мою картину, способен заявить, что она скучна? — Но картина не я. — Спонсор хитро улыбнулся и приподнял брови. Так ли? — Ты вообще-то тоже интересный, но тебя ведь никто не рисует. — Так нарисуй сам. — Глаза его зажглись веселым огоньком энтузиазма, и он поджал губу, уставившись на Курта, с нетерпение ожидая ответ. — Ты шутишь, — скованно смеясь, отмахнулся стилист и, сдаваясь, поднял руки вверх. — Какой же из меня художник? — Смайт прыснул от смеха. — Во всяком случае уж получше меня, — сказал он уверенно. Хаммел провел рукой по волосам, раздумывая. — С одним условием. — Спонсору было интересно узнать, что это за условие такое, и он ухмыльнулся. — Ты будешь полностью чист. — Лицо юноши моментально вытянулось. — Откуда? .. — Я далеко не дурак. Как долго? — Уже целый день. Слушай, давай не будем… — Спонсор смотрел в пол, потирая шею. — Подожди. Ясное дело, это не морфлинг. Но прямо сейчас я чист и полностью являюсь собой, мне хотелось бы попросить того же самого от тебя. — Нет, — замотал головой спонсор. — Мое поведение будет ужасным. Лучше не надо, серьезно. — Он поднял голову и встретился с буравящим взглядом Хаммела, который ничего не говорил. Смайт снова уронил голову в поражении. — Хорошо, ладно, только не забывай, что я сказал. Вскоре Себастиану стало комфортно и уютно, а стилист встал, чтобы отправиться ко сну. — Стой, — схватил парня за руку спонсор. Жестом он показал оставаться на месте, в то время как сам пошел в мастерскую и вернулся уже с холстом в руках. Что на нем было изображено, Курт не видел и с интересом стал ожидать, когда Себастиан повернет холст к нему лицевой стороной. — Думаю, стоит начать нашу игру прямо сейчас, — сказал юноша и поставил картину к стене. — Я пойду спать, а ты посмотришь в одиночестве. Так будет лучше, избежим всяких неловкостей. Что же там могло быть нарисовано, что Смайт не хотел видеть его реакции? Хотя учитывая нарисованное им в прошлый раз, Курт настраивал себя на нечто пробивающее до костей. Спонсор ушел в спальню, а Хаммел сидел на диване, положа руки на колени, потому что не знал, куда их деть, и пытался выседеть до того момента, как Себастиан точно уснет. Наконец со стороны комнаты вроде бы перестали доноситься иные звуки, кроме как сопения юноши. Стилист подошел к стене и взял картину. Вот он, тот момент, но Курт все никак не мог решиться развернуть ее. Лучше не тянуть, решил он и одним резким движением повернул холст к себе лицевой стороной. Он ожидал что-то заставляющее бурлить кровь, трепетать и перемешиваться внутренности, но в действительности же от увиденного все внутри охватило льдом, вынуждая остановить всю деятельность организма. Был ли на картине он? То есть, несомненно, это был Курт, но правда ли он? От цветовой гаммы, состоящей из оттенков синего, переходящего в серый, по коже прошел озноб. С первого взгляда небрежно стекающая краска, оставляющая за собой след. Пронзительный взгляд из-под полуопущенных век, несущий в себе всю боль и страдание. Темные мешки под неестественно впавшими большими глазами. Болезненно острые скулы. Опущенные кончики губ. Он слишком, слишком тощ. На его плечах, видимо, действительно что-то тяжелое, раз они сгорблены и опущены. Ни одной четкой линии и фигуры, вместо них неопределенные подтеки, а впрочем, ничего больше не требовалось. Курт на негнущихся ногах подошел к зеркалу и поставил рядом картину для сравнения. Да… Она передавала еще лучше, что в нем осталось. Из-за всех эмоций, испытанных им, — грусти и печали, — вид он приобрел точно такой же, и стилист, конечно, заметил это, отчего совсем не счастливо улыбнулся: значит, все-таки и правда он на картине. Хаммел из зеркала в настоящем вверг бы в ужас и стал бы ночным кошмаром Хаммела в прошлом. Он провел кончиками пальцев по лицу — кожа сухая и очень тонкая, и очень-очень бледная. Волосы. Он запустил в них руку — тоже сухие и ломкие, словно из них выкачали всю жизненную силу. Еще какое-то время Курт в темноте держал в руках картину и рассматривал ее снова и снова, сидя на своей части кровати, пока, не издавая ни звука, не положил ее рядом к стене и лег, укрывшись одеялом. Напоследок, перед тем как провалиться в сон, он повернул голову к Себастиану.