***
— Привет. — Привет. Дальше — скованность, скованные слова и скованные жесты, смех сдержан, эмоции сдержаны. Алкоголь развяжет язык, волноваться нечего, — переждать диалог будто бы незнакомцев, дальше всё пойдет само, схема, разработанная не вчера и не мной. Дальше — обсуждение недавно просмотренных фильмов, оценка на любительском уровне, смех уже не опутан ни нормами этикета, ни прошедшими обстоятельствами, и всё постепенно встаёт на свои места, шутки все откровеннее, вопросы все острее. — Послушай, лучше — трахнуть меня или её? — Резнор, не стесняясь, указывает на особу за соседним столиком. Её волосы жидкие, грязные, даже издалека видны крупные белые хлопья перхоти. Лицо покрыто угрями, грудь — бесформенная масса на уровне пупка, а вес явно близок к двум центнерам. Она смеётся, похрюкивая, над плоскими шуточками её не менее уродливой собеседницы, уплетая обильно смазанный кремом кусок торта. Я поворачиваюсь на 180 градусов, заинтригованный и возбужденный вопросом, увиденное зрелище заставляет меня отчаянно прошептать: — Какой же пиздец… Трент смеётся, довольный реакцией. — Тебя, конечно, — отвечаю я. — Тогда встречный вопрос: что лучше — её или меня? — Тебя, — не задумываясь.***
Некоторые дни с утра предвещают положительное окончание, мысленное прокручивание дел, подсчитывание времени, которое будет уделено чему-то приятному, приподнятость и бодрость в ожидании конкретного события. Сегодня, с утра и до нынешнего момента, — пребывание в этом подъёме духа, редко когда такое перед заурядными пьянками. С ними как максимум — только греющая душу и тело мысль о долгожданном забвении, забытье, но сегодня же всё приумножено. Меня не покидает надежда на возможность уломать Трента на что-то большее, чем шутливые разговоры о сексе, как минимум они должны перейти из несерьёзных в серьёзные, как максимум — в более весомые действия. Когда часы и кошелёк подсказывают, что пора попросить счёт, но расслабленность не достигла ста процентов, а болтается где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, хочется уехать из формально-скучного ресторана куда-то в затемнённое пространство нелегальщины и риска, одним словом — нужны наркотики. Официантка — невысокая блондинка с жидким хвостиком и ярко накрашенными тонкими губами — кладёт перед нами красную кожаную книжку с логотипом ресторана, выложенным крупными стразами. Какая же безвкусица. — Блять, дорого, — шёпотом говорю я. — Да ладно, не заставлю же я тебя платить за себя. — Он достаёт телефон, быстро нажимает несколько кнопок в калькуляторе, подсчитывая стоимость «Цезаря», копчёной баранины, черничного чизкейка и скотча. Сумма сокращается в полтора раза, мне остаётся выложить 50 долларов за мартини и салат с креветками и французской заправкой. Счёт забирают, и уже на выходе, спускаясь по немногочисленным ступеням из ресторана, застегивая куртку, спрашиваю: — Трент, у тебя есть кокаин? Довольная ухмылка. — Есть.***
Мы берём первое попавшееся такси, каких стоит много возле ресторанов в вечерние часы. — Парк-Авеню, 19, — говорит Резнор латиноамериканскому таксисту. Тот кивает и заводит машину. — Подожди, Трент, — говорю я. — У тебя, вроде как… — Неа, бабушки дома нет, — предугадав вопрос, отвечает он. — И не будет ещё неделю. — Мне иногда кажется, что родакам на тебя плевать. — Почти, — с натянутым равнодушием.***
Вновь стерильность в доме, уже с порога пахнет порошком, отчего приторно-спиртовой запах перегара ещё сильнее контрастирует с пустой квартирой. Трент раздевается быстрее меня и уходит в комнату. Я снимаю одежду и вхожу, Резнор уже расположился со всеми приспособлениями: зеркало, кредитная карточка и соломинка. Аккуратные, длинные, белые, он все подравнивает их, не давая ни крупице пропасть зря. Приглашающий жест, протянутая соломинка, этикет в неэтикетной ситуации. Я сажусь на диван рядом, вспоминается прошлая встреча, странно, очень странно, что он пускает меня к себе после всего. Это намёк? Провокация? Ожидание чего-то? — Давай быстрее, — прерывает он поток мыслей. Спешно занюхиваю половину дорожки, привычное движение, — шмыгнув носом, откинуть голову назад, протянув соломинку другому. Резнор снюхивает соседнюю, уже полностью, откидывается назад. — У кого ты взял его? — спрашиваю я, зажимая нос. — Просто, блять, охуенный кокаин. Охуенный, — я выделяю каждое слово. — У Курта. — У Курта? В тот раз я брал Райана, и, понимаешь, — начал я, — это, блять, была мука. Понимаешь, мука, блять. Он смешал кокс с мукой. Никогда не бери у Райана. Резнор смеётся. — Я ведь не ёбнутый, чтоб брать у Райана.***
Мы нюхнули ещё немного, кокаин был просто вышка, после него уже ничего не хотелось. За окном томные краски Амедео Модильяни, текучие тени на стенах. Эротизм в комнате — похлеще, чем на картинах Малкольма Липке, сквозь зеркало обострённого восприятия цвета приобретают экспрессивность. Блики на губах Трента, масляные взгляды, отчаянная бесшабашность в рамках разума, в голове так и прорисовываются образы, взлохмаченные волосы, блестящие глаза, тяжелые ресницы и горячие ладони. Сумбур внутри и стеснение снаружи, единственное, что останавливает и не даёт оторваться от тяготящей тишины — стеснение, самое банальное и искренне стеснение, не помогает даже попавший в кровь алкоголь. — Знаешь, Уорнер, я ведь не глупый, — тихо. — Я прекрасно понимаю, о чем ты сейчас думаешь.