***
Когда мы приехали к нему, дома не было никого. Я вспомнил то уютное чувство, переполнявшее меня в компании с Молко, книгами и кропотливой писаниной по проекту. С ним всегда было о чем поговорить, мягкое освещение, где-то на заднем плане чуть слышно играет что-то вроде блюза — совсем тихо, громкость от силы процентов 10 — любое нудное выискивание материала превращается в приятное времяпровождение. Но сейчас все прямо противоположно. Ни слова, тишина, гробовая тишина, ни тихого бормотания старого радио. Слышно только, как тикают часы. И как сипло дышит Брайан. Видимо, горло у него до сих пор не в порядке. Он молча указывал на те или иные учебники, я подавал ему их, затем Брайан быстро начинал что-то строчить. Это продолжалось долгое время — вновь учебники, вновь "копирование книг", вновь молчание. Иногда я садился к компьютеру, когда у него уставали руки. Скука смертная.***
Следующий день был днем сдачи проекта. Некоторое волнение, толкотня, запах пота и тревоги. Беспокойство практически осязаемо, напряжение фактически визуально. Преподаватель, запыхавшись, сгребал в ровные столбики охапки красных, синих, зеленых и желтых толстых папок. Все шаблонно, титульные листы и списки литературы по краям обрамляют скучнейшее содержимое, целиком и полностью выкачанное из чужих уст. Молко подходит, чтобы прибавить к цветной охапке ещё один элемент. От его хромоты и следа не осталось, вновь мерное покачивание ровными бедрами и эгоцентрические импульсы. Перед самым началом пары, когда все опоздавшие, пыхтя, спешно уваливались на места, Брайан, ни капли не торопясь, так элегантно и нарочито, демонстративно отсел от меня куда-то в самый конец. Как изысканно он сумел оставить меня в полном замешательстве, какая невиданная наглость. Пока я старался скрыть искренний ахуй на моем лице... Да что уж говорить, меня это шокировало, черт. Я все сильнее пугался этого тихого-омута-невинной-девочки-мальчика, в котором, как известно, черти водятся. Выходка соизмеримая пощечине — ни один не смел идти наперекор мне, Уорнеру, персонажу противоположному милым пай-девочкам, персонажу, о ком говорят шепотом, за спиной, втихаря — как угодно, но никогда не смело, никогда не в лицо. Не совру, сказав, что многие и побаивались меня... И вот, непонятно откуда взявшаяся шлюха с хуем и гнусавым голосом так деланно старается сыграть на публику, мол, нахер тебя, Уорнер, одиночество всяко лучше твоего общества.***
Когда он уже собирался домой и забирал куртку (не устраивать же драмы на людях средь бела дня), я подошел к нему. — Я думал, что сидение вместе – уже единственное связующее звено в наших взаимоотношениях. — Сигарета в напряженных пальцах, взгляд полон скептицизма и откровенного желания послать меня куда подальше. — Что ж, ныне его нет, так чего тебе надо? Я осекся. Впервые у меня не было готового ответа, экспромтом ничего не удавалось, ты ощущаешь, как проходят микросекунды, мозг импульсами старается подобрать реплику, чтобы хотя бы не ударить лицом в грязь. — К чему эта показуха? — приходит, наконец, на ум. — Когда я пришел к тебе, избитому и сочащемуся кровью, ты обвинял меня в наигранности и фальши. Разве не так? — и равнодушный скептик спешно ретируется. Передо мной он, испуганный и загнанный в угол. — Что это? Месть? Или же вы идете против собственных принципов, мистер Молко? — Показуха, показуха, показуха, — продолжал я, каждый раз произнося это слово с разной интонацией. — К чему этот театр, а? Что ты хотел сказать? Чувствуете эту смену ролей? Обвинения в лицемерной демонстративности все те же, изменились только обвиняемый и пострадавший. — Знаешь, Брайан, — наконец произнес он, — нам не о чем говорить. Мы спорим, орем, ругаемся из-за какого-то дерьма. Неужели ты такой мелочный, что готов устраивать такой срач из-за того, что я пересел? — "обвиняемый" посмотрел на меня с отвращением. — Извини, я думал, что ты умнее.