Itʼs not the side-effects of the cocaine Iʼm thinking that it must be love Itʼs too late — to be grateful Itʼs too late — to be late again Itʼs too late — to be hateful — David Bowie, «Station to Station»
POV Молко. Зеваки есть всегда и везде, а публика таких заведений особенно не прочь полюбоваться разбитыми кулаками. Девушки закрывают рты руками, мужчины морщатся, видя залитое кровью глазное яблоко Билла. На Уорнера же все смотрят по-разному: кто-то с уважением, кто-то скептически, кто-то с ненавистью, кто-то со страхом. Приглушенный свет, суматоха, возгласы, без вести пропавшие в нужный момент охранники, стоны Кларка. — Бля-я-я-ядь, блядь, я нихуя не вижу, с-сука! — корчится он, сидя на протёртом и пробитом многочисленными подошвами линолеуме. — Уорнер, я ненавижу тебя, нахуй, сука, тебе это просто так не сойдет с рук, слышишь, блядь?! — Бля, бля, бля, бля, Билл, я сейчас, сейчас вызову скорую, держись, Билл… — Паркер трясущимися руками обследует карманы в поисках телефона. В какой-то момент все будто бы отдаляется, крики становятся слабым эхом, осознание собственной ненужности отодвигает происходящее на второй план. Я устало вздыхаю. Устало от сегодняшнего дня, устало от неудобной обуви, устало от гонения за теми, кому не нужен, устало от пребывания на последнем месте среди друзей, устало от похуистического отношения к себе. Душа требует психотерапевта, тело требует сна. В голове крутится единственный вопрос: действительно ли Уорнер такой ублюдок или это, в который раз, неудачное стечение обстоятельств? — Неужели нельзя было обойтись без этого? — обращаюсь я к пятящемуся назад Брайану. — Неужели трудно всего на пару часов превратиться в нормального человека? Да что там нормального, можно было хотя бы не устраивать драки? Уорнер выглядит растерянным, даже будто напуганным — еще бы, ведь за содеянным последуют долгие разбирательства, общение с полицией и попорченная репутация. Он заметно побледнел, по-видимому, представив все последствия, и начал дрожащим голосом, но по-прежнему пытаясь быть уверенным: — П-пойдём отсюда, скорее, — хватая меня за руку, слабо, в надежде на… помощь? Поддержку? Внутри закипает возмущение, вопрос «С чего бы мне это делать?» так и хочет слететь с губ, но вновь дает о себе знать не слишком-то хорошее качество характера — мягкость. Наверное, сказываются еще в детстве вбитая в голову христианская мораль, «Возлюби ближнего своего» и доброта, но сейчас не время раздумывать о влиянии воспитания на дальнейшую жизнь — передо мной испуганный сделанным его же руками и просящий помощи Брайан Уорнер, человек-самолюбие перед ожившим ночным кошмаром — потерей образа сильного и независимого ублюдка. — Пойдем, — уже второй раз за этот вечер злоба проигрывает сердечности, своей антонимичной оппонентке. По-видимому, все присутствующие слишком заворожены матерящимся Кларком и, как ни парадоксально, совершенно спокойно дают виновнику произошедшего удалиться. Несколько человек, ставших свидетелями нашего ухода прямиком из центра событий, по-видимому, не хотят ввязываться в это и потому не произносят ничего вроде «Эй, не дайте ему ускользнуть, держите его!», провожая равнодушным взглядом.***
Вдыхать чистый уличный воздух, выходя из душного пропитого помещения, ощущать декабрьский холод разгоряченным телом в незастегнутой куртке, видеть светящееся светлое небо вместо желтоватого потолка — все это так отрезвляет разум и тело. Постепенно возможность логически мыслить возвращается к Уорнеру, немым поворотом головы он указывает направление. Новый пункт назначения — скромный скверик в паре шагов от нас, хорошее место для пятнадцатиминутной остановки и прихода в себя. Рукой в кожаной перчатке стряхиваю снег со скамейки, любезно приглашая Брайана присесть рядом. Молчание, словно незримый спутник, преследует, вынуждает измученно искать слова и фразы где-то под корой головного мозга, просто чтобы что-то сказать, просто чтобы разорвать на мгновение давящую тишину. Первым её натиска не выдерживает Уорнер, начиная разговор: — Знаешь, все повторяется, — многозначительно смотря куда-то в сторону. — Помнишь тот злосчастный вечер, You Look So Fine и много абсента? Яркими кадрами в голове мигом всплыли обрывки того вечера, слабые прикосновения к талии, судьбоносный поворот бутылки на полу, черные локоны в сумерках нескольких включенных торшеров и сладкая тяжесть внизу живота. Хорошая визуальная память дает о себе знать, мой рот непроизвольно складывается в слабую улыбку. — Я не был бы удивлен, узнав, что тогда тебя «разукрасил» тот же Кларк, — усмехнувшись, продолжает он. — По крайней мере, я не виню тебя в этом. — Ты легко отделался, — коротко безучастно отвечаю я. — Да ладно тебе. У меня и так репутация хуже некуда, для полного счастья не хватает только уголовщины. По-твоему, это легче, чем несколько ссадин и ушибов? — с печальной полуулыбкой. — Думаю, какая-то часть тебя тогда хотела мне того же, я понимаю. Что ж, мы теперь как бы в расчете? — примирительно произносит он. Секундная заминка. Он добавляет: — Прости меня. Несколько секунд я смотрю на его окровавленную улыбку. Быстрым видеорядом в голове проносится все, связанное с этим человеком. Один. Первая встреча, долгий взгляд в туалете, сумбурное и неуверенное знакомство на скамейке в парке и ирония в каждой его фразе. Два. Монотонное тиканье часов, книги, высказывания Канта, вечно открытый Microsoft Word и диалоги о чувствах. Три. Тяжесть веселья, возбуждения, всего выпитого и выкуренного, словно проглоченный пояс шахида, бледные руки на теле и звучание Garbage. Четыре. Череда ссор, выплюнутые оскорбления, громкая ругань на людях, озвученные подробности стихов почти интимного характера и душащие слезы. Пять. Тихие насмешки, показное игнорирование и довольно скорая замена одного постоянного спутника на другого. — Вот так сразу? — немного грубее, чем ожидалось, произношу я. — Еще сегодня утром ты таскался за Резнором, как ручная собачка, шутил, смеялся, смотрел на него, будто мечтаешь ему отсосать. Брайан вмиг меняется в лице, так редко проступающее на его лицо дружелюбие разом исчезает, возвращается привычная агрессивная маска. Он поднимает глаза, чуть ли не оскалившись, прожевывает услышанное со скрежетом зубов. — А-а, вы, видимо, поссорились, верно? А то с чего бы тебе вдруг звонить мне, когда есть он, — продолжаю я. — Хоть бы пару дней приличия ради подождал бы, — усмехнувшись, — или что, настолько тяжело быть одному? В волчьем взгляде читается едва заметная, призрачная разочарованность — привычка Брайана получать всё и сразу без особых усилий даёт о себе знать, и мое собственное желание не быть легкодоступным успешно вступает в контраст. — Я просто хотел быть вежливым, — отрывисто отчеканивает он. — О, ну, спасибо, — тут же перебиваю я. — Этого тебе как раз не хватает. — Дай мне договорить, — раздражённо. — Несмотря на всё дерьмо, мне никогда не хотелось рвать все связи с тобой, — услышав эту фразу, я едва сдержался, чтобы не фыркнуть, — где-то в глубине души я хотел вернуть всё обратно: снова беседовать о чём-то, о чём не говорят другие, гулять по тротуарам, смотреть, как ты куришь. Чёрт, да я бы написал хоть сотню проектов по ёбаной философии, только если в паре с тобой. Я на секунду заглядываю ему в глаза, враждебная ухмылка на моем лице ослабевает, и он продолжает: — И этот разговор бы мог произойти намного раньше, но во мне была стопроцентная уверенность, что ты ненавидишь меня, и если все мои попытки заранее обречены на провал, то какой смысл пытаться? — вновь пауза. — Я понимаю твою обиду и, знаешь, даже немного удивлен, как ты до сих пор слушаешь меня, — слабо усмехнувшись, добавляет он, — на твоем месте я бы уже давно послал меня нахуй. Он быстро прочищает горло перед финальным аккордом, но это не помогает, и голос Уорнера вздрагивает: — Просто дай мне шанс все исправить. Надо сказать, сказанное производит должное впечатление, вводя меня в ступор на добрые полторы минуты непрекращающегося зрительного контакта. Он, искренний и бессильный, смиренно ожидает ответа, глядя на мою растерянность. Косые солнечные лучи падают на скудные холмики из снега, заставляя его серебриться в свете фонарей на худых черных ногах, загоревшихся в уже наступивших сумерках. Припорошенные белой снежной дымкой ветви увешаны яркими гирляндами, в застывших ледяных лужах отражается светлое пустое небо. — Почему? Почему ты говоришь все это? Зачем тебе просить у меня прощения за все? — наконец выдавливаю из себя. Ответ не заставляет себя ждать. Коротко и простодушно, чуть ли не пожимая плечами: — Да потому, что ты мне нравишься. До меня доходит, что это хоть и всегда подразумевалось, но никогда не было произнесено вслух, из-за чего сейчас подействовало подобно кофеину, моментально разогнав кровь, приливающую к мгновенно покрасневшим щекам. Вновь затянутая до ужаса пауза, вновь слова с трудом приходят на ум. Наверняка в таких обстоятельствах отвечают взаимностью, но сложившееся положение дел не позволяет не то что ответить, оно не дает даже как следует подумать над произнесенной репликой. Смущение смешивается с недоумением, недоумение мешается с испугом, испуг влечет за собой отрицание, — весь этот коктейль бьет по затылку и требует как можно скорее покинуть безнадежную ситуацию. Будто понимая мое смятение, Брайан, освобождая меня от выбора решения, говорит: — Во всяком случае, у нас впереди еще шесть с лишним часов просмотра классических хорроров. Ты со мной? — встав со скамейки и протянув руку в приглашающем жесте. Коротко кивнув, я подаю руку. Беззвучно соглашаясь, я в третий раз убиваю ценящую собственное достоинство гордость и окончательно отдаю беспомощному призраку хрупких чувств руководящий пост.