— И давно ты куришь, Донна? — Нет, недавно… Просто снимаю стресс. — И давно у тебя стресс? — С тех пор, как начала курить. — «Твин Пикс», реж. Дэвид Линч.
POV Молко. Признаться, я был почти удивлен, видя, как телефон жужжит, отображая звонок от незнакомого номера. Поднятая трубка, невозмутимое «Алло», и уже готовность сказать, что звонящий ошибся номером, и сбросить. Оказалось, что это лишь когда-то удалённый номер Уорнера, извиняющегося на том конце провода. Честно говоря, смешанные ощущения. Гордость говорит: «Шли его нахуй!», но былые чувства заставляют хотя бы дослушать. Я сидел в своей комнате, листая учебник социологии и умирая от скуки, слушая мерно тикающие часы и никак не ожидая приглашений. Сейчас я положил трубку, надеясь управиться с родителями за 10 минут. — Ма-а-ам, — тяну, — я пойду погуляю, ладно? — Что? — выходя из кухни и вытирая руки. — Я посуду мыла, не слышала. — Я немного погуляю, хорошо? — как можно ласковее. — С кем это? — тут же изменив тон. — Да там… Ну, девушка, мам. — О-о-о, — вновь поменяв выражение лица, на этот раз на полуухмыляющееся-полуулыбающееся. — Расскажи, кто она, где учится. Наверняка из вашей группы, да? — на сто процентов уверенная в своей догадливости. — Ну, ничего, сынок, я видела, там все девочки хорошие, так что можно, — улыбнувшись. — Только не напивайся! Когда я познакомилась с твоим отцом, он тоже… — Мам, я всё понял, — мягко, — я пойду оденусь. — Давай, Бри-Бри, — и она возвращается на кухню. Около минуты я думаю над тем, что надеть. В шкафу очень, очень много чёрных джинсов, различающихся только количеством пуговиц на ширинке, от одной до шести; четыре свежевыглаженных белых рубашки, пахнущих детским порошком; куча распродажных футболок, без стеснения взятых из женского отдела, обтягивающих, с вырезом; два свитера — белый и серый, крупной вязки; несколько маек типа «алкоголичка», которые я почти не надевал; два приталенных пиджака и один кардиган. Выбрав белую рубашку и узкие джинсы с двумя пуговицами, рассматриваю отражение в зеркале. Одного взгляда достаточно, чтобы решить в ближайшее время сходить в парикмахерскую, перестать скупиться на средства для кожи, заняться спортом и начать высыпаться. Я беру телефон, два щелчка — и уже слышны долгие гудки. — Алло, я сейчас выйду. Где ты? — Подхожу к твоему дому, — прокашлявшись, — вернее, мне ещё минут пятнадцать до него, если быстрым шагом. — Хорошо, тогда я пойду к тебе навстречу. Ты с какой стороны подойдешь? — Со дворов. — Всё, давай, — и сбрасываю. В узком коридоре, сплошь заставленном обувью, пропахшем всякой дрянью из подъезда, с завешанными одеждой крючками на стене, я накидываю на себя куртку и надеваю ботинки — самые обычные чёрные ботинки, слишком тонкие для декабря, с запачканными шнурками и грязной подошвой. — Брайан? — спрашивает появившаяся из ниоткуда мама. — Тебе не кажется, что так нельзя вести себя с девушками? — Боже, что не так? — Почему это она идёт к тебе? Ты должен встретить её сам, договориться заранее, ждать её у дома с цве… Кстати! — подпрыгивает она и тут же лезет в сумочку. — Купи цветов, — вытягивая помятую десятку. — У меня есть деньги, мам, не стоит, — я уже жалею, что сказал ей о «девушке». — Всё, закрой за мной, — выходя на лестничную клетку. — Ключи не забыл? — Нет. Пока. Мама проводит в воздухе крест и шепчет «С богом», перед тем как захлопнуть двери. Нет, определенно стоило честно сказать, что нет никакой девушки. Подъезд, провонявший сигаретами, перегаром и мочой, встречает меня экзотичной для этого времени суток тишиной и пустотой. Обычно в четвёртом часу здесь пасутся престарелые соседки, обсуждая нерадивых мужей и новые телепередачи, а также вытаскивающие на прогулку своих ублюдков мамаши, вечно просящие помочь выволочь коляску, да ещё с таким видом, будто ты им обязан. Я спускаюсь по ступеням, не рискуя зайти в полудохлый лифт. На улице снегопад, словно скопированный из какой-нибудь семейной новогодней комедии, небо цвета больничных простыней и пробирающая до костей минусовая температура. Внутри легкое волнение перед встречей, хер знает, что делать — бежать с объятиями, или одного приветствия будет достаточно. Опять же, гордость, плюясь и матерясь, отметает первый вариант, а маленький мотылёк нежных чувств проклинает её и советует как минимум искренне улыбнуться. На детской площадке во дворе резвятся школьники, катаясь с горок и качаясь на качелях, старушки и мамы рядом, на скамейках, обсуждают детей, делясь историями, сто раз пересказанными друг другу, и смеясь над ними, как в первый раз. Каждая скамья занята либо обнимающейся парочкой, либо страдающей ожирением тёткой с выражением лица «я рожала, идите нахуй, мне всё можно». Я выбираю отдых стоя и оглядываю окрестности в поисках знакомого сутулого силуэта с развевающимися патлами и в старом, будто снятом с бомжа, пальто. Время тянется, давая мне времени мысленно прокрутить предстоящую встречу и все её возможные исходы, приготовить ответы на вопросы, которые могут быть заданы, подумать, что спросить самому… Из размышлений меня выводит легкое касание чужих рук в районе талии. Чуть не вздрогнув, оборачиваюсь и обнаруживаю перед собой ухмыляющегося Уорнера. Чёрт, хватит звать его по фамилии. Я вижу перед собой ухмыляющегося Брайана. — Привет, — с усмешкой. — П-привет, — я выдавливаю из себя подобие улыбки, и всё идет наперекосяк. Спланированная продолжительной мозговой активностью встреча, заранее готовое выражение лица и интонация — всё зря, и теперь я выгляжу как испуганная школьница, которую позвал на свидание парень на два года старше, вместо желанного образа самодостаточной королевы этой жизни, как бы снизошедшей на эту встречу только из-за своего великодушия. Затяжная пауза от долгого взаимного игнорирования, сказать нечего и дико хочется отмотать время назад, чтобы отменить эту встречу. Его волнение так же ощутимо, как и моё, зубы отчаянно давят на язык, желудок скручивается в узел, словно перед объявлением оценок за экзамен. Во рту ощутимый кислый привкус, хочется воды, тёплой погоды и покурить. Продолжительность молчания становится неприличной, но вертящиеся в голове вопросы отбрасываются один за другим из-за своей глупости и неуместности. Я вытаскиваю из кармана почти пустую пачку Винстон Лайтс, в которой к оставшимся сигаретам примостилась зажигалка. Мы идём, словно совершенно незнакомые друг другу люди, напряжение табачным дымом связывает обоих, и только спустя три долгих затяжки Брайан говорит: — И давно ты куришь? — Лет с двенадцати, — немного подумав, равнодушно отвечаю я. — Уже и не помню. — С двенадцати? — приподняв одну бровь. — Может, с тринадцати. — Мерзкая ведь привычка. Одежда прокуренная, руки бычками воняют, во рту противно, — про себя я удивляюсь его занудству. Какое ханжество — будучи «почти» алкоголиком и «почти» наркоманом ругать сигареты. — Просто расслабляет, — я пожимаю плечами. — И как же угораздило попробовать настолько рано? — Ну, знаешь, — начинаю я. — В седьмом классе ты видишь всех этих бунтарей-куряг-возле-школы этакими идолами узких кругов, все девчонки влюблены в главного из них —, а это всегда какой-нибудь смазливый пацан в кожаной куртке, перепробовавший все сорта наркоты. По его рассказам, конечно, — усмехаясь. — Тогда твоя первая цель — стать частью этого «дурного общества». Неловко, заикаясь, утром, перед уроками, ты подходишь к их компании возле гаражей, оттуда слышен мат, чирканье зажигалок и вульгарный, далеко не девичий хохот, — перед глазами всплывают необычайно взрослые для своих лет школьницы с яркой помадой, густым слоем туши и уже начавшей портиться кожей. — Просишь сигарету, в ответ — смех, «Пф, Молко, ты сиги-то хоть раз в руках держал? На уроки вали, чмо» и всё в этом духе. — И что дальше? — заинтересованно. — Что дальше? А дальше ты шаришь по каждому киоску, стараясь сделать голос грубее и получая постоянный отказ. Твоя цель — самые дорогие сигареты, и наконец-то ты находишь их, — я затягиваюсь. — Радостный, в ожидании завтрашнего дня, идёшь домой. Утром ты как бы ненарочно подходишь к тем же гаражам, чиркая зажигалкой и закуривая. Они, самые настоящие циничные мрази, налетают на тебя, приговаривая «пожалуйста». Хорошие сигареты вроде Парламента — удовольствие недешёвое, а половине из них родители давно не дают на карманные расходы, — я останавливаюсь, вспоминая ту далёкую, пропахшую сыростью и табачным дымом зиму. — Потом вы проёбываете первые уроки — для тебя это впервые. Ты знакомишься с остальными, вместе вы идете просирать все твои накопленные деньги. — Накопленные? — Ради авторитета ведь ничего не жалко, — ухмыляется он. — И вот вы вместе гуляете, курите, бухаете, твоя успеваемость медленно идет в бездну… Зато самые классные девчонки в тебя влюблены, — улыбаясь. — Потом это вошло в привычку, я прослыл олицетворением фразы «в тихом омуте черти водятся». В четырнадцать я позвал одну девчонку к себе домой, она была старше, с ней я потерял девственность. Для отчаявшегося неудачника — настоящий прорыв. — Но, видимо, твоя успеваемость не достигла такого уж дна. — Я просто знаю меру, — усмехаюсь, выбрасывая окурок. — Тогда я уж точно её не знаю, — вздыхает он. Фраза звучит как предисловие к продолжительной реплике. Я смотрю на него взглядом «давай-же-я-готов-выслушать», и он продолжает: — Я не представляю, как буду жить дальше, потому что мне наплевать на всё и особенно на учёбу. — Что тебе мешает учиться нормально? Я имею в виду данный момент. — Ну, я бы очень хотел назвать достойную причину, но, увы, не могу, потому что её просто нет, — вздыхает он. — Мне нравятся, ну, тёлки, тусовки, — видимо, я как-то по-особенному меняюсь в лице, из-за чего он быстро добавляет: — хорошие книги, музыка, кинематограф. Я люблю просто общаться с людьми, обсуждать с ними всё, от их собственных проблем до проблем глобальных, культуру в рамках всего мира, ложные ценности этой страны и опьянённые телевидением мозги обывателей… Короче, я люблю всё, кроме зазубривания ёбаных исторических дат, формул по алгебре и содержимого кишок человека. Мне это нахуй не нужно, понимаешь? — Конечно, понимаю. — Я просто не вижу себя в конфедератке, улыбающегося и благодарящего учителей и родителей. — А каким ты себя видишь? Пишущим большие романы? Или восходящей рок-звездой? — смеюсь я. — Вечно пьяным самолюбивым ублюдком в окружении грудастых шлюх и с припудренным кокаином носом, — улыбается он в ответ. Только сейчас я оглядываюсь по сторонам и обращаю внимание, куда мы идём. Мимо проплывают дома с первыми этажами, занятыми магазинами белья, продуктов и дисков. Ещё от силы часа полтора — и начнёт темнеть, а разговор едва сдвинулся с мёртвой точки, определённо нужно отыскать место, где можно провести ближайшие несколько часов, единственные пожелания — поменьше народу и потеплее. Вопрос о развлекательной составляющей не стоит — в качестве наполнения этого вечера выступают последующие долгие диалоги обо всём, скорее всего смоченные чем-то в меру крепким, несмотря на обещание маме обойтись без этого. — Куда мы идём? — А, сейчас, — он тянется в карман, выуживает оттуда помятый лист и протягивает мне, — вот. Большой жирный шрифт приглашает в кинотеатр, красная надпись «Для тех, кто не спит» и ещё более соблазнительная прибавка «Три фильма по цене одного». Рядом красуются обложки «Хелтера Скелтера», «Пятницы, 13-е» и «Молчания ягнят».***
Торговые центры — наше всё. Это новая одежда, вкусная еда, развлечения, приятная музыка фоном, пол в огромную светлую плитку и фонтаны. Счастливые улыбки и смех девушек озаряют всё вокруг, тяжелые фирменные картонные пакеты — приносящая удовольствие тяжесть, эскалаторы полны коротких юбок, воздух пропитан цветочным парфюмом, будто на дворе вовсе не декабрь, а самая настоящая весна. Новогодние хлопоты, дурацкие шапки всюду, где-то вдалеке в который раз слышится «Last Christmas». Искренние и смеющиеся, словно вышедшие из комедий о любви лица, красивые дети, будто бы с обложек шоколада Kinder. Никогда не бывшее семейным и по-настоящему праздничным для меня, Рождество чужих людей ослепляет своей яркостью и неподдельной радостью. Неким предисловием перед кинотеатром был выбран бильярд, классически зелёный бархат, завышенные цены на пиво и официантки-студентки. Как там считала уэлшевская Нина? Алкоголь — социальная смазка. Можно либо пить за что-то, либо запивать что-то, можно пить просто так. — Брайан, я стопроцентный профан во всём этом, — в который раз предупреждаю я. — Я же сказал — научу.***
Мозг уже рисует картину медленного и приятно протекающего вечера с тонной устных советов, литрами пополам выпитого алкоголя и постепенным освоением совершенно нового для меня вида развлечений. Меню в позолоченной рамке, интимное освещение, тихий гул чужих разговоров и тайное, спрятанное где-то в закоулках фантазии, но подающее голос желание быть оттраханным на этом огромном бархатном столе. — Расслабься, — говорит он, как бы начиная свой бильярдный ликбез. — Вот, держи его большим, указательным и средним пальцами, — он встаёт позади меня и берёт кий моей рукой, — чуть-чуть пригнись, — его грудь задевает мою спину, а пах касается моих бёдер, — положи руку, расслабь её, — он вкладывает кий промеж указательного и среднего пальца, — теперь вот так, — он начинает двигать его моей рукой, — и… — одним чётким ударом он загоняет блестящий белый шар в лузу. Брайан усмехается, как бы говоря про себя: «Ничего удивительного, я не мог не попасть». — Теперь сам. — У меня не получится, — уверенно. — Не получится, но попробуй. Я стараюсь принять ту же позу, но, видимо, это выглядит настолько комично, что он тут же вновь приходит на помощь. — Не так, — снова подходя вплотную, — выгни спину, — он проводит рукой по ней, слегка нажимая, — во-от, — скользя ниже, чем нужно, и его рука оказывается на моей заднице. — Ну, бей. Неловко, отчасти из-за излишней наглости Уорнера, отчасти из-за категорической степени неумения, я двигаю кием, искренне не понимая, зачем нужны эти «челночные движения». Внезапно надо мной раздаётся оглушительный свист, кий замирает в сантиметре от шара. Я поднимаю глаза, передо мной материализуются Паркер и Хилл во главе с Кларком. Брайан с деланной невозмутимостью произносит: — Какого хуя вам нужно? — убрав руку с меня и выпрямившись. — Что, нашёл нового дружка? — ухмыляется Кларк, его дружки так же оскаливаются, тупо посмеиваясь. — Почему тебя настолько сильно ебёт мое времяпрепровождение? — Потому, что таких, как вы, нужно сжигать нахуй, — подходя ближе и разминая кулаки. — Да? Но ты почему-то только пиздишь, а не сжигаешь, — свирепо смотря в глаза. Я чувствую, как мои брови сами собой складываются в перевернутую букву V, вмешиваться не хочется, да и нельзя, но совесть не даёт бездействовать без душевных последствий, и про себя я проклинаю себя за свою слабость и пассивность. С гримасой ненависти, Кларк заносит кулак и резко бьёт Уорнера по челюсти. Тот, оглушённый и с разорванной губой, покачиваясь, выпрямляется и ударяет в ответ. Вся вложенная сила обрушивается на глаз оппонента, и тот взвывает от боли, чем удивляет даже стоящих рядом дружков. — Ебать, Билл, ты в порядке? — бросается к нему Паркер. Брайан, совершенно охуевший, отступает. Теперь и я вижу, в какое месиво превратился левый глаз Билла из-за массивных и убийственно острых колец Уорнера.