Этюд влюбленности

I try to laugh about it Hiding the tears in my eyes Cause boys don't cry, Boys don't cry — The Cure, «Boys Don't Cry»

POV Уорнер. — Друг и не совсем друг. Неловкость, смущение, замешательство, стеснение, стыд и ещё много синонимов к ситуации. Прикусываешь губу до крови, сжимаешь руки до побеления, тут же жалея о сказанном. Фактически признался в любви. Трент тяжело и как-то разочарованно вздыхает. — Брайан, — сухо. — Посмотри на меня. — Крупные снежинки ложатся на его волосы, ресницы. — Ты мой друг, а не парень, понимаешь? Я не хочу, чтобы всё скатилось в пустое мозгоёбство и ревность. Я не хочу менять друга на ебанутого педика. У меня потому и нет девушки, что я не хочу отношений, понимаешь? — Резнор говорит с интонацией отца, которого крошка-сын спрашивает о том, что хорошо, а что плохо. — Тогда почему мы спали вместе? — вопрос как попытка… Чего? Провокации? — Это был только один раз, он ничего не значил. Я сказал тебе, что это — не от какого-то там влечения, а от самого банального опьянения, — устало. — Я просил тебя забыть. — Но чёрт… Резнор стоит ровно напротив меня, говорит что-то о непрочности любых отношений и важности дружбы. Я не слушаю. И тут у меня что-то будто бы переклинивает. Я даже не знаю, как сказать, вот будто что-то завладело моим телом на секунду, а я и не понял. Я целую Трента, двумя руками взяв его лицо и притянув к себе. Спонтанно, резко, быстро. Его губы холодные и сомкнутые. В ответ он с силой отталкивает меня от себя и, совершенно охуев, говорит: — Ты совсем ебанулся, что ли? Мы, блядь, на улице, что ты творишь, сука? — достаточно громко, чтобы обернулись проходящие мимо. — Молодой человек, я вообще-то с ребёнком! За языком следите! — вскрикивает какая-то бабка с жирным ублюдком на руках. — Пидорасы, — откуда-то со стороны. Ну куда же без этого. Никогда не думал, что придётся употребить это избитое клише, говоря о себе, но блять, да, хочется провалиться сквозь землю. Наверное, это худшее, что я испытывал. Сколько отшитых и далеко посланных девушек, сколько потерянных по моей инициативе друзей, кажется, каждая сука отдала свой сребреник Резнору и теперь злорадствует, переодевшись в прохожих. Эмоции, блядь, неописуемые — растерянность, испуг, стыд, опустошённость, беспомощность, потерянность, обида. К горлу предательски подступает ком. Ещё бы расплакаться тут. Спасение ситуации само приходит на ум: конечно, скатить всё в шутку… — Да я пошутил, — улыбаюсь уже со слезами на глазах. Быстрое движение руки, рукав касается век, и будто ничего не было. Он смотрит на меня около пяти секунд, явно понимая, что это никакая не шутка. Мне же остаётся только догадываться, жалеет он о сказанном или нет. — Хуёвая шутка, — холодно. Видимо, не жалеет. — Наш автобус. Дальше мы едем в тишине. Резнор молчит то ли от равнодушия, то ли от того, что нечего сказать, а может, просто и не хочется ничего говорить. Мигрень, замёрзшие руки, кашель. Дома ждёт учёба, холодные макароны, тупые шутки отца и излишняя озабоченность матери. До его остановки считанные минуты, после них — всё. Всё, блядь, это был наш последний разговор! Скрипя, автобус останавливается, Резнор встаёт и, бросив равнодушное «Пока», выходит. Внутри напряжение выше, чем на любой линии электропередач, колени дрожат, сердце сбивается, одновременно хочется зарыдать и избить кого-нибудь. Впереди виднеется знакомый остановочный пункт, держась за облезлый поручень, выхожу на непрямых ногах, в глазах темнеет и почему-то очень тошнит. Дома — не лучшее продолжение этого дня за осточертевшими учебниками, да ещё и в обществе родителей. Можно, конечно, заперевшись в ванной, просидеть так до ночи, будто тринадцатилетняя девочка с интермиттирующим эксплозивным расстройством, но девятнадцатилетнему акселерату такое не к лицу. Поэтому пункт назначения меняется на недавно построенный супермаркет с приличным бухлом в красивых цветных бутылках и милыми кассиршами, всегда говорящими «Приходите ещё». Зеленая бутылка красного вина приземляется на дно сумки, пристроившись между толстой тетрадью, кошельком и пачкой клоназепама. Планы на вечер образуются сами собой, когда взгляд падает на белую коробочку с двухмиллиграммовыми белыми таблетками внутри. Я достаю телефон, бегло просматриваю список контактов, заодно прикидывая, у кого свободна квартира и кто не выгонит меня нахуй. Несколько девчонок, помогавших с рефератами, пара хуесосов, чьи номера давно пора стереть, школьные знакомые, — все эти варианты отметаются. В сухом остатке только Пого, Скотт и Брэдли «Вечно-Не-В-Себе» Стюарт. — Алло, — полуутробное-полугорловое. — Ты с похмелья, что ли? — Да, бля, чё тебе надо от меня, — раздраженно и устало. — Я так понимаю, что уже ничего, — почти расстроенно. Пребывание у Путески отменяется. Стюарт, я уверен, даже не поднимет трубку, а Стефена просто не хочется лишний раз напрягать, его квартира и так почти превратилась в общественное место из-за таких же, как я, желающих перекантоваться у него день-другой. Список подходил к концу, но тут взгляд упал на чересчур официально написанное имя. Брайан Молко. Палец на секунду замер и прекратил отчаянно пролистывать список. В конце концов, что сейчас мешает позвонить ему с предложением напиться и пожаловаться на проблемы, глотая транквилизатор? Попытка — не пытка, а сейчас, кажется, его отказ не сделает хуже, потому что все и так, блядь, хуже некуда. Секунд десять раздумий, и, зажмурившись, как от зубной боли, жму на кнопку с зелёной трубкой. Конечно, можно сбросить прямо сейчас, но пропущенный отобразится… Да, и потом извиниться, мол, случайно набрал, но это слишком по-идиотски. — Алло? — вопрошающее на другом конце провода. — Брайан, — хрипло. — Брайан, я не отвлекаю? — самолюбие достаёт намыленную верёвку. — Нет, — стальным тоном. — Я спрашиваю так, потому что вряд ли кому-то захочется слушать чужую пиздострадальческую исповедь о мразях и их поступках, — я тщательно подбираю слова, стараясь как минимум звучать не слишком жалко. Короткая пауза, во время которой самолюбие набрасывает петлю на шею. — Да, ты прав. Вряд ли. В этот момент я ожидаю услышать короткие гудки, но их нет. — Стой, не клади трубку, — после этой фразы моё самолюбие встаёт на табуретку. — Не кладу. — Я вообще хотел извиниться… За всё, — самолюбие благополучно пинает табуретку и задыхается. — Понимаю, разговор не телефонный, может, встретимся сейчас? — Гд… То есть, я подумаю, — видимо, так же опасаясь за собственное достоинство. — Хорошо, я не тороплю, — труп поднимается и решает повеситься заново. — Только думай не очень долго. — Я перезвоню через 10 минут, — и гудки. Я плетусь к его дому, находящемуся приблизительно в 800 метрах отсюда, на уставших ногах и с такой соблазнительной бутылкой в сумке.