Джурджевдан

".... лишь недавно вернулся из Царского, - дежурил при царе, - заодно узнал нерадостные новости о самочувствии доброй знакомой вашей, Марии Павловны, - вы, наверное, уже знаете, что она довольно серьезно больна последние дни. Были опасения даже за её жизнь, так серьёзно положение, Боткин, царский лейб-медик, не может назвать её недуг определённо. Обстановка, как вы понимаете, очень напряжённая, император очень волнуется за Мари, императрица приказала беспрестанно служить молебны о выздоровлении, но это мало помогает, - она в бреду, совершенно без сознания. Княгине, верно, памятник можно ставить за это время, - она рядом с нею почти неотлучно сиделкою, более ничьей помощи не принимает и успевает, притом, и детьми заниматься, и дядей Павлом, чьё здоровье также не радует вовсе. Елена очень тревожится о Мари, сейчас сидит рядом и умоляет написать вам, что следом отправит письмо и расскажет все подробности. Бедняжка, она страшно взволнована... " Он машинально сложил письмо, даже не дочитав его, и убрал обратно в конверт, лишь только потом замечая, как дрожат руки, - они были будто чужие, слабые, непослушные. Сжав ладони в кулаки, Георгий посмотрел в окно, на садящееся за линией горизонта солнце, и в груди защемило страшное "а вдруг это последний закат? Её закат..." "Мария" - он звал её сердцем. Колотящееся нещадно, оно, казалось, грозится выпрыгнуть из груди, крича от боли, обливаясь кровью. "Мария" - оно звало, а он молчал. Он боялся представить, что завтра или может быть днем позже откроет газету и прочитает, что в России скончалась великая княжна Мария, но, право, ради бога, кому нужна была эта ложь. Георгий знал отчётливо - он прежде газет узнает, что это случилось. Он был сам не свой эти дни - все валилось из рук, он не мог сосредоточиться буквально ни на чем, неизменно вызывая недовольство отца, брата, которое, впрочем, было не ново и не волновало его. С тех самых пор, как её рука выскользнула из его пальцев, и он поклялся ждать, - с тех пор, казалось, все перевернулось с ног на голову. Он желал услышать ответ на заветный вопрос и мечтал не услышать его никогда, боясь рокового "нет", разбившего его прежде совершенно безучастное, холодное сердце, - но сейчас отказ уже не так страшил князя, как угроза потерять её навсегда. - Можно? - он ненавидел это. Аудиенции у короля всегда были вынужденные - он и сам забыл, когда по доброй воле входил во дворец. Какие-то пять минут, разделявшие его дом и резиденцию отца, прежде дали бы ему возможность десять раз решиться отказаться от встречи, но сегодня впервые в жизни он был уверен в том, что это необходимо. - Я не побеспокою? - Стоило телефонировать заранее, у меня Пашич почти на пороге, - слегка недовольно отозвался отец, не глядя на него. - Что тебе? - Я...мне пришло письмо от князя Константина. - Хм... что-то о Елене? - Да, он пишет, что Ябе в последние дни в совершенно подавленном настроении, - королевич теребил свою фуражку, боясь даже посмотреть на отца. - Я хотел предупредить, что еду к ней в Петербург. Король также не смотрел на него. - Нет. - Нет? - растерянно повторил Георгий. - Отчего? - Ты злоупотребляешь гостеприимством и временем сестры. Ей стоит больше проводить времени с мужем, а не развлекать тебя. - Меня вовсе не нужно развлекать, я сам найду себе занятие! - Не сомневаюсь. А потом твои занятия будут полоскать все мировые газеты. - Вы не понимаете! - воскликнул королевич. - Я должен поехать! - Глупости. Сестра даже не просила тебя приезжать, это все мнительность её деверя. Елена прекрасно устроилась в России, у неё есть общество и поддержка, нет никакой нужды постоянно требовать нашего внимания. Тем более - твоего. Удар пришёлся прямо в сердце, и без того наполненного болью, но принц скрыл это, гордо вскидывая подбородок, - он как никто другой умел "держать лицо". - То, что я не нужен вам, не значит, что я не нужен Елене. Король, наконец, отложил бумаги и соизволил взглянуть на сына. - Ты останешься дома, - произнёс он ровно. - Нет ни единой причины срываться в Петербург менее чем через две недели после возвращения оттуда. Елена найдёт утешение без нас, у нас же собственные дела, требующие внимания. Когда ты был в расположении своего полка, напомни мне? Он ловил воздух ртом - ему было совершенно нечем дышать. - Пожалуйста... - Ты офицер, Джордже. - Мне необходимо быть в Петербурге. Дайте мне два дня. День. Несколько часов. - Несколько часов развеют печали Елены? Цинично, жестоко, едко, - он смотрел и не верил, что это говорит его отец. Тот, что так равнодушно смотрит на то, как он горит заживо. - Папа, - из последних сил, шёпотом, как в детстве. - Папа, пожалуйста. - Ты снова задумал гнусную проделку. Я чувствую это. Ты никуда не поедешь - я велю проследить за этим особо. - он покачал головой. - Я уповал на то, что ты перерастешь это однажды. Но твоё себялюбие и эгоизм лишь увеличились с годами. Прочь. Я более не позволяю тебе приходить с какими то не было просьбами без прошения об аудиенции. Ты бездарно отнял у меня слишком много ценного времени. Король вновь сосредоточил внимание на бумагах, подчёркиваю, что разговор окончен, и та боль, сжимавшая грудь, внезапно отступила, - он не чувствовал более ничего, кроме неприятного осадка горечи. Когда-то все было иначе, и он влетал в отцовский кабинет без стука, всегда нужный, всегда желанный, два десятилетия бывший любимым сыном, теперь он был не нужен вовсе - не наследник, а только разбитая вдребезги надежда. Он любил в нем этого самого наследника - продолжателя рода, внука Карагеоргия, серба до кончиков пальцев, без единой капли черногорской изворотливости. Его честность, прямолинейность, бескомпромиссность - все оказалось ненужным, когда он подписал отречение и бросил на стол цепь лазаревского ордена. - Тогда мы квиты, - выдохнул Георгий, уже взявшись за ручку двери. - Я отнял у вас время. Вы отняли у меня последнее дорогое. Прошу простить меня, Ваше Величество. Честь имею. Он не слышал, сказал ли что-то ему отец вдогонку или промолчал - всеми мыслями своими он был далеко. Последняя надежда увидеть девушку - быть может, в последний раз! - рухнула оземь и рассыпалась в пыль. Для всех его боль была пустым звуком, он не хотел даже пытаться объяснить, что у него на душе. Сейчас ему не хотелось ничьей компании - он знал, где найти того, кто выслушает. И не осудит. Тишина. Здесь уже не стучали молотки, не визжали пилы, не пели рубанки. Тишина. В ветвях деревьев, окружающих храм шумел ветер, и его шёпот успокаивал его. Он сорвался - послушные приказу, его пытались остановить на выезде из Белграда. Он предложил его застрелить, ничуть не кривя душой и не намереваясь даже на минуту задерживаться на посту. Его отпустили - застрелить князя охрана не решилась. Его шаги гулко отозвались в безмолвии храма - ещё опутанный лесами, он молчал, небольшие островки незаконченной отделки не портили атмосферу. Впереди, будто бы окутанный светом, виделся саркофаг знаменитого прадеда, но не к нему тянулась душа за поддержкой. - Мама? - негромко, вполголоса, ладонью касаясь ярких мозаичных фресок. - Мама? - его взгляд лишь скользнул по росписи с фигурой отца, и он спустился по тёмной лестнице вниз, в также искусно украшеную крипту с полукруглыми альковами - нишами, хранящими в себе одинаковые прямоугольные плиты. - Здравствуй, - он остановился перед одной из них. "Зорка 1864 - 1890" - гласила золоченая надпись на камне. - Мама... - королевич со вздохом опустился на холодный пол крипты. - Что же мне делать? Как быть? Как думаешь? Скажешь - "ты трус, Джордже, ты никогда не слушал никого, а поступал как считал верным". - он усмехнулся мрачно. - Правда. Стоит бросить все. Ничего не важно - отец, Сандро. Пусть они узнают. Пусть все узнают, пусть смеются, осуждают, - лишь бы она бы была жива. Мама, я бы все за это отдал, клянусь, все! - его голос отразился от стен, и принц понял, что кричит, и поспешил успокоиться. - Я её отдам. Она не моя, и пусть моей не будет, пусть. Отдам любому, пусть шведу тому проклятому, англичанину. Пусть даже австрияку. На свадьбу поеду, поздравлять пойду, искренне, клянусь всеми святыми. Пусть будет не со мной счастлива, но пусть... будет. - Георгий вздохнул и приложил ладонь к камню. - Я все ей сказал, что хотел. Она не оттолкнула, не засмеялась в лицо, не отвернулась, - мне, право, довольно этого. Лишь бы Ябе только не узнала, что я ей признался, - она не оставит меня в покое. А я отпущу это все, я справлюсь. Хотя кому нужно чтобы я справлялся... Плита казалась тёплой, когда он опустился на камень, приникая всем телом, будто обнимая мать, - он сейчас как никогда раньше остро чувствовал свое сиротство. Он прежде никогда не завидовал нормальным, полным семьям, но сейчас отчего-то больше всего на свете хотел, чтобы и у него было так. Так, как у Константиновичей - чтобы были ссоры, обиды, непонимания, но друг за друга горой и никого ближе друг для друга. И чтобы, - когда хочется, - рядом мать, как у тех же Константиновичей:"Мусенька!" - с обидой, Игоревым голосом.- "Мусенька, Туська кричит на меня за папиросы, а я ведь курю только у себя!", "Он душит меня табаком, это невыносимо!" - вторит ему Татьяна. - "Запрети ему, Муразик задыхается от этого ужасного дыма". "Мама, они снова сцепились!" - заполняет его голову обиженный тон Елены. -" Мама, скажи им!" ."Джордже, сынок" - боже, неужели он все ещё помнит голос матери? Столько лет прошло... - "Ты обещал мне не задирать брата". Он обещал бы, если бы она попросила. Одному богу известно, как ему надоело воевать с Александром. "Он меня ненавидит". "Он тебя боится". "Всё боятся. Я же безумец. Проклятие Балкан". "А, может, ты их благословение?". "Нет, мама. Я никому не нужен". "Ты нужен", - шепчет незримая мать. "Нужен", - вторит ей эхом Елена. "Нужен" - и он вздрагивает от звука голоса. Её голоса. -" Улыбнитесь мне, Георгий Петрович. Вы обещали улыбаться мне". - ... сын мой... - кто-то касается его плеча, и Георгий открыл глаза, пытаясь сосредоточиться на образе старика в чёрном облачении, возвышающегося над ним. - Холодный пол совсем не подходящее место для такого молодого человека. - Я... право, я не планировал этого, - он поднялся, выпрямляясь, - старик оказался совсем не таким высоким, как казалось ранее, - он едва доставал ему самому до плеча. - Простите. - За что просить прощения? - с уголках его глаз собрались лучики глубоких морщин, а на губах, скрытых в густой бороде заиграла добрая улыбка. - Греха в том нет, лишь вред себе, здоровью молодому. Но ежели утешение искал, так и не повредит, верно. Ты, быть может, помолиться за кого-то хотел здесь? - Будет ли Бог меня слушать... - Отчего нет? Всё мы дети его, разве отцу не положено чад своих выслушивать? - Не тот я сын, которого отцы слушать рады, - вздохнул королевич. - Помолитесь лучше вы, отче. О блаженнопочившей Зорке с младенцами Миленой и Андреем, попросите Господа о милости для них . - Помяну рабов божьих. А за себя попросить не хочешь? - Не хочу. - А за сердцу милых? Принц обернулся - старик смотрел на него мягко, с отеческой нежностью, не обсуждая, не порицая. - Молитесь о Марии, - бросил он, вновь отворачиваясь и пряча взгляд. - О выздоровлении. - Помолимся. И ты молись. Не перед иконами молитвы читай, - сердцем молись. От сердца до Бога скорее просьбы доходят. - Обет дать? - Дай. Что счастлив будешь, коли он мольбу услышит. - Так ли от меня это счастье зависит... - А пробовал ли ты его себе устроить? Бороться за счастье пытался? Быть может, лишь только нужно шаг сделать - и вот оно, счастье. Победа. Всё, что пожелаешь твои будет. Задуши змия сомнений с своём сердце. Срази его, Георгий. - Слова, словно шпага, пронзили его. - Никого не страшись. Иди, - приказал старик твёрдо. - Всё будет. С пути не сворачивай: оступишься - все потеряешь. Ступай же! - над головой вдруг внезапно оглушительно ударил колокол, - и замешкавшийся на мгновение королевич обнаружил, что собеседника его рядом уже нет. Тихие неторопливые шаги - по ступенькам храма поднимался батюшка. - День добрый! Напугал вас колокол наш? И сам не знаю, отчего он зазвонил, быть может, пробрался кто, поднимусь сейчас наверх, - он осекся. - Ваше Высочество. - Благословите? Дрожащая рука перекрестила его, - Георгий наклонился к руке священника. - Благослови Господь... - Мне говорили, у вас здесь живёт старец... - Старец? Нет. - Ошибся. Отслужите панихиду по матушке. - По ней каждый день служат по приказу Его Величества. - От меня еще отслужите. Он не обернулся ни разу, не задержался, лишь мельком взглянув на мелькнувший среди деревьев храм из окна автомобиля, увозящего его в Белград, и ему почудился взгляд оттуда, со ступеней. Будто кто-то провожал его. "Мама, попроси за Марию. Я стану счастливым".