Джурджевдан

Мария проснулась от странного щекочущего ощущения на щеках и носу. Было уже утро, и, открыв глаза, она поняла, что именно беспокоило ее сон – большой букет махровых серебристых звезд хризантем. Улыбнувшись, княгиня обняла цветы, прислушиваясь к несильному их аромату. Мужа рядом не было – наверняка он уже был в своем кабинете и вновь разбирал бумаги. Явившаяся Славка помогла ей одеться и собрала волосы. Предложила поставить цветы в воду, но Мария отказалась – «нет, сама». Держа их в охапке и пританцовывая, она понеслась по коридору, решая, какая ваза будет для них лучше. Она должна была быть самой лучшей. - Катя, вы уже здесь? – пропела она, открывая дверь в будуар. – Как хорошо! Там солнце, так мило. Посмотрите какой букет мне подарил муж! Сидящая в кресле Катерина уронила руки на колени. Она вся была как чужая, далекая, нездешняя. Бледная. Измученная. В черном. - Катя! - Мария Павловна, умоляю вас, только не говорите ничего, - механически попросила девушка, смотря в одну точку. Ее лицо, оттененное угольно-черной вуалью на волосах, было уже не белым – земляным. - Молчите. - Идите сюда, сядьте. – Оставив цветы, Мария взяла ее за руку, как куклу, переводя на диван. Она сама не замечала, как сильно сжимает ее запястья, но Катя даже не поморщилась. – Боже мой, Катя… - Почему я встала? – спросила Катерина саму себя. – Что мне было нужно? Не помню. Если бы я не встала…утром все было кончено. Ей бы было так легче. Она все видела. - Не говорите об этом, не надо. Это больно. - Не больно. – Ее сухие глаза не двинулись. – Ничего нет. - С нее было довольно мучений. Она устала. - Устала. - Дети, внуки. Достаточно для счастья. - Кажется, да. - Все, Катя. – Она обняла ее сердечно, может, даже и не так, как следовало обнимать фрейлину. – Поплачьте. Катерина покачала головой. - Не могу. - Отпустить вас домой? - Нет! - вырвалось у девушки неожиданно эмоционально. – Только не это! Пожалуйста! - Не ходите, нет. Оставайтесь - мы будем разговаривать о чем вы захотите. Или молчать. - Только не молчать … - Ты уже встала, милая? – Даже зимой не запертую балконную дверь открыл Георгий, заглядывая в комнату. Его редкая безмятежность прошла в ту же секунду, когда его взгляд упал на черное Катеринино платье. – Зайди ко мне. Катерина, ты. Он скрылся на балконе, а девушка тяжело поднялась на ноги. Мария поддержала ее – хотел этого муж или нет, но она не намеревалась оставлять ее одну. Принц сидел за столом, как и обычно черкая что-то в своих бумагах. Отпустив руку княгини, Катя выпрямилась пред ним – какая-то невыносимо крошечная и худая в этом страшном трауре. Снова бледная. Будто и сама – мертвая. - Отдашь в казначействе, - бросил Георгий скупо, быстро ставя подпись на каком-то документе, и придвинул листок к ее краю стола. – На похороны. Прежняя Катя будто бы вернулась на секунду – так по-старому гордо поднялся ее подбородок. - Я не возьму. - Отец твой покойный генералом был, за заслуги воздавать положено, - не слыша ее, продолжил принц. - Я написал все - пусть сами всем занимаются. Все сделают, как следует. - Я не возьму. Королевич вскочил. Подавшаяся вперед Мария остановить его не успела. - Ты что же думаешь, ты одна здесь теряла? – воскликнул он сердито. – Одна хоронила? Мать покойную пожалей! И радуйся, что так долго ее имела! Катя пошатнулась, сильно сжимая руки в кулаки, обошедший стол Георгий взял свое прошение и подал ей. Кивнув, девушка протянула руку и… бросилась ему на шею, заливаясь слезами. - Мамочка, - рыдала она у него на не плече, всхлипывая. – Мамочка, мамочка… Боясь издать хоть звук, зажав рот, тихо плакала в стороне Мария. Весь как статуя - жесткий, недвижимый, королевич перевел на нее остановившийся взгляд и, все еще обнимая рыдающую фрейлину за плечи, осторожно пошевелил пальцем в сторону одного из шкафов. Оглянувшись, Мария судорожно ухватилась за полку, спрашивая безмолвно. «Эта?» Георгий кивнул. «Да». Тихо подвинув книги, княгиня достала бутылку с прозрачным содержимым. Руки дрожали, горлышко негромко постукивало по краешку стакана, но она старалась сдерживать свои нервы и рвущиеся наружу слезы. Жидкость наполнила стакан до краев, проливаясь на столик – запахло гадко. Почти крадучись, княгиня подошла, протягивая бокал мужу. - Надо попить, - заговорил королевич, забирая стакан и поднося его к лицу Кати. – И будет легче. Катерина послушалась неожиданно, хватая стакан обеими руками и делая огромный глоток, и закашлялась сильно. - Это…вино? - просипела она, заикаясь. - Это водка. Пей, девочка. Прямо до дна. И Катя пила, захлебываясь, задыхаясь. Прозрачные ручейки лились по ее подбородку, а она все глотала, словно в пустыне сами небеса послали ей воду. Все еще держащий ее Георгий смотрел внимательно, изучающе. - А теперь надо пойти спать. Отпустив стакан, Катя замотала головой. - Не хочу… - Сейчас захочешь. Маша, ее нужно уложить. Было не до выбора комнаты – княгиня быстро побросала подушки и одеяла на постель ближайшей спальни. Катя уже еле шла – с трудом переставляя ноги, она что-то бессвязно бормотала, вращая головой, будто та не держалась на шее. Мария сняла с нее вуаль и стащила ботинки – решение, стоит ли посвящать в случившееся прислугу, еще не пришло. Накрыв ее аккуратно, она вышла, натыкаясь на присевшего у стены на корточки мужа. - Уснула? - Словно убитая, кажется. Ей это не повредит? - Ей сейчас ничего не повредит. Пьяные сны редко о насущных бедах. - Как же мы ее поднимем потом? - Сама проснется. Сейчас во дворец позвоню – пусть человека выделят, который организует все. Ей это сейчас трогать не надо. Мария вздохнула, прислоняясь к стене. - Душана вызову. - Да, позови Миливоевича, - оживленно одобрил королевич. – Он все сделает. И мать его Дмитриевичам дальняя родственница. Позови. Душана вызвали срочно – даже Георгий сегодня разговаривал с ним, словно размолвки между ними и не было никогда. Миливоевич о случившемся не знал, новость огорошила его так, что едва не пришлось отпаивать еще и его. - Как же я матушке сообщу? – спрашивал он часто. Вопрос этот относился то ли к ним, то ли к нему самому, то ли к небесам. – Ее же это убьет. Впрочем, он все же занялся устройством, мигом все придумав и распланировав. Он убежал, не явившись даже к вечеру, а перед ужином на пороге дома появились новые гости. Двое – он в форме с синим воротником кавалериста, она в глубоком черном. Одного взгляда в серые глаза обоих было достаточно, чтобы понять, кто они. - Капитан Лука Дмитриевич, Ваше Высочество, - произнес молодой офицер четко, но все же без положенного почтения. – И Милица Лютич, тоже Дмитриевич. - Добрый вечер, - проговорила Милица, делая шаг вперед. – Ваши Высочества, мы бы ни за что не осмелились вас беспокоить, но Катерина… - Она у нас, - ответил Георгий спокойно. – Спит. - Слава Богу… - Вы хотите ее забрать? Конечно. Только мы ее напоили. Не знаю, удастся ли ее поднять. Брат и сестра переглянулись. - Она пила? Мария кивнула. - Да. И выпила очень много. - Я все же попытаюсь, - вызвался Лука. – Вы не могли бы показать мне? - Я провожу. – Королевич быстро взглянул на жену и на гостью. – Мария. - Хотите присесть? – живо предложила она гостье. Та покачала головой. - Нет, благодарю. - Я приношу вам глубокие соболезнования. Это большое горе, я понимаю. Катя совершенно разбита. - Да, ей придется нелегко. Я думаю, что ей, вероятно, придется оставить службу при дворе и перебраться к нам. Я не хочу оставлять ее одну. - О, нет, - запротестовала княгиня. – Нет-нет, это не требуется. Если вас беспокоит, что ей будет тяжело жить дома, то, пожалуйста, мы выделим ей любую из комнат, какая придется ей по вкусу. Кате нужно отвлечься, ведь она будет считать себя нахлебницей, живя у вас. - Да, она такая, - нехотя согласилась Милица. – Ей нравится служить у вас. - Мне не найти фрейлины лучше нее. Муж будет страшно огорчен, узнав, что я снова остаюсь без компании. Мы будем заботиться о Катерине, обещаю. И, мадам Лютич… - Милица. - Милица. Вы, конечно же, знаете Душана Миливоевича. - Да, разумеется. Если мне будет позволено это сказать, Ангелина Миливоевич – моя крестная мать… - Он занимается похоронами. Муж написал прошение в казначейство. - Его Высочество? – переспросила Милица, будто существовал другой ее муж. – Хм… он очень добр. - Если моменты жизни, когда даже доброта не играет особой роли. Мы с мужем очень хорошо понимаем ваше горе – мы оба сироты. - Да, - неуверенно подтвердила женщина, обдумывая что-то. – Мы очень обязаны князю. Она замолчала и нахмурилась, прислушиваясь к звукам, доносящимся со второго этажа. - Господи, стыдно как, - лепетал голос Кати. – Что мамочка сказала бы? Стыд и ужас. Ваше Высочество, как вы могли дать мне водку? - Что было, то и дал, - отозвался Георгий. – Ее Высочество разбила бутылку с более пристойным содержимым. - Ах, какой позор. Лука, пусти, сама пойду. Я не пьяная, ничуть, отпусти. Ах, какой стыд. - Ты босая, дуреха. Второй раз за день я тебе разутой бегать не дам. - Где мои ботинки?! Святые угодники, я еще и босиком… Ее голос уже совершенно приблизился, и Лука вынес ее на лестницу. Он едва успел ступить на последнюю ступень, когда сестра дернулась неловко и шлепнулась из его рук на пол – растрепанная, растерянная. - Мария Павловна! Подхватившись со своего места, к ней бросилась сестра. - Вставай, не позорься. Лука! - Вот. – Наклонившись, принц поставил на пол ботинки Кати и, подхватив за талию, поднял ее на ноги. – Стоишь? - Да. Ваше Высочество, ну зачем же водку… - Теперь уже не жалуйся. Держи. – Он вручил ей вуаль. – Капитан, вы можете оставить ее здесь. Кажется, нет нужды везти ее домой – она прекрасно переночует в одной из гостевых комнат. - Ваше Высочество, вы очень добры, - сказал Лука мирно. - Но нам нужно посоветоваться с сестрой…по поводу церемонии. Повернувшаяся к нему Милица сказала пару слов, и хотя их было не разобрать, понять, что именно она сказала, было несложно хотя бы по изменившемуся выражению лица капитана. - Еще раз выражаю вам свои соболезнования, - произнес королевич, берясь за перила и поднимаясь на первую ступеньку. – От всей нашей семьи. Катерина, ты можешь вернуться к своим обязанностям когда почувствуешь в себе силы. Ее Высочество пока справится без тебя, заботу о приютах вновь возьмет на себя Миливоевич. Всего доброго. - Ваше Высочество! – резко окликнул его Лука, и он обернулся. – Я должен поблагодарить вас. Вы делаете слишком много добра для нашей семьи. - «Слишком» не применимо к добру. А «добро» к благодарности. Катерина – наша придворная, а Сербия помнит о своих обязательствах перед своими генералами. Он ушел, с большим трудом приведя Катю в порядок, уехали и Дмитриевичи. Проводив их, Мария поднялась в кабинет мужа – тот спокойно курил, листая какую-то книгу. - Я горжусь тобой. Принц насмешливо взглянул на нее. - За то, что я без труда напоил твою фрейлину? - За твое поведение. – Княгиня опустилась в кресло напротив его стола. - Ты держал себя по-королевски. - Да, раньше я мог лишь мечтать о таких словах. Спишу это на твое благотворное влияние. Ты, вероятно, соберешься заказать цветы на похороны? - Ох, да. Я забылась. Венок должен быть от нас двоих или… - Я спрошу. - Мое личное присутствие на церемонии неуместно? - Мое мнение о неуместности и неприличности не изменилось. Делай все, что считаешь нужным. - Джордже, - вздохнула Мария, облокачиваясь о его стол. – Ты знал отца Кати? - Едва ли это было возможно, - пожал плечами королевич. - Почему? - Он был генералом Обреновичей и ушел в отставку сразу же после переворота. - И…ты говоришь об этом так спокойно? - Почему я должен волноваться? - Он был приверженцем прежней власти. - Главные слова – «был» и «прежней», - Георгий откинулся на спинку кресла. - Его больше нет, Обреновичей тоже. На похороны Мария все же поехала с цветами от себя, в сопровождении Павла с венком от короля и Александра. Катя держалась молодцом, но глаза у нее все же были опухшие, Милица же плакала почти беспрестанно, обнимая двоих младших детей. Старшие же стояли рядом - стройный мальчик лет одиннадцати и девочка постарше в шубке, из-под которой торчал подол коричневого «кофулечного» платья. Катерина объяснила потом: Драгу, или по-институтски Дусю из Петербурга вызвали ложью: Милица от лица мужа написала институтскому начальству, что тяжело больно сама. Девочка не виделась с бабушкой три года – родители побоялись, что однажды она ее просто не вспомнит. Училась Драга, как ни странно, не в Смольном институте, и причину Катя объяснить не преминула – высказывая свое мнение об устройстве племянницы в институт, она со слезами вспомнила подруг и годы в Петербурге, после чего сообщила, что ей проще утопить девочку, чем позволить родителям отправить ее в тот же ад. Драга отправилась в тот же Петербург, но в Павловский институт – там, как надеялась ее заботливая тетя, будет легче по крайней мере жить.