***
Эдди резко открыл глаза и сел. Он снова был в камере. Только это не его камера. Точнее сказать, в помещении, в котором он оказался, стояла та злосчастная проеденная клопами кушетка. Был тот же грязный кафель на полу, местами расколотый в пыль. Поэтому сначала ему даже почудилось, что Эйнон решил проявить великодушие и дать ему хотя бы ночь. Но всё было не так просто. Отсутствовал потолок, вместо него - темнота. И стены... куда-то делись. Он осторожно спустил босые ноги с кушетки и огляделся. Ему казалось, что отовсюду доносится непонятное нарастающее жужжание, будто бы говор людей. - Кто здесь? - необычайно спокойный голос вдруг испугал его. Пустота, будто по команде, обрела лица. Они появлялись то тут, то там, сотворенные из ничего, быстро обретая человеческую сущность. Они шли молча, со скорбящим видом, шли к нему, к Эдди. Не толкаясь, не переговариваясь, как призраки. - Призраки! - визгливо выкрикнул он. - Что вам нужно?! - Имя, - пронеслось в толпе. - Нужно имя! Имя... - Глускин, - доносится шепот. - Убийца, - всё так же уныло молвит толпа. - Глускин встречает своих жертв. - Нет, - он снова на кровати с ногами, вцепившись в спинку дрожащими пальцами. - Не моё. Я вас не знаю! Не убивал! Им не было дела до его правды. Они окружили кушетку плотным кольцом, протягивали к нему руки, каждый в надежде отщипнуть кусочек, и не было возможности увернуться от их цепких пальцев. Эдди разваливался, точно бисквитный пирог, крошился под тяжестью их ненависти. Сначала ухо, потом палец, другой, кусочек со скулы – всё это было невыносимо. Он кричал и рыдал, он бился в истерике, пытался вырваться, сбежать от страшной боли, но эти жалкие потуги выглядели смешно в бесконечной толпе апатично-жаждущих... В конце-концов, Эдвард исчез. Комната сузилась до привычных размеров, обрела стены и потолок, но осталась абсолютно пуста. - Самовнушение – не путь к очищению, – Эйнон вынул последнюю иглу и показал её Марку. – А вот это – да. Наша с Трагером гордость. Знаешь, что сейчас происходит? Джексон отрицательно покачал головой. - Ну конечно. Происходит в его голове следующее: под действием особой формулы психотропного препарата мозг очищается от всей ненужной информации: люди, имена, события. Это позволяет открыть дорогу первичным природным инстинктам. Разумеется, какой-то материал, находящийся на подсознательном уровне, сохраняется, но он мягок, как пластилин. И в руках умелого Создателя превратится во что угодно. - То есть… - Он станет овощем, да. На некоторое время, пока будет идти некая… «перезагрузка». Потом наступает фаза «ребенка», когда обучаемость объекта возрастает в разы. Тут нужно действовать осторожно: не давить, а направлять. Позволить ему выбрать, открыть в себе истину самостоятельно… Впрочем, не будем торопить события. Признаюсь, я ожидал от него большего. А он упивался своими кошмарами, как самый обыкновенный фетишист. - Немного же ему надо для счастья, - ухмыльнулся Марк. - Впрочем, как и всем нам, - неожиданно тихо заключил дядя Эндрю. - Из-за его упрямства нам предстоит почти ювелирная работа.***
Огромное белое солнце расплывчато мерцало где-то наверху. Несколько часов оно вращалось вокруг, а может быть и стояло на месте, и вместо этого объект, его наблюдающий, кружился по орбите, увлекаемый космическим ветром. Впрочем, ничто не может быть бесконечно, зрение обрело способность фокусироваться, и стало понятно, что солнце - всего лишь лампочка, сиротливо висящая на проводе. Суета вокруг могла бы поражать, но она этого не делала. Пища имела бы вкус, но у неё отсутствовал даже цвет. Можно было бы сказать что-то о существовании, но это слово потерялось в бескрайнем море безразличия. - Он должен сам выбрать жертву, - в который раз повторил дядюшка Эндрю. – Сам. Никакой помощи. Никаких направлений. Это тот единственный раз, когда ему предоставлен выбор. Марк закатил глаза. - Да понял я. Не боитесь, что он услышит? - Нет, конечно нет. Он ещё не в том состоянии, чтобы осязать что-либо, - Эйнон вкатил коляску в комнату отдыха, где могли находиться наиболее спокойные пациенты. – Сообщите мне, когда он сделает выбор. - Да, мистер Эйнон. Проводив доктора взглядом, Джексон уселся в комнатке за стеклом. Глускин сидел посреди зала, его бесцветные глаза неподвижно застыли, смотря в одну точку. Так текли часы: медленно, почти осязаемо. Марк уже дремал, закинув ноги на стол, но что-то потревожило сон, и он открыл глаза. Картина, представшая пред ним, вызвала насмешливую ухмылку. Санитар присвистнул и позвонил доктору: - Вы не поверите, мистер Эйнон… О, нет. Лучше! Она сама его выбрала.