Беглый взгляд

Когда Империя Руки только налаживала дипломатические отношения с Осколком, на связь с Нирауана неизменно выходили люди, и только люди. Лица появлялись на экране дальней связи, исчерченные рябью помех, и чаще всего это было лицо адмирала Парка, который, казалось, и не жил толком, и умереть все никак не мог, - таким могильным холодом, такой неподъемной усталостью веяло от его лица, исчерченного морщинами всем помехам на зависть. Когда на землю Бастиона впервые ступили чиссы, это послужило поводом для нескольких шуток про джав, да и только. Чиссы держались группками, обособленно, сдержанно, переговариваясь только между собой или с другими посланцами Нирауана. Все они были солдатами или телохранителями. Имперцы предпочитали обходить их стороной, сотрудницы столичного космопорта и дипломатической службы с интересом поглядывали на этих крепко сбитых почти-людей, шутили и гадали о том, все ли у этих ребят такое синее, или местами еще синее? Но вряд ли хоть одна из этих дружелюбно настроенных имперок могла похвастаться своими знаниями о чисских расцветках. Глава Осколка – мог. Но кому он бы об этом рассказал? Более того, адмирал полагал, что и так проговаривается о своей неутолимой тоске слишком часто. Он крепился, как мог, упрекал себя в дури на старости лет и в целом жил неплохо до того момента, как жизнь, текущую последними мелеющими ручейками, смутило одно событие. Чиссы любили поговаривать, что для людей они все на одно лицо, и это было отчасти правдой: однородность их расы могла привести неискушенного наблюдателя в некоторое замешательство. Но как быть тому, для кого вся их раса долгие годы имела одно – любимое – лицо? Аристокра Второй Правящей Семьи прибыл с дипломатической миссией в Равелин, и в его пышно разодетой свите ярко высветился этот долговязый мальчик в кителе офицера. Кому адмирал мог рассказать, как умеет болеть его сердце? Он сразу все понял. Понял, что за заварушка произошла в Силой забытом Редуте, и чей ум за этим стоял, и оценил хитрость чиссов – они прячут свою тайну там, где ее найти всего тяжелее – на самом виду. Мальчик был явно польщен тем, что ему оказали почетную личную аудиенцию- видимо, дома его особым обращением не баловали. И он пытался проявить учтивость – так, как его учили: - Мало кто знает – только Совет Семей и старшие представители домов. В глазах нашего сообщества я, раскрыв эту тайну, посягнул бы на чужие заслуги, а это непристойно. Голос трогательно ломающийся, с хрипотцой и неожиданными для самого обладателя постыдными взвизгами. Пройдет пара – тройка лет, и этот голос превратится в оружие, так хорошо Пеллеону знакомое – способное воодушевлять или уничтожать. Гладкое, совершенное, безотказное оружие. И сладкий шепот в спальне, полной похоти и изнеможения. Мальчик, ты даже представить себе не можешь, сколько твой оригинал знал о непристойностях. - Я прошу вас, сэр, хранить все в тайне. Вот чего боится этот птенчик – что старый человек начнет орать из окна штаб-квартиры: «Траун вернулся, Траун вернулся!». Положа руку на сердце, Пеллеон признался самому себе, что он бы с радостью это заорал, да только Траун не вернулся и не вернется уже никогда из той страшной битвы, а эта красивая подделка может считать себя в относительной безопасности. Глава Осколка заверил своего юного гостя, что хранить все в тайне – прямо-таки дело чести, и вежливо проводил до дверей. И только потом вспомнил, грустно рассмеявшись, что даже не узнал имени мальчика. Но это не столь важно – помня природное любопытство Трауна, можно было ручаться, что эта встреча – не последняя. Мальчик обязательно вернется, терзаемый вопросами о прошлом и будущем, влекомый этой вечной пылкой жаждой знания, и Пеллеон его любопытство полностью удовлетворит.