«Заходишь в соленое море по грудь, И чувствуешь, сколько царапин на теле… А если бы душу в него окунуть? От боли бы сдохли, на самом-то деле!»©
***
Алекс сидела на высокой скамеечке в самом дальнем и менее захламленном углу склада номер пять в котором хранился реквизит, используемый для съемок крайне редко, потому и посещался он рабочими не часто, но поддерживался в относительной чистоте. Она давно обнаружила это местечко, когда еще в первые дни пребывания в студии свернула не туда. С тех пор это стало ее особым местом, куда она приходила, когда ей хотелось побыть наедине с собой. За длинными, практически, до потолка, стеллажами с разной мелочевкой и грудами разнообразных вещей и старого хлама, сваленного одной кучей, обнаружился потрепанный временем рояль, пристроившийся между музыкальным автоматом времен девяностых и сделанной под антиквариат мебелью. Вдоль черного, тускло поблескивающего в неярком свете настольной лампы, которой девушка предпочитала пользоваться, гиганта выстроились шеренгой гипсовые статуи, обвитые искусственным плющом, изображающие прекрасных обнаженных дев и отбрасывающие загадочные тени. При детальном рассмотрении инструмент оказался даже в рабочем состоянии и почти не расстроен. Когда она впервые подняла крышку, с глухим звуком ударившуюся о деревянный корпус, ее окутала невесомая дымка, пахнущая пылью, деревом и старым лаком — запах музыки. Ей всегда нравилось, как пахнут старые инструменты, она ласково пробежала пальцами по черно-белым клавишам и представила, как взметнулись в недрах штульрамы облачка пыли, когда маленькие молоточки ударили по струнам. С тех пор этот редко посещаемый склад со сломанной роллетной дверью, стоящий на отшибе от основных строений, стал ее особым местом. Она приходила сюда вечером, обычно по пятницам, но и в другие дни случалось, когда было совсем гадко на душе, и играла, играла. Музыка, лившаяся из-под пальцев, облекала ее боль в осязаемые формы, она растекалась по помещению волнами легчайшей грусти, окутывая девушку призрачной дымкой печали, скатываясь соленой влагой по щекам, выворачивая душу наизнанку. Это так невыносимо грустно, тяжело и несправедливо, когда родные люди, давшие вам самые лучшие воспоминания, сами становятся воспоминанием. Минорные аккорды, переплетаясь с мыслями и чувствами, уносили ее в прошлое по извилистым тропинкам памяти, по кровавым следам дрожащих шагов, которые она проделала на встречу к свободе, не нужной теперь свободе. По отпечаткам, уводившим ее все дальше от ее сердца, оставленного там, во Франции, в месте ее заключения из которого она так хотела вырваться, а теперь жаждала возвратиться. Музыка — это следы, по которым можно вернуться в разное время жизни, сделать шаг во времени… И она возвращалась, заново переживая какие-то моменты, всплывающие на поверхность, навеянные той или иной мелодией. За последние несколько часов, что Алекс здесь находилась ее, не подобающая взрослой женщине истерика успела пройти все надлежащие настоящей взрослой истерике фазы. Икота практически прекратилась, а судорожные всхлипы и вздохи, лишь иногда вырывающиеся из ее груди, совершено не мешали ей играть. Она столько раз исполняла эти мелодии, что могла бы сыграть их, даже не задумываясь и в полной темноте, поэтому отсутствие партитур и тусклое освещение не доставляли ей неудобств, наоборот, придавали атмосфере нотку сюрреалистичности. За узкими окошками, расположенными под потолком, слабые сумерки давно превратились в ночь, облачную и хмурую, как и ее настроение. Собирался дождь. Алекс не знала, сколько она так просидела, прежде чем ее пальцы нашли клавиши и взяли первые аккорды горячо любимой ею «River Flows in You» южнокорейского композитора-пианиста Yiruma. Ее знакомство с этим талантливейшим музыкантом началось именно с этой композиции, которую многие ошибочно считают саундтреком к фильму Сумерки, а именно «Bellaʼs Lullaby», у которой, на самом деле, совершенно другой автор — Carter Burwell, да и композиция совсем другая. Yiruma же буквально покорил меланхолика, живущего внутри девушки, вяло борющегося за территорию с сангвиником, отхватившим и так большую ее часть. Мировые классики, как-то Моцарт, Бетховен или Шопен, коим особо темные личности также приписывали вышеупомянутое творение молодого дарования, именуя его музыкой ангелов, демонстрируя тем самым свое невежество, в ее восприятии меркли перед изяществом и целостностью звучания работ композитора. Она могла слушать его и играть часами, потеряв чувство времени, без устали перебирая пальцами по черно-белым, как и окружающий ее мир, клавишам. Алекс закончила первую мелодию и, не останавливаясь, перешла к следующей, не менее прекрасной и не менее печальной «Spring Time», когда в помещении стало на одного человека больше.***
Ли медленно брел вдоль складских помещений, не особо задумываясь, куда несут его ноги. Ночь была прохладная, пасмурная и сырая. Луна пряталась за тяжелыми серыми тучами. Собирался дождь. В трейлере решительно не сиделось. После того, как его гример убежала, он, как придется, соскреб с себя остатки грима, протер лицо жидкостью, резко пахнущей спиртом, погасил свет и, аккуратно прикрыв за собой дверь, удалился восвояси. В трейлере он, по обыкновению, включил музыку, сбросил одежду, отправив в корзину для грязного белья, и встал под горячие струи душа, смывая с себя невидимый глазу налет переживаний и событий прошедшего дня. Но не в этот раз. Мысленно он все еще находился в трейлере Алекс, видел в зеркале глаза загнанного в ловушку зверька, затравленный, переполненный слезами и отчаяньем взгляд. Кто же он такой этот Натан Франсуа Бернье, и кем он приходится его гримеру? Ли вспомнил тон, которым этот мистер разговаривал с девушкой, и его передернуло от отвращения к этому субъекту. Люди, которые позволяют себе разговаривать с другими в подобном тоне, априори не могут быть приятными. Он вспомнил, как оправдывалась Алекс, мольбу в ее голосе, побелевшие костяшки пальцев и вдруг понял, что практически ненавидит этого незнакомого ему мужчину. И почему ему не все равно? С каких пор он начал совать свой нос в дела чужих ему людей? Не чужих, тут же понял он. Она перестала ему быть чужой в тот момент, когда он взял ее за руку там, на холодном лестничном пролете больницы, когда его пальцы переплелись с ее, когда они бежали от охранника, когда он тащил ее на руках босую под дождем. Когда он, вскочив, схватил ее за руку у нее дома, останавливая, не давая подняться в комнату, доказывая в приступе праведного негодования, что нельзя допускать такого обращения с собой. Еще тогда стоило осознать, что она перестала быть для него просто случайной знакомой. Его захлестнул гнев, как всегда бывало, когда он видел несправедливость, но ничего не мог с этим поделать. Алекс не была одной из тех кисейных барышень, у которых глаза вечно на мокром месте, актер давно это заметил. Нет, она была сильной личностью, рассудительной и терпеливой, с тщательно выдрессированной силой воли. Она бы не показала слез, не будь ситуация действительно критичной. Так что же наговорил ей этот Натан. Кто он для нее? Родственник, друг, враг, возлюбленный или бывший любовник? А может, это связано с ее другой сферой деятельности. После их ночного разговора он влез в интернет, дабы больше узнать о науке с забавным названием физиогномика и об ее гуру — Поле Экмане. Выяснилось, что его догадка про ЦРУ не была такой уж нелепицей и вполне могла оказаться правдой. Как утверждала Википедия, Экман часто в своей практике дает консультации по выражениям эмоций адвокатам, судьям и полицейским, а также различным государственным учреждениям, в частности, ФБР и ЦРУ. Возможно, сегодняшний звонок был завязан на этом и имел чисто профессиональную подоплеку. Что, если Алекс угрожают или шантажируют? Ли понял, что у него разыгралось воображение, когда душ вдруг, совершенно неожиданно, обдал его ледяными струями. Он и не заметил, погруженный в собственные мысли, как простоял в одном положении, оперевшись о прозрачную стену кабинки около получаса. Горячая вода в баке кончилась. Пришлось в темпе мылиться, стуча зубами и стараться не материться в голос. Бесцельно послонявшись по трейлеру и пооббивав углы, он попытался учить сценарий, но все время спотыкался о то или иное слово, ассоциирующееся у него с девушкой. Бросив это бессмысленное занятие, он позвонил было домой, но вовремя вспомнил, что в Техасе сейчас пять часов утра и сразу же сбросил вызов. Попытка уснуть также не увенчалась успехом, хотя устал он прилично, да и к смене часового пояса еще не успел привыкнуть, не помог даже его любимый травяной чай. Устав вертеться с боку на бок, Ли решил прогуляться. Свежий воздух всегда помогал ему справиться с головной болью и упорядочить мысли. Хоть час и был поздний, на территории студии было довольно оживленно. Джексон все еще находился в своем кабинете, сияющем, словно рождественская елка. Невысокая фигурка режиссера с начинающим отвисать брюшком, расхаживала вдоль панорамных окон, ожесточенно жестикулируя, и заставляла обреченную на вечное подражание тень повторять все за ней, видимо, в помещении Питер был не один. В одном из павильонов, не покладая рук, трудилась ночная смена рабочих, заканчивая возводить декорации озерного города, эпизоды с которым вот-вот должны были быть отсняты. Их актерский состав пополнился новыми выдающимися персонами, среди которых были как и метры киноиндустрии в лице Стивена Фрая, приглашенного на роль жадного до денег и власти бургомистра, так и новички, ранее в кино не снимавшиеся, как-то Райан Гейдж, играющий его верного помощника Альфрида, склизкого и изворотливого, словно слизняк, подхалима. Пегги и Мери Нессбит — две прелестные дочурки их дорогого Бофура, а также Джон Белл — представляли молодое поколение и должны были сыграть детей Барда Лучника, которого, в свою очередь, изображал Люк Эванс. Работа кипела. Стук молотков, жужжание пил и напильников, гудение электрорубанков доносившиеся из павильона стали повседневным атрибутом их студийной жизни. Актеры просыпались под эту столярную музыку, обедали под нее же и ложились спать слушая далекий вой усталой дрели или хриплое завывание болгарки. Но все они уже привыкли. Заворачивая за угол Ли нос к носу столкнулся с Джастином, курсирующим туда обратно по своим непосредственным обязанностям, еще через несколько метров дорогу ему перебежала рыжая кошка, предварительно сердито на него зашипев, в свете фонарей блеснули зеленые глаза. «Рокси», — иронично подумал мужчина. Он добрел до самого последнего и самого дальнего склада, пристроившегося в сторонке от остальных, и уже думал повернуть обратно, как вдруг услышал тихое бренчание фортепьяно и заметил слабый свет в узких глухих окошках, расположенных под самой крышей. Ему стало любопытно, что же это за меломан упражняется в игре на клавишах посреди ночи. Мысль, что это мог оказаться кто-то из рабочих, даже не пришла ему в голову. Дверь оказалась не запертой, лишь опущенной, и мужчина, стараясь производить как можно меньше шума и чувствуя себя шпионом на секретной вылазке, пробрался внутрь, но не стал полностью опускать роллет, а оставил его приоткрытым примерно на одну четверть. Помещение было большое, темное и сплошь заставленное используемым когда-то реквизитом. Год, указанный на стеллаже, на который в полутьме натолкнулся актер, пока его глаза еще не привыкли к освещению, говорил о том, что эти вещи давно не были в обиходе. Он чуть не обнаружил свое присутствие, зацепив одну из побрякушек, стоящих на полке, которая, глухо звякнув, опрокинулась, но, к счастью, маэстро в этот момент брал стремительные и высокие пассажи, поэтому его оплошность осталась не замеченной. Впредь, стараясь быть аккуратнее и держать руки строго вдоль тела, Пейс продвигался по проходу вглубь склада, ведомый маячащим впереди пятном не яркого желтоватого света и чарующими звуками музыки, печальной, но прекрасной. Наконец, он добрался до просвета между стеллажных полок, открывшего обзор на загадочного ночного музыканта. Им оказалась Алекс. Растрепанная, жалкая, с выбившимися тут и там из аккуратной прически прядями, поникшая, сидела она, ссутулив плечи, и извлекала из этой черной махины, почему-то ассоциирующейся у него с похоронами, такие жалобные звуки, что аж мурашки бежали по коже и до костей пробирало. Учитывая окружающую обстановку, эхообразные стенания фортепьяно в гулкой темноте старого склада звучали более чем жутко. «Spring Time» плавно сменила «Remember», а ту в свою очередь «Love Hards», а Ли все слушал и слушал, завороженно наблюдая за девушкой из своего тайного укрытия, невидимый для ее глаз. Это было похоже на забытье, сон, видение. Призрачный свет, окутывающий лишь хрупкую фигурку пианистки, мерцающим водопадом струился по роялю, отделяя освещенный полукруг пространства от десятков метров зыбкой серо-черной темноты, где стеллажи, словно немые солдаты, стояли на рубеже между светом и тьмой, на страже молчаливого спокойствия этого архаичного царства, насквозь пропахшего старостью. Мреть, за контрастным рассеянным пятном электрического излучения, извиваясь тянула свои черные руки-щупальца к девушке, пытаясь схватить ее и утянуть в бездну мрака и безнадеги. Но, казалось, пока звучит мелодия, она в безопасности, в своем маленьком мирке, ее собственном, в котором есть место лишь для нее, музыки и этого приглушенного света. И сразу становилось понятно, что больше никому нет туда входа. Идентификация проводилась по отпечатку рубцовых, словно папиллярных, линий на изрезанной самым жестоким из садистов душе — жизнью. Алекс вела бессловесный диалог, оформленный в минорные тона, с собственным одиночеством, с тоской, будто взбешенный дикий зверь, терзающей ее сердце. Вместо нее говорила музыка. Словно болеутоляющая пилюля с горьким послевкусием. Звуки фортепьяно возрождали в ее памяти некоторые моменты и образы, принадлежащие, казалось, другой жизни и другой девушке. Девушке с ее именем, ее внешностью, ее привычками, но совершенно чужой. Изменилось внутреннее наполнение, внешняя же оболочка, будто в насмешку, осталась сравнительно нетронутой. Для нее прошлое еще не отзвенело, не отзвучало, не отболело. Горло судорожно сжималось при мысли, что у нее больше не будет воскресных пробуждений под звон разбившегося фарфора, не будет перепачканной джемом кухни и виноватого возгласа «Сюрприз!», не будет пролитого на белоснежные простыни кофе. Сорванных в саду, тайком от старого садовника, цветов тоже не будет и прогулок по парку за руку, и барбекю на лужайке перед огромным белым особняком в кругу общих друзей. Не будет совместного просмотра телевизора и бесед наедине, не будет всех тех повседневных мелочей, которые они делали вместе и которые обычно не замечаешь, но которые, в одночасье, составляют большую часть твоей жизни. Она не тосковала за роскошной обстановкой особняка, богатством или положением в обществе, она тосковала по атмосфере счастья, окутывающей ее в те моменты, когда она вот точно так же сидела за роялем в огромной гостиной и играла, играла лишь для одного слушателя. Но этого больше не будет. И пятничных звонков тоже больше не будет, теперь не будет. Слезы вновь прочертили дорожки по ее подсохшим было щекам, она жила этими звонками, пятницы превратились для нее в праздники, только благодаря этой призрачной надежде, раз в неделю снова услышать любимый голос, она до сих пор держалась. До сих пор… Больше всего ей сейчас хотелось кричать, кричать во всю мощь своих легких, срывая голос, испытывая на прочность голосовые связки. Иногда она так и делала, особенно в первые недели их вынужденной разлуки, включала музыку на полную громкость, и, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не слышал, кричала, кричала, пока голос не отказывался ее слушаться и из горла вырывались лишь сдавленные рыданиями хрипы. Господи, вернуть бы все назад, она бы все на свете отдала, лишь бы вернуть все назад! Пусть будет снова больно, пусть, она выдержит, теперь, когда она знает каково это жить вдали от собственного сердца, физическая боль не идет ни в какое сравнение с щемящим чувством невозвратимой утраты. Трудно привыкнуть к отсутствию человека, который раньше был частью твоего дня, как объяснить переполненному любовью сердцу, что его больше не будет в твоей жизни? Для измученного тела изобрели Морфий, для израненной же души еще не придумали обезболивающего. Последняя ниточка, связывающая ее с прошлой жизнью, лопнула, и звук, с которым она разорвалась, телефонным рингтоном еще звенел у нее в ушах. И холодный, властный как всегда, неумолимый в своем равнодушии голос Натана. Нет, все же люди ужасные создания, они коварны и жестоки, они причиняют боль целенаправленно, не имея под своими действиями никакой другой подоплеки, животные в этом смысле гораздо человечнее! Забыть бы все, как страшный сон, даже этими съемками Алекс готова была пожертвовать, и никогда не встречать Ли Пейса и Ричарда Армитиджа, лишь бы очутиться сейчас в Париже, у роскошного особняка с золотистой отделкой, утопающего в зелени подъездных аллей, и, что бы там не говорил Натан, зарыться лицом в белокурые вьющиеся волосы, пахнущие солнцем и сигаретным дымом. Как давно, по меркам разлуки, она обнимала любимого человека, являющегося маяком в ее наполненной испытаниями жизни. Нет, прошлое однозначно еще не отболело! «И никогда не отболит!», — поняла она. С каждым прожитым днем щемящая тоска по дорогому лицу, которое приходило сейчас только во сне, нарастало словно снежный ком Возможно, через некоторое время, что-то изменится к лучшему, возможно, они еще увидятся, возможно, их руки и глаза снова встретятся, но Алекс была уверена, это будет уже совсем другой, отчужденный и незнакомый ей человек. Уж эта сволочь постарается! Стоящему под прикрытием темноты Ли все чудилось, будто фигуры изящных гипсовых дев движутся, то рука шевельнется, то наклон головы изменится, но, к облегчению мужчины, это была лишь игра теней, да его расшалившегося воображения. Несколько раз из другого конца помещения доносились шорохи, заставляющие актера ежиться от неприятного ощущения невидимого присутствия еще кого-то третьего. Он вглядывался в темноту, до боли напрягая глаза, и вызывая в памяти похожие картины из фильма «Невидимка», но это всегда оказывался лишь ветер, любопытно подныривающий под приспущенную, но не запертую до конца дверь, треплющий лоскут оберточной пленки, валяющейся у входа. Но непонятная тревога исчезла так же внезапно, как и появилась. Вскоре он уже позабыл кто он, где находится и что здесь делает. Музыка подхватила его, закружила в водовороте чувств и унесла в далекий мир собственных воспоминаний на крыльях печали. Они будто застыли во времени, погрузились, забывшись, в некое подобие транса, мир сжался до размеров этого складского помещения, а двое людей, внутри которых менялся их собственный маленький мир, стали его эпицентром. Девушка продолжала играть, раскачиваясь в такт музыке, ее пальцы порхали над инструментом, нежно лаская черно-белые клавиши, лишь изредка она вскидывала руку, убирая падающие на лицо светло-каштановые пряди. Ли не знал, сколько он так простоял, одна композиция сменяла другую, и каждый раз в мелодии было что-то щемяще знакомое, знакомое не для ушей, а для сердца. Тяжелая рука опустилась на плечо застывшего во мраке актера, заставив подпрыгнуть от неожиданности, и чуть не выдала его место укрытия. Он едва не заорал, но титаническим усилием воли проглотил рвущийся наружу крик и порадовался крепости своего мочевого пузыря. — Страдаете вуайеризмом, ваше высочество? — вкрадчиво поинтересовался знакомый баритон, и бородатая физиономия Ричарда появилась в поле зрения, материализовавшись из темноты. Голубые глаза сощурились в озорной улыбке. Ну не дать, не взять — чеширский кот. Вот и доверяй после такого этим британцам! — Я не вуайерист, ваше величество. Я здесь шпионю, — несмотря на испуг и пустившееся вскачь сердце, быстро нашелся Ли, возвращая колкость адресату с совершенно серьезным выражением лица. Адреналин, несомненно, очень нужный гормон! «Ну вот, докатился!» Его поймали с поличным, на подглядывании за собственным гримером. «Чудненько! Следующий шаг — кража нижнего белья Гэндальфа.» И Ли, совершенно не к месту, приглушенно хохотнул, представив выражение лица Ричарда, поймай он его за ЭТИМ занятием. Боковым зрением он видел как Армитидж остановился рядом и так же задумчиво, как и он минутой ранее, смотрит сквозь просвет между полками стеллажей, не фокусируясь на разных мелких безделушках, вроде ночника в виде винтажной куклы или резной шкатулки, на раскачивающуюся в такт музыке фигурку Алекс. Ричард давно знал об этом ее пристрастии. Когда-то, еще в период съемок первого блока, он точно так же, проходя мимо старого склада, услышал приглушенные стенания пианино и не смог удержать любопытство на коротком поводке. Позже он еще несколько раз бывал здесь, в тайне от Алекс, потому и заметил любопытную закономерность: пятница, звонок, и добровольное изгнание в пыльные стены склада в обществе вершины искусства итальянского клавишника Бартоломео Кристофори. Будучи человеком разумным, он сложил дважды два. Мужчины не видели лица девушки, но оба, в молчаливой солидарности, были уверены, что она плачет. Под такую музыку не сходят с ума от веселья. Такая музыка располагала к меланхолии, вгоняя в уныние. Она звучала в ушах, отдаваясь тянущей безысходностью в сердце. И столько в этой музыке было чувств, столько разбившихся надежд и похороненных заживо желаний, столько отчаянья в движении рук, берущих очередной аккорд, не высказанных слов, не выплеснутых эмоций, что невозможно было остаться равнодушным к плачущей вместе с исполнительницей мелодии. Она, медленно вливаясь в уши, пробиралась прямо в сердце находя отклик, затрагивая там какие-то доступные ей одной струны, заставляя их дрожать в ответном чувстве. Ли заметил, что и Ричард ощущает то же самое. Так вот, оказывается, в чем магия музыки. Очередная композиция подошла к концу, угасающий отзвук последней ноты повис в воздухе и мужчины совсем уж собрались ретироваться, дабы не погореть на шпионском посту и не обращаться в позорное бегство в случае их внезапного обнаружения, так долго девушка сидела совершенно недвижимо. Но поспешная ретирада была временно пересмотрена. В следующий момент ее пальцы снова легли на клавиши. И тут она запела.Notice me Take my hand Why are we Strangers when Our love is strong Why carry on without me?
Взгляни на меня Возьми мою руку, Почему мы Чужие друг другу, когда Наша любовь так сильна? Как ты держишься без меня?
Ее дрожащий, немного хриплый, но все такой же чистый и нежный голосок сливался с неспешным перебором клавиш. В этой композиции лидирующая тема была отведена вокалу, да и не было, наверное, человека, не узнавшего бы эти аккорды. Поп-баллада в исполнении скандальной певицы Бритни Спирс, больше напоминающая колыбельную, после выхода в эфир держалась несколько недель в десятке самых известных чартов. Актеры передумали удаляться. Просто продолжали стоять, вслушиваясь в текст. Каждый из них примерял слова песни на себя, вновь переживая свою личную маленькую жизненную драму, разнящуюся в деталях, но так схожую, по сути, и задавался вопросом, почему он до сих пор здесь.Everytime I try to fly I fall without my wings I feel so small I guess I need you baby And everytime I see you in my dreams I see your face, itʼs haunting me I guess I need you baby
Каждый раз, когда я пытаюсь взлететь, Я падаю без своих крыльев. Я чувствую себя такой ничтожной. Я понимаю, ты мне нужен, малыш. Каждый раз я вижу тебя во сне, Я вижу твоё лицо, оно преследует меня. Я понимаю, ты мне нужен, малыш.
Практически у каждого человека были в жизни отношения, важность которых осознаешь уже после того, как момент упущен и вернуть ничего нельзя. Ли размышлял, о ком поет девушка. «Ну не может же она, в самом деле, так убиваться по тому… — он скривился, подбирая подходящее определение, — брюконосителю, » — мужчиной назвать это хамло у него просто язык не поворачивался. Он отчетливо помнил слова Рокси о «французском упыре» и искренне не понимал, как можно так киснуть по человеку, который методично тебя избивает. Ли помнил, в каком состоянии была Алекс в первую их встречу, помнил то озарение, повергшее его в легкий шок, когда его пальцы сомкнулись на геморрагическом браслете, красовавшемся на ее запястье. Помнил цветущую фиолетовым скулу и печальный блеск глаз, когда он спросил о происхождении этих экстравагантных украшений. Нет! Ли никогда не поймет этих женщин. Сейчас он испытывал острое отвращение к некоторым представителям своего пола. Человек, в первую очередь, должен оставаться человеком и культура общения — это то, что отличает его от животного. «Хотя, братья наши меньшие, во многом превзошли нас, особенно в том, что касается преданности», — подумал с горечью Ли. — Рич, — он в полголоса обратился к коллеге, проигнорировав его полное имя. Это прозвучало немного громче, чем того требовала конспирация, поэтому Армитидж переместил свой корпус на пол шага ближе к Пейсу, дабы тому не приходилось повышать голос, и вопросительно приподнял брови. Теперь мужчины стояли бок о бок, едва соприкасаясь плечами. — И часто с ней такое происходит? Будучи наблюдательным и отнюдь не глупым, Ли давно заметил, что король под горой удостоился особой чести быть допущенным в ближний круг приятелей Алекс. С другими она держалась более отстраненно и подчеркнуто вежливо. Также от его внимательных глаз не ускользнул тот курьёзный случай на конюшне и последовавшая за этим милая сцена. Пусть он и не слышал, о чем разговаривали молодые люди, но улыбки на их лицах и громкий смех Ричарда говорили о том, что каждому из них комфортно в обществе другого. Ли даже показалось, что эти двое питают друг к другу нежные чувства, так заботлив и предусмотрителен был британец и благосклонна к его вниманию девушка. Пейсу пришлось признаться самому себе, что эта мысль его неприятно уколола. Что-то внутри него отвергало идею, что между этими двумя может быть нечто большее, чем дружба и чисто рабочие отношения. Его собственный цепной эгоист, желающий получать все, что ему заблагорассудится, причем сию же минуту и на блюдечке с голубенькой каемочкой, был решительно против такого расклада вещей. Мужчины уставились друг на друга, а девушка продолжала петь.I make believe That you are here Itʼs the only way I see clear What have I done You seem to move on easy
Я представляю, Что ты здесь. Это единственное, Что я вижу отчётливо. Что же я наделала? Кажется, тебе легче двигаться вперед.
Немного сиплый голос Алекс, севший от длительного молчания и внутренней борьбы, которую она вела сама с собой, пытаясь обуздать чувства, сплетался с минорными аккордами, иногда заглушаемый особо жестко сыгранными нотами верхнего регистра. Ричард вздохнул: — Только по пятницам, — он, было отвернувшийся, вновь бросил на Ли косой взгляд, — перед этим ей позвонили, так? — Да, — подтвердил его догадку Пейс. Он так и думал. Но сегодня что-то было не так. Музыка изменилась. Она никогда раньше не была так печальна, просто сердце разрывалось при взгляде на эту тщедушную, исхудавшую фигурку, скорчившуюся за роялем. Просто обнять и плакать вместе с ней. Армитидж знал, что-то гнетет девушку, съедает ее изнутри, но также знал, что ничем не может помочь, чувствовал на интуитивном уровне. Он сам был таким: закрытым, никого не допускающим в свое святая святых, волком одиночкой. Завтра он угостит ее кофе или бокалом вина, смотря по обстоятельствам, и попытается вызвать на откровенный разговор. Друзья должны помогать друг другу, пережить трудные моменты. Мужчина снова скосил глаза влево. «Но, вот что любопытно, что здесь забыл Пейс?»I may have made it rain Please for give me My weak ness caused you pain And this song is my sorry.
Я виновата в том, что над нами сгустились тучи. Пожалуйста, прости меня. Моя слабость причинила тебе боль. И этой песней я молю тебя о прощении.
— Признаться, не ожидал тебя здесь увидеть! — тихо, но отчетливо проговорил Армитидж. Ли, в свою очередь, бросил задумчивый взгляд на актера, который непреднамеренно просуфлировал его собственные мысли. — Тоже самое могу сказать и о тебе, — серьезно ответил он, но тут же разрушил образ показной суровости шуточным замечанием. Произнесенное шепотом оно придавало ситуации еще большей комичности. — Надеюсь, ты понимаешь, что после того, что ты видел, я просто вынужден тебя убить! Возможно, у британца и нашлось бы на это что ответить, и это что-то было бы не менее остроумным, нежели заявление Ли, но их пикировку бесцеремонно прервали. — Мне придется убить вас обоих, — послышался зловещий шепот за их спинами, — если вы сию же минуту отсюда не уберетесь! Глас нравственности и благопристойности подкрался незаметно в обличии Рокси. — А вот и Чак Норрис пожаловал! — сквозь зубы, практически не шевеля губами, пробормотал сконфузившийся Ричард, сильно напоминая в этот момент циркового чревовещателя. «Что может быть лучше в искусстве покорения слабого пола, как не уличение его представительницей, и, по совместительству главной зазнобой томящегося в клетке стереотипов сердца, в вуайеризме!» Актеры синхронно обернулись, мысленно посыпая головы пеплом и составляя оправдательные речи, дабы успокоить возмущенную общественность, да заверить в своих самых невинных намерениях ее парламентера, и чуть было не прыснули со смеху. Латентный убийца и комитет по этике в одном лице был настроен воинственно, и сердито дышал им в пупок. — Эй, когда Я хамлю вам — это конструктивная критика, когда ВЫ мне — это необоснованный наезд! Так что, брысь отсюда, быстро, и по Брайлю! — шепотом прикрикнула на них Рокси, которая, без своих высоченных каблуков, выглядела не так представительно, и в данный момент была похожа на злобного мопса, прыгающего у ног и стремящегося оттяпать самое дорогое. Вытолкав даже и не думавших сопротивляться мужчин за дверь и приставив ее изнутри чем-то тяжелым, рыжий воитель отправился брать штурмом очередную высоту. Актеры растерянно стояли снаружи перед опущенным роллетом, не решаясь что-либо предпринять. Музыка, звучавшая в помещении, оборвалась на откровенно фальшивой ноте и затихла. Им оставалось только догадываться, что происходит сейчас внутри. Мысли обоих мужчин текли примерно в одном направлении: достоянием какого количества народа станет завтра их сегодняшняя непредумышленная вылазка? Ох, и не завидна доля шпиона! Проказник ветер, чьи порывы невидимыми влажными щупальцами фамильярно пробирались за воротник, гонял по двору пустую упаковку из-под чипсов. Первые крупные капли ночного холодного дождя, который вот уж пол вечера пророчили низкие свинцовые тучи, упали на плечо Ли, и он зябко поежился. Только теперь он заметил, что забыл надеть куртку и покинул трейлер в одном свитере, погруженный в раздумья и не замечая ничего вокруг. «Хорошо хоть не в халате», — промелькнула шальная мысль, и он невольно усмехнулся, представив, какое бы являл собой зрелище. В голове все еще играло фортепьяно, тревожа извивающийся, словно змеиный, клубок из разнокалиберных домыслов, предположений и фантазий. Нещадно заломило виски. «Пойти, что ли, поспать?» Но у Ричарда, слишком уж оживленного для позднего времени, на этот вечер были явно другие планы. Он хлопнул техасца по плечу и, предвкушающе ухмыляясь в бороду, весело предложил: — А не выпить ли нам по кружечке пивка? Как вы на это смотрите, ваше величество? Его величество смотрел на это с удовольствием, так как спать абсолютно не хотелось, хоть денек и выдался изматывающим, как в физическом, так и в эмоциональном плане. «Вот и славно, — с улыбкой подумал Армитидж, — а то ведь не королевское это дело — вуайеризм!» Актеры, оживленно беседуя на излюбленную всеми мужчинами тему, поспешно двинулись под набирающим силу дождем в сторону трейлерного парка, оставляя за спиной склад, явившийся свидетелем их морального падения, в недрах которого, входя в раж, бушевало дышащее дымом и серой рыжеволосое чудовище. «Впереди выходные, а в понедельник все вернется на круги своя», — подумал оптимистически настроенный Ричард. И снова будут изматывающие тренировки, фехтование, отработка движений и походки, поездки на конюшню и изучение кхуздула и синдарина. Съемочный процесс, аки скоростной поезд, набирал обороты. Жизнь продолжалась! «Да, в понедельник все образуется!» Никогда еще он так не ошибался…