1158 дней

Донхэ быстро бегает глазами по окружающим его людям и зданиям. Это действительно было двадцать пять лет назад, он сейчас в 1990 году. Художник собирается поближе всё рассмотреть, но не успев сделать и первого шагу, юноша хватает его за запястье. — Не ходите туда. Нельзя, — слова холодные, проникнутые какой-то болью. — Почему нельзя? — Донхэ смотрит на него — вид какой-то рассеянный, а глаза опущены. — Скоро здесь прогремит взрыв. Мужчина слышит женский крик, а затем, как юноша и сказал, раздаётся непостижимо громкий звук сработавшей бомбы, у здания словно расходятся швы: распадается, валятся обломки, а дальше ничего не видно из-за толщенных клубов поднявшейся пыли, лишь едва слышны людские вопли. Донхэ сглатывает комок боли в горле, в груди режет металлическая проволока, он безнадёжно вскрикивает, отворачиваясь от представшей картины, хватается за голову, вдыхает и выдыхает очень быстро, глаза крепко зажмурены. — Это всего лишь изображение со звуком, как обычно смотришь видео в интернете. На нас это никак не подействует, — художник прислушивается к словам и действительно чувствует — до них не долетела пыль, не было сильного ветра, словно они за каким-то стеклом. — Почему ты тогда не пустил меня туда? .. — Пройдёте этот барьер, тогда действительно очутитесь по ту сторону, — юноша указывает на еле видимый «щит» в воздухе, он отливает голубым, выглядит, как прозрачная штора. Донхэ смотрит на постепенно рассеивающийся дым и слышит, как парень неожиданно вскрикивает. Художник испуганно вздрагивает, подбегает к нему, но не успев ничего сказать, чувствует, как его собственное сердце больно стучит в груди, его щемит. — Ты как? — мужчина вместе с парнем садятся на землю. Донхэ кладёт руки на плечи юноши, трясёт, стараясь привести его в себя, но он лишь кричит, корчится от боли, рвёт на себе майку и хватается за голову. — Приди в себя! — парень продолжает кричать и падает, но боль, похоже, пошла на спад. Он хмурит брови, пытается отдышаться. Донхэ берёт его руку — она мёртво холодна. — Слышишь меня? — Нам нужно… на поезд… — юноша с трудом поднимается, держит чужую руку, ведёт его обратно в вагон. Сейчас Донхэ ясно замечает, что дверь закрывается сама по себе, но намеренно не придаёт этому значения. Парень прислоняется лбом к стенке, сползает вниз и прижимает коленки руками к груди. За окном рябит, неясное изображение, больно режущее глаза, Донхэ моргает, из глаз непроизвольно текут слёзы, а поезд куда-то двинулся. Думая, что это сейчас не самый подходящий вопрос, но не зная, когда он ещё сможет его задать, мужчина обращается к юноше: — Как тебя зовут? Парень молчит, крепче обнимая коленки, но через пару минут подаёт голос: — Я не совсем в этом уверен, но, кажется, я Хёкдже, — он сопровождает эти слова болезненным смешком. — Почему ты не уверен? — Потому что я не знаю, моё ли это сознание. Тишина, медленно разъедающая рассудок. — Вы ведь Донхэ? — Как ты узнал? — Не знаю. В голове Донхэ много вопросов, но он не думает, что будет уместным задать их прямо сейчас. Хёкдже очень хочется поделиться проблемами с первым человеком, которого он встретил за долгое пребывание в одиночестве, но он не хочет пугать его всем тем, что накопилось. — Обращайся ко мне на «ты», — кидает художник как-то незаинтересованно, смотря на хаотичные расплывы за окном, дабы только чуть-чуть снять напряжённость атмосферы. — Хорошо. Они сидят в купе напротив друг друга, у обоих какой-то неловкий вид, оба отводят взгляд, не зная, что сказать. — Тот, кого я встречал ранее, это ведь был не ты, верно? — первым разрывает тишину Донхэ. — Ты про Ённама? Он живёт в моем сознании, — как мужчина и догадывался, здесь не всё так просто. — Раздвоение личности? — Нет. — А что? — Он не один живёт в моём сознании. — А сколько их? — Точно не уверен, но больше тысячи, — Донхэ изумлённо раскрывает глаза. Как в одном человеке может быть еще тысяча таких же? — У каждого из них своя история, свои привязанности. У всех них есть обо мне мнение, а у меня — о них. — Как это случилось? — В один момент, я просто понял это. Понял, что в моей голове не одно сознание: сначала руки стали шевелиться вне моего желания, затем я часто совершал вещи, которые не хотел совершать, будто за всем этим стояла чужая воля, а потом они стали красть мои часы. Всё дошло до того, что каждый из них теперь может контролировать меня целые сутки, пока мой рассудок спит. — Они все выдуманы тобою? — Нет. Это настоящие люди, которые когда-то жили, но погибли. Чем больше их становилось, тем менее материальным становилось моё тело. Теперь я тоже не живой, но и мёртвым назвать пока нельзя, — Донхэ смотрит на мыски своих запачкавшихся в грязи ботинок, как-то нервозно перебирает пальцы. — Ты считаешь меня сумасшедшим? .. — Не считаю, — кончики пальцев отчего-то леденеют, художник растирает руки друг о дружку. Поезд слегка покачивает из стороны в сторону. Отчётливо слышен стук колёс. Художник смотрит в окно, стараясь успокоить свои мысли, наблюдает за движущимся пейзажем. Горы, реки, резко сменяются на вулканы с извергающейся лавой, за ними идёт какое-то средневековье с готическими соборами, Донхэ боится и шевельнуться: всё, что он сейчас видит настолько правдоподобно, что пугает. Руки автоматически тянутся к заднему карману — он нащупывает маленький блокнот и карандаш, неизвестно как, но он не забыл их взять. Смотрит в окно, быстро черкая силуэты пролетающих зданий и отвлёкшись на секунды, дабы чуть-чуть заштриховать рисунок, замечает, что за стеклом что-то резко поменялось. Непонятная мелодия вдруг разрезает мысли, прорывается глубоко в голову. Донхэ щурится, стараясь сконцентрироваться на работе, но карандаш падает из рук. Невнятно, нечётко, будто с какими-то помехами звучит детская песня, у Хёкдже закрыты глаза, будто он спит, а мужчина не может кричать — будто стал нем. Он обращает взгляд к окну — застывает, не может вдохнуть от шока и испуга. По ту сторону стекла какой-то маленький мальчик сидит посреди большой комнаты, наполненной игрушками и подарками. Он катает машинку туда-сюда, разговаривает с каким-то маленьким плюшевым мишкой и звонко смеётся. Мелодия музыкальной шкатулки громко раздаётся, отчего художник сжимается — в груди слишком сильная боль, а голова раскалывается. Тук. Тук. Стук колёс. Когда Донхэ открывает глаза — темнота. Он садится, оглядывается — понимает, что лежит на кровати в какой-то тесной комнатушке. За дверью скрипят половицы, отчего мужчина тревожно натягивает повыше одеяло. Дверь открывается. Резко включается свет. Хёкдже. Донхэ вздыхает, понимая, что всё в порядке. В порядке. — Ты выспался? — Что произошло? — художник нечётко помнит, что случилось в поезде после того, как он достал блокнот с карандашом, лишь след сильной боли отпечатался в памяти. — Ты посмотрел в окно, а потом сразу уснул, я даже не понял, как можно так быстро засыпать, — Хёк тихонько смеётся, подходя к Донхэ. — Я плохо запомнил где ты живёшь, так что, чтобы не будить, принёс сюда. — Где мы? — Я живу здесь, — мужчина получше рассматривает комнату. Оказывается, при полном освещении, она не такая уж тесная. Полный минимализм: ничего лишнего, никаких украшений, узоров и прочей мишуры, которую так любят современные ценители «прекрасного». Светло-зелёные стены, пол цвета венге. С потолка свисает проводок с маленькой лампочкой. Пока Донхэ всё это рассматривает, его голодный желудок даёт о себе знать: урчит так, что мужчина неловко отворачивается, закусывая губу. — Голоден? — Хёкдже улыбается. — Пойдём, я чем-нибудь накормлю, — художник выбирается из постели и, смущенно потупив взгляд в пол, следует за юношей. — Ты меня на спине нёс? — как бы «между делом» спрашивает Донхэ. — Ну да. — И ботинки с меня снял? — И помыл, — Донхэ смущается ещё больше, готов провалиться прямо на этом месте. Художник вместе с парнем заходят в маленькую кухню. Хёкдже что-то быстро сооружает из имеющихся продуктов и, минут через двадцать, Донхэ уже сыт и доволен жизнью. Часы, висящие на стене, громко тикают. Юноша нервно стучит пальцами по столу, а Донхэ, кажется, понимает из-за чего. На часах 23:50. — Еще десять минут? — художник предполагает, что Хёкдже не может контролировать смену сознания. — В это время я обычно сплю, тогда боль не такая сильная, но сейчас у меня нет снотворного, а осталось лишь десять минут, — юноша не сводит взгляда с часов и говорит словно «мысли вслух». Минуты тянутся очень долго, Донхэ слышит тик-так, тик-так и пока он задумался, на часах уже 23:59. — Если другая личность будет творить неладное… Думаю, что об этом просить немного неудобно… но, остановишь его? Я извинюсь, как только приду в себя, — художник смотрит в глаза парня — в них будто бушует океан, высоко вздымаются волны. — До встречи, — на этих словах он словно отключается, закрывает глаза, морщится, похоже, от головной боли. Тишина, пугающая Донхэ, он готовится к худшему. 10 июня 2015 год Пальцы рук юноши чуть дёргаются, глаза приоткрываются, хитрая ухмылка расцветает на лице. — Ну приветик, красавчик!