Играя чувствами

      Я внезапно просыпаюсь от слишком сильных толчков ребёнка внутри меня. Я кладу руки на живот и пытаюсь успокоить ребёнка и объяснить, что я хочу спать. Толчки не прекращаются, некоторые даже причиняют боль. Я толкаю локтем Тобиаса, он мычит, но не просыпается, я толкаю его снова.       — Мне кажется, я рожаю, — испуганно говорю я, голос вот-вот может сорваться. — Тобиас, мне страшно.       — Врач на какое число назначила роды? — спрашивает он, не открывая глаз.       — На следующую неделю, но у меня уже тридцать седьмая неделя, мне уже пора рожать. Мне с каждым днём становится всё тяжелее и тяжелее, а ребёнок пинается всё сильнее, и каждый день мне кажется, что я вот-вот рожу!       — У тебя воды отошли? — я сначала отрицаю, затем сомневаюсь в ответе на его вопрос. Я останавливаюсь на варианте, что я просто могла не заметить этого. — Трис, успокойся, ребёнок не настолько тебя не любит, чтобы рождаться ночью. Спи.       Он тянется ко мне и целует в щёку, затем ложится ко мне на грудь и кладёт ладонь на живот. Ребёнок резко успокаивается, я больше не чувствую никакой боли. Я пытаюсь ощутить влагу между ног как сигнал отхождения вод, но ничего не чувствую, этим я успокаиваю себя и прикрываю глаза в надежде, что смогу заснуть.       Будильник, как всегда, звенит в самое неподходящее время. По моим ощущениям, я поспала всего час или два с того момента, как просыпалась ночью от ложных схваток. Я чувствую себя вяло и разбито, бужу Тобиаса и говорю, что ему скоро на работу. Нехотя, он встаёт с постели и уходит в душ. Я остаюсь лежать в кровати, кладу ладони на живот и глажу его, разговаривая с ребёнком. Когда возвращается Тобиас, я ухожу в ванную.       Быстро приняв душ, я высушиваю волосы и наношу макияж. Когда я выхожу в комнату, Тобиас уже стоит в парадной форме перед зеркалом. Он поворачивается ко мне, и я рассматриваю его, потому что впервые вижу в парадной одежде: классические брюки тёмно-синего цвета, почти чёрного, такого же цвета рубашка, галстук и пиджак. В его руках белоснежные перчатки, на голове фуражка.       Я быстро переодеваюсь, Тобиас помогает мне завязать шнурки на кроссовках и обувается сам. Мы садимся в его служебную машину и выезжаем на Пятую авеню. Я не часто бываю в нижнем Манхеттене, поэтому смотрю по сторонам, будто смогу увидеть что-то новое. Пробки в городе только начинаются, мы успеваем проскочить до самого часа пика. Тобиас останавливает машину напротив входа штаб-квартиры. Он помогает мне выйти и заводит внутрь; все полицейские сегодня в парадной форме, исключение составляют лишь единицы.       — Сейчас должен подойти Зик, он отведёт тебя в зал, я должен идти, прости, — он надевает перчатки, я поправляю ему фуражку.       Он целует меня и уходит, сливаясь в толпе полицейских. Я отхожу в сторону, чтобы не мешать другим людям, как чувствую, что меня кто-то хватает за локоть. Я оборачиваюсь и вижу перед собой Зика.       — Надо быть внимательнее, — говорит он. — Идём, Четыре меня обо всём предупредил.       Я беру Зика под руку, чтобы не потерять равновесие. Он ведёт меня в огромное помещение, где первые несколько рядов занимают полицейские в парадной форме. Я смотрю на Зика, он выглядит ровно так же, как и все остальные. Мы оказываемся примерно в самой середине зала; я с недоумением смотрю на Зика, когда он садится рядом со мной.       — Если я сегодня в парадной форме, это ещё не значит, что меня сегодня будут награждать, — поясняет он. — Я в форме, чтобы не портить лицо Департамента, а здесь сижу, чтобы не подводить своего друга и в случае чего помочь его жене.       — Почему ты ещё не сержант? — спрашиваю я. — Ты мог стать им ещё год назад, но всё почему-то ходишь в рядовых.       — Ещё не время становиться мне сержантом. Может быть, в следующем году освободится место, и я получу свой шеврон из трёх полос...       Я вижу, как он собирается сказать что-то ещё, но громкий голос ведущего прерывает его. Из динамиков раздаётся гимн, и мы встаём. Полицейские с первых рядов громко и чётко поют, я беззвучно шевелю губами. Когда музыка стихает, я сажусь на сидение, опираясь на руку Зика.       На сцену выходит комиссар полиции и два ассистента. Комиссар отличается от остальных полицейских только белым цветом своей рубашки и несколькими звёздами на плечах. Он начинает рассказывать то же самое, что говорил на официальном ужине месяц назад, говорит о том, что в наши дни полицейские практически незаменимы.       Комиссар начинает объявлять благодарности. Сначала он называет шерифов всех участков, чьи работники удостоены наград и званий. Каждый из них выходит на сцену и принимает подарок от комиссара. Затем начинают вручать звания капитанам и лейтенантам; сержантов награждают в последнюю очередь.       Когда называют имя Тобиаса, я начинаю аплодировать ему громче, чем делала это предыдущим людям. Я широко улыбаюсь, глядя на него. Я так горжусь им, что просто не могу выразить это словами. Все награждённые становятся в несколько рядов, в середине становится комиссар. Фотограф делает несколько снимков, все расходятся и занимают свои места. Комиссар объявляет личные благодарности полицейским, в число которых входит и Зик. Я не знаю, почему он сел сюда, а не там, где сидят все люди, которые будут награждаться. Он поднимается на сцену, ему вручают большой подарочный пакет, его фотографируют вместе с комиссаром. Он возвращается на своё место и ставит пакет на пол.       — Ты знал, что тебе будут объявлять благодарность? — спрашиваю я. — Ты же должен сидеть там, где и все остальные, или я не права?       — Я до последнего сомневался, что тоже буду удостоен этой чести, — отвечает он. — Поэтому и сел отдельно, к тому же, Четыре попросил меня быть рядом с тобой. Как-никак, сержант важнее, чем рядовой с благодарностью.       — Извини, если я доставила тебе какие-то неудобства, я не специально, правда.       — Трис, успокойся, — он обнимает меня за плечо. — Я понимаю, почему он так беспокоится о тебе, сам таким был.       Мы смеёмся, в это время заканчивается награждение полицейских. Комиссар вновь произносит речь, на этот раз заключительную. Мы снова встаём на исполнении гимна и стоим намного дольше, чем в первый раз, потому что он играет полностью. Ближе к его концу Зик меня выводит из зала, мы оказываемся в просторном коридоре, где мне становится легче дышать. Мы отходим к противоположной стене, в большой толпе одинаково одетых полицейских я ищу Тобиаса.       — Если что, скажешь ему, чтобы ждал меня у входа, — говорю я Зику и ухожу в другую от выхода сторону.       Я смотрю на стены и по указателям прохожу в туалет. Меня настораживают ощущения внизу живота и необычное спокойствие ребёнка. Я опорожняю мочевой пузырь и слышу хлопок внутри живота. Я поправляю одежду и мою руки. Буквально вылетаю из туалета и иду к выходу, стараясь не мешать никому из людей, кто идёт в противоположном направлении.       Я чувствую, как застываю от ужаса, когда слышу всплеск воды и ощущаю влагу между ног. На кафельном полу отчётливо видно лужу, символизирующую о том, что у меня отошли воды. Я ускоряю свой шаг и вспоминаю, где здесь выход. Низ живота начинает тянуть, причиняя боль и дискомфорт. Я берусь за живот и быстро выхожу на улицу и ищу Тобиаса.       Он стоит в окружении Зика и других полицейских из своего участка. Я подхожу к нему и хватаю за руку, так как боль в животе усиливается. По внутренней поверхности бёдер вновь стекает вода, боль резко усиливается.       — У меня только что отошли воды, — хриплю я в перерыве между спазмами. — Поехали в больницу, я не могу это терпеть.       — Ты уверена, что у тебя отошли воды? — он держит меня за руку и машет передо мной своей фуражкой. — Тебе же на следующей неделе сказали приезжать.       — Придурок, у меня только что отошли воды, если ты не видел, — сквозь зубы говорю я. — Ребёнку плевать, когда мне сказали приехать в больницу, так что бросай все свои чёртовы дела и вези меня в Ленокс-Хилл, пока я не родила прямо на улице.       Я хватаюсь за плечо Тобиаса и стараюсь правильно дышать. Прямо сейчас я благодарна ему за то, что он поставил машину в десятке метров от входа; я сажусь в салон и раздвигаю ноги, чтобы было легче. Схватки тем временем усиливаются, и я начинаю плакать.       — Где ты был? — спрашиваю я, когда он садится в машину. — Слушай, отвези меня в больницу, пожалуйста, если не хочешь увидеть роды прямо в твоей служебной машине.       Я не смотрю, в каком направлении едет Тобиас, я смотрю на свои ноги, по которым стекают околоплодные воды, и с ужасом жду, когда боль станет ещё сильнее. Я хватаюсь за плечо Тобиаса и тужусь, дыша через рот.       — Я тебя ненавижу, — хнычу я, — я тебя ненавижу, Тобиас, потому что ты не знаешь, что я сейчас чувствую. Я никогда больше тебе не рожу, даже не надейся.       Он не обращает на меня внимания, да мне это и не нужно. Я вижу, что прямо сейчас мы застрянем в пробке, у которой даже не видно, где она начинается. Я мысленно готовлю себя к тому, что рожу прямо в машине; Тобиас выглядывает в окно и осматривается, затем он включает сирену и перестраивается в другой ряд. Машины разъезжаются, пропуская нас. Мы выезжаем на относительно пустое шоссе, мои боли постепенно стихают, схватки слабеют. Я медленно выдыхаю через рот, держась за живот.       — Прости, — произношу я самым извиняющимся тоном, на который способна. — Я не специально.       Благодаря полицейской сирене до Ленокс-Хилл мы доезжаем намного быстрее, чем если бы стояли на всех светофорах. Тобиас выключает сирену, выходит из машины и помогает мне выйти. Он закидывает одну мою руку к себе на шею, другой держит за талию и ведёт ко входу. Когда меня видит дежурная медсестра, она подбегает ко мне и подкатывает кресло-каталку. Тобиас называет ей моё имя, она уходит в регистратуру, меня забирает другая медсестра.       Она спрашивает, как давно у меня отошла слизистая пробка и когда отошли воды. Я рассказываю ей о ложных схватках этой ночью, она отвозит меня в то крыло больницы, где находится кабинет моего врача. Я оказываюсь в пустом родильном зале всего с одним креслом. Медсестра увозит меня в другую комнату, где находится ванная, душевая кабина, кушетка и несколько медицинских столов. Вскоре появляется врач, и я снова рассказываю ей то, что несколько минут назад рассказала медсестре. Врач разрешает мне самостоятельно тужиться и назначает очистительную клизму, медсестра немедленно собирает всё необходимое оборудование.       Медсестра мне сообщает, что потуги начнутся в скором времени, и то, что сейчас у меня ничего нет — затишье перед бурей, поэтому необходимо как можно скорее очистить кишечник. Я принимаю необходимое положение на кушетке, медсестра выполняет манипуляцию, постоянно отвлекая меня разговорами. Желание очистить кишечник возникает довольно быстро, и медсестра провожает меня в туалет. Затем она велит мне помыться и переодеться в больничную одежду. Мне достаётся безразмерная одноразовая сорочка, которая не стесняет и не сковывает движений.       Она ведёт меня в родильный зал и рассказывает, как правильно лечь на гинекологическое кресло. Медсестра опускает его, я ложусь, и она поднимает спинку, чтобы я рожала полусидя. Я раздвигаю ноги, кладу их на подколенники и упираю стопы в фиксатор. Она готовит необходимое оборудование, накрывает стерильный стол. Она собирает мои волосы, перевязывает их и убирает в одноразовую шапочку, на палец крепит специальную прищепку, на экране монитора рядом со мной появляется кардиограмма, информация о пульсе и об артериальном давлении. В вену на руке она устанавливает катетер и подключает капельницу.       Я пронзительно кричу, когда мой живот сковывает резкая боль, ещё сильнее, чем была после того, как отошли околоплодные воды. Медсестра выбегает из палаты на поиски врача, в родильный зал заходят ещё несколько медсестёр. Они не суетятся вокруг меня и не бегают с паникой; одна из них подходит ко мне и берёт за левую руку. Я вцепляюсь ей в ладонь и стараюсь правильно дышать.       По разговорам других акушерок я слышу о том, что врач уже здесь. Я с надеждой выдыхаю и жду её, приготовившись делать всё, что она говорит. В родильный зал заходит мужчина в синем одноразовом костюме и с перчатками на руках. Я переглядываюсь с ним, и от шока у меня усиливается боль. Я ожидала увидеть здесь кого угодно, но только не Роберта. Когда мы ещё были вместе, он работал в другой больнице, а сейчас я просто не в силах представить то, как он будет принимать у меня роды.       — Это не та роженица, ты ошибся кабинетом, — кричит ему кто-то из коридора, и он быстро уходит, такой же ошеломлённый, как и я.       Вместе с моим врачом заходит ещё и Кристина. Она подбегает ко мне, я беру её за руку. Врач говорит мне о том, что шейка матки раскрыта полностью и мой организм готов к родам. Она снова объясняет мне, как нужно дышать и тужиться, говорит, что делать это нужно именно тогда, когда она сама скажет мне об этом.       Я крепко сжимаю руки медсестёр, что держат меня за руку, и напрягаю мышцы брюшного пресса. Мне опускают головную часть кресла, лежать становится намного удобней. Боль стихает; я не знаю, на сколько это, поэтому прикрываю глаза и восстанавливаю дыхание. У меня снова начинаются схватки, врач говорит мне сильно напрячь мышцы живота и потужиться.       После нескольких потуг, которые ни к чему не приводят, я позволяю себе немного отдохнуть. Затем я намертво вцепляюсь в руки помогающих мне медсестёр и делаю несколько потуг, после чего мне сообщают, что вот-вот появится голова ребёнка. Превозмогая боль, я стараюсь тужиться ещё сильнее. Мой крик, как мне кажется, способен немного заглушить боль, поэтому я кричу во весь голос, выполняя требования врача в виде потуг.       — Уже появились плечи, осталось совсем немного, — ласково говорит Кристина и гладит меня по руке большим пальцем своей.       — Ещё один раз, постарайся ещё один раз, — громко говорит врач.       Я снова напрягаю все мышцы живота и снова выполняю потугу, успешную на этот раз, потому что мне показывают ребёнка, кричащего и вымазанного в моей крови. Его кладут на мой живот, врач громко называет время рождения — семь часов тридцать две минуты после полудня. Его извлекают вместе с детским местом, для которого мне пришлось снова потужиться, но уже не с такой силой. Ребёнка забирает Кристина и уносит его в другую комнату. Я смотрю на свой живот, который сейчас выглядит, как на четвёртом месяце беременности и на медсестру, выполняющую подмывание промежности. Другая медсестра меняет подо мной простынь и судно.       Вскоре возвращается Кристина, держа в руках моего ребёнка. Она кладёт его мне на грудь, я закрываю его ото всех своими руками. Я улыбаюсь и чувствую, как мои глаза становятся мокрыми от слёз. Ребёнок начинает плакать, я инстинктивно успокаиваю её и пробую укачать, медсёстры поднимают головную часть кресла.       — Я не могла дождаться, когда увижу тебя, — нежно говорю я и целую ребёнка в макушку. Я отдаю ребёнка врачу, которая обрезает пуповину и ограничивает её двумя зажимами.       Мне делают инъекцию обезболивающего, врач проводит осмотр родовых путей и даёт медсёстрам указания, которые они тут же принимаются выполнять. Боль уходит, я почти не ощущаю того, что выполняют медсёстры. Девушка, готовившая меня к родам, спрашивает, могу ли я самостоятельно встать с кресла. Я убираю ноги с подколенников и одну за другой ставлю их на пол. Опираясь на руки медперсонала, я встаю с кресла и делаю несколько шагов. Мне привозят кресло-каталку, я сажусь на него, и меня увозят по коридору и доставляют в отдельную палату. Меня сразу предупреждают, что за мной будут вести наблюдение всю ночь, потому что это самый опасный послеродовой период. Я соглашаюсь, хоть и знаю, что согласие здесь ничего не значит.       Медсестра помогает мне раздеться и залезть в ванную. Она включает воду и интересуется, может ли она чем-то быть мне полезной. Я отпускаю её, она оставляет полотенце и новую сорочку и уходит, оставляя дверь незапертой. Я не позволяю себе долго лежать в ванной, поэтому быстро мою голову и своё тело, с особой тщательностью уделяя внимание промежности.       Я вытираюсь насухо и завязываю полотенце на голову, надеваю сорочку и нижнее бельё. В палате меня ждёт сытный ужин, который я быстро съедаю. Медсестра увозит столик, а когда возвращается, ставит мне капельницу и надевает на запястье браслет подобный тому, что мне крепили на палец в родильном зале. Другая медсестра приносит ребёнка и даёт его мне.       Я прижимаю его к себе, и он просыпается. Я оттягиваю воротник сорочки и освобождаю грудь. Я смотрю на то, как ребёнок ищет ртом мою грудь, и сама направляю его к ней. Ртом он захватывает сосок и начинает делать сосательные движения. Я аккуратно держу его, другой рукой глажу по голове. Краем глаза я улавливаю чьё-то присутствие в палате. Я поднимаю голову и вижу в дверях Роберта.       — Поздравляю, — скромно говорит он. — Это девочка?       — Да, спасибо, — я улыбаюсь ему. Я совсем не удивлена тому, что он пришёл. Возможно, если бы мы сегодня не встретились при таких обстоятельствах, мы бы больше не встретились вообще.       — Как роды прошли? Схватки долго были?       — Я приехала сюда в обед, затем долгое время у меня ничего не было, а потом я потеряла счёт времени. Судя по тому, что сейчас ночь, я рожала долго.       — Давно ты замуж вышла? — он кивает, указывая на мою левую руку.       — Год назад, — отвечаю я. Странно, что я не чувствую к нему отвращения, которое чувствовала в момент нашей последней встречи. — А ты не женился ещё?       — Нет, и даже не хочется, — говорит Роберт. — Ладно, я может быть, завтра утром зайду, если ты не против. А сейчас говорю тебе как врач: тебе нужно отдохнуть, потому что сегодня ты, как и твой ребёнок, испытали огромный стресс. К тому же, ближайшие несколько лет ты не сможешь выспаться, поэтому настоятельно советую поспать.       Я ухмыляюсь, и Роберт уходит. Я давно не видела такую его сторону — забавного и милого человека, который понравился мне несколько лет назад. Я вспоминаю, при каких обстоятельствах была наша последняя встреча, мне даже становится стыдно за себя. Но я так же благодарна ему за то, что именно с ним я поняла, насколько сильно люблю Тобиаса.       Я отрываю ребёнка от груди, закрываю её одеждой и снова прижимаю ребёнка к себе. В палату заходит мой врач вместе с мужчиной, который представляется педиатром. Он забирает у меня ребёнка и кладёт его рядом, на смотровой стол. Он раздевает ребёнка и осматривает его; затем он спрашивает, когда было последнее кормление. Гинеколог тем временем интересуется моим состоянием и самочувствием. Она предупреждает, что перед сном медсестра сделает мне повторную инъекцию анальгетика и массаж. Она уходит, в палате остаётся только врач-педиатр. Он сообщает мне рост и массу тела ребёнка, проверяет безусловные рефлексы, одевает ребёнка и снова отдаёт мне.       Я прижимаю его к сердцу и аккуратно целую в маленький лоб. Крохотные руки скользят по моей сорочке и укладываются рядом со ртом. Я раскачиваюсь из стороны в сторону, чтобы убаюкать ребёнка, и сама не замечаю, как начинаю засыпать. Аккуратно переложив ребёнка в его кровать, я ложусь в свою постель. Приходит медсестра, выполняет инъекцию, спрашивает о самочувствии. От массажа я отказываюсь, и она уходит в другую комнату, предупредив меня о том, что она будет недалеко, если мне что-то понадобится. Она выключает свет и оставляет меня. Я пробую лечь на живот, но он слишком велик, чтобы я могла на нём спать всю ночь. Я переворачиваюсь на левый бок, лицом к своей спящей дочери. Я слышу её тихое сопение и еле уловимые движения во сне. И я засыпаю, хоть и до конца не могу поверить в то, что я действительно родила ребёнка, который жил внутри меня достаточно долгое время.