Меня зовут Джефферсон Брукс

«Меня зовут Джефферсон Брукс. Я очень хотел, чтобы все обращались ко мне именно так. Но каждый день в глаза и за спиной я слышал совершенно другое имя: Адам Ламберт. Я ненавижу его. Не знаю, кем я был в прошлой жизни и чем так провинился перед Богом, что в этой он решил меня наказать и дать мне ЕГО лицо? Я думал, что у меня есть работа, но оказалось, что она есть У НЕГО. Я думал, что у меня есть девушка, но все это время она всего лишь видела во мне ЕГО. И однажды я понял: это МЕНЯ нет. Джефферсона Брукса не существует! Я не хочу больше жить чужой жизнью. И если мне не дано прожить свою собственную - нет смысла жить вовсе. Единственное, о чем я жалею, - это о том, что не увижу выражение ЕГО лица, когда из теленовостей ОН вдруг узнает, что он умер». Последние строки Адам читал уже сквозь застилающую глаза пелену. Листок бумаги, исписанный небрежным мужским почерком, задрожал в руках и, выпав, плавно спланировал на пол. Все прочитанное просто не укладывалось в голове. И, разумеется, ни о каком облегчении речи быть просто не могло. Да, теперь музыкант понимал, что его вины в том, что сбитый им человек уже вторые сутки находится между жизнью и смертью, нет: он сам не хотел жить и сам бросился под колеса. Но причины, подтолкнувшие двадцативосьмилетнего парня к суициду, пугали куда больше. Он не смог смириться с тем, что природа сделала его фактически двойником популярного музыканта. Хотя судить его Адам был, конечно, не вправе. Мало кому известно, что мог испытывать по жизни человек, в котором все видят другого… Это невозможно понять, пока не узнаешь на собственной шкуре. Но разве Адам был в этом виноват? И разве мог что-то изменить? Тогда почему же сейчас он чувствовал такую вину, словно из семи смертных грехов он уже совершил больше половины? Однако он понимал одно: то, что они, двое, сейчас оказались в одном месте - не просто совпадение. Это знак. Кому-то там, наверху, нужно было, чтобы они встретились. Теперь он в ответе за жизнь этого парня. И он должен сделать все, что в его силах, чтобы помочь ему выкарабкаться и встать на ноги. Это самое ничтожное, что он может для него сделать. *** Томми не помнил, как добрался до отеля. Эмоции, которые буквально захлестнули его, когда он увидел лежащего без сознания человека, немного отпустили, только когда за спиной захлопнулась дверь гостиничного номера. Он беспомощно опустился на кровать и закрыл лицо руками. Размазанная подводка разъедала глаза, но он не чувствовал этого неприятного жжения, потому что где-то в груди жгло гораздо сильнее. Что именно он почувствовал там, в реанимации? Он сам толком не мог объяснить это даже себе. И убежал он от… себя. От странного, необъяснимого, иррационального желания броситься к этому парню, упасть на колени рядом с его кроватью, крепко прижаться щекой к его груди и шепотом умолять: «Не умирай! Пожалуйста! Останься… Со мной». «Томми? Ты у себя?». Голос Сутана за дверью вывел гитариста из транса. Он поднялся, по возможности бодро крикнул «Да! Подожди минутку!», зашел в ванную, наскоро умылся и пошел открывать дверь. О, как же он не любил это снисходительное выражение на лице друга! В такие моменты Амрулл являл собой нечто среднее между школьным учителем и заботливой мамочкой. - Томми… - Даже не думай! – Рэтлифф выставил руки вперед в предупредительном жесте. – Не надо спрашивать, как я себя чувствую и что со мной случилось в больнице! - Да я и не собирался, - Сутан равнодушно пожал плечами, но, как водится, не выдержал и тут же повторил буквально слово в слово: - Томми, что с тобой случилось в больнице? Ты в порядке? - Ты невыносим… - гитарист попытался улыбнуться и кивнул в сторону мини-бара. – Будешь что-нибудь? - Я полагаю, хорошего красного вина отели в мини-бары не ставят, - вздохнул Амрулл и опустился в кресло. – Водка есть? Скептически вскинув тонкую изогнутую бровь, Рэтлифф нагнулся и достал бутылку своего любимого «Джека»: - Виски будет разумным компромиссом между твоими безумными прихотями. Ты как беременная дамочка, дорогая Раджа! - Я предохраняюсь. Наливай, философ. Пару минут они сидели друг напротив друга молча и в надежде на облегчение внутреннего напряжения быстрыми глотками поглощали обжигающий горло напиток. - Сколько можно, Томми? – Амрулл поставил стакан на стол и посмотрел на гитариста с тревогой и сочувствием. - Я не понимаю, о чем ты… - Рэтлифф тоже отставил пустой стакан в сторону, но не нашел в себе сил посмотреть другу в глаза. - Прекрати. Все ты понимаешь. Ты думаешь, я не знаю, что Адам тебе небезразличен? Но он-то актер, Томми, а вот ты – нет. И играть натурала у тебя плохо получается. Поцеловаться с девушкой прилюдно и выставить в Инстаграм пару фотографий, где вы держитесь за руки? Знаешь, Лиз выглядит в этом спектакле гораздо убедительнее, чем ты! Я вообще удивляюсь, как и почему она продолжает тебе помогать? Удивительная девушка! Но сколько ты еще будешь мучить себя? И себя, и его? - Сутан, я… Я не готов сейчас говорить об этом. - Да ты никогда не будешь готов! – закатил глаза друг. – Но если уж ты решил оставить свои чувства при себе, то играй до конца! А ты сегодня… Да ты фактически признался ему в любви на глазах у всех нас! И для этого тебе даже не нужно было ничего говорить – ты все сказал без слов! Томми сконфуженно опустил голову и, дабы занять чем-то руки, которые так и тянулись к челке, вновь схватился за бутылку и налил себе еще виски. А потом поднял взгляд на Амрулла и задумчиво спросил: - Как ты думаешь, этот парень - он нарочно… косит под Адама? Сутан натянуто усмехнулся: - Ты знаешь… Если глубоко задуматься, то выходит, что это наш Адам косит под НЕГО, - на слове «косит» он изобразил воздушные кавычки. – Я подходил к нему и рассмотрел его достаточно близко. Томми, он НАТУРАЛЬНЫЙ ШАТЕН! Это его родной цвет волос! Не пойми меня неправильно… Ты знаешь, как я отношусь к Адаму, как я люблю и уважаю его. И все мы знаем, какими трудами дается ему его внешность и его образ: диеты, изнуряющие упражнения, еженедельные подкрашивания волос, бровей, ресниц… А этот парень - он весь НАСТОЯЩИЙ, Томми! Это природа создала его таким!