Только не в этот раз

Пять лет назад GACKT — White Lovers POV Шота       Меня выносит на высокий звездный берег. Волны хрустят у ног, как пряничная глазурь, рассыпаются колючими солеными осколками, белые барашки крошатся, гудят, затихают на высокой ноте, выбрасывая на гальку уменьшенную копию Большой Медведицы и препарируя остриями камней ее яркий неоновый нимб. Я чувствую вековую соль на своих губах и слышу в венах пульсообразный шум живой стихии — то нарастающий, то затухающий, отползающий в ночную тьму. Меня выносит к чужим берегам…       Кажется, я снова прокусил тебе губу. Никак не могу совладать с дурной привычкой прикусывать, прокусывать и оставлять красные следы и кровоподтеки на твоей светлой коже, что иногда перестает быть смешным, и ты злишься, хотя для меня это — словно аппетитный бок жертвы для изголодавшегося хищника. Удивительно, что каких-то полтора месяца назад мы даже не подозревали о существовании друг друга, а теперь ты так безропотно уступил мне право лидерства в нашем маленьком тандеме. Люди вообще странные существа, вот взять меня… Принес эти чертовы пионы, тщательно выбирал, ломал голову, и где они сейчас валяются? Полузапихнуты под диван, половина рассыпалась, окропив светлыми лепестками шершавый паркет, а если проваляются там до утра, то и вовсе начнут источать «приятный» запах разложения. Все-таки, не стоит дарить парням цветы. В следующий раз принесу тебе какие-нибудь диковинные сладости, ты же за них готов продать душу дьяволу, только какие тут конфеты, когда Кэйко-сан осталось от силы полгода? Фак, ну почему я снова вспомнил об этом! Никогда раньше у меня не возникало настолько стойкого желания избить кого-то до полусмерти за то, что в мире существует такая вопиющая, тупая несправедливость. Наверное, все потому, что в моей собственной жизни не возникало безвыходных ситуаций, а все прочие траблы, как правило, успешно решались с помощью отцовской кредитки или собственной изобретательности. Но вот что касается моментов, когда не помогут ни деньги, ни смекалка… Клянусь, если бы бог существовал, он огреб бы у меня по первое число за то, что смотрит на это с высоты своих гребанных небес и ничего не предпринимает. Хотя надежду стянуть с родительских счетов хотя бы пару десятков тысяч я пока не оставил.       Над столом все так же нестерпимо ярко горит лампочка, но пока совсем не до нее. Отворачиваюсь от резкого света, как могу, и что есть силы зажимаю лежащему рядом парню рот ладонью. Никто не должен услышать. Меня по-прежнему уносит куда-то: забавный глюк, словно из легких выкачали весь воздух и заполнили их соленой водой под завязку, в этом душном сиропе кислороду не пробиться к алым полулунам эритроцитов, я жадно хватаю ртом безвоздушную субстанцию, в которой мы плаваем наперекор гравитации, но не могу отдышаться. Никак, черт его побери! Даже во время наших изматывающих вылазок с альпинистским тренировочным лагерем в средней школе было легче — там ты хотя бы знал, по какому сценарию все пойдет. В голове рой каких-то высокопарных сравнений, хотя впору бы хорошенько выматериться, а я только знай себе усердно размазываю по твоему подбородку липкую красную струйку жидкого пульса. Кто-то другой, наверное, давно откинулся бы, не смог терпеть. Адам, мать твою, ты такой… узкий, да, до безумия узкий (сказал бы вслух — обязательно бы покраснел), но черт, за один только вид того, как рыжеволосый паренек из параллельного класса откидывает назад голову, беззащитно обнажая хрупкое горло и постанывая в моих руках, я готов остервенело вколачиваться в теплое, худое, матово-белое, пахнущее яблочным пирогом тело до самого утра. Не помешало бы действительно узнать, который час, но об этом позже. Судя по тому, что внизу, в гостиной, затих бубнеж махрового американского шугейза, Кэйко-сан уже закончила возиться с грунтовкой. Надеюсь, она не бросится разыскивать тебя, чтобы целомудренно поцеловать сынишку в лоб на сон грядущий, иначе дело плохо: здесь уже есть несанкционированные претенденты на целомудренное и не совсем. Нда, вот и ты всегда пеняешь, что я даже на смертном одре буду пытаться глупо шутить.       Убираю руку, иначе задушу тебя. На самом деле то, как ты сразу же слепо тычешься мне в шею горячими губами, буквально сводит меня с ума, и даже не физически (тактильные рецепторы уже забиты под завязку): где-то в районе солнечного сплетения растет и скручивается в тугой узел дурацкое чувство, которое в какой-нибудь ванильной дораме непременно назвали бы нежностью. Меня просто передергивает от того, как ты это делаешь, неумело, быстро, даже немного воровато, как будто кто-то гонится за тобой, чтобы отнять право лишний раз дотронуться до меня, дрожишь и пачкаешь мое плечо кровью, которая так и не перестала сочиться из глубокой ранки на нижней губе, стараешься сделать что-то взамен, хотя я совсем не требую, это не обязательно. Никто из моих девчонок никогда так не… Хотя, черт возьми, разве можно сравнивать тебя с девчонкой? Интересно, завтра мне уже можно начинать величать себя геем или пока подождать?       Вокруг что-то происходит, быстро, очень быстро, а я копаюсь в своей голове, ну не идиот ли? От того, что тело вот так, на автомате, продолжает работать в заданном ритме, я чувствую себя немного... грязным. Ведь для меня это не первый раз и не десятый, только вот стоит ли этим гордиться? Если бы у тебя только получилось хорошенько ударить меня по лицу и остановить этот бесконечный поток сознания, штампующего риторические вопросы, Адам! Но ты не умеешь бить, у тебя слишком нежные пальцы. Маленькие ладошки, тонкие суставы, слегка вывернутые вовнутрь. Я хотел бы поцеловать каждую дрожащую, испачканную краской подушечку, обвести языком ее контуры, но пока не могу, иначе действительно сдохну, господи, мое сердце скоро разорвет грудину в ошметки, как у загнанной лошади. Не хватает сил даже на то, чтобы заправить за ухо одинокую курчавую прядку, прилипшую к твоей щеке. Какой же ты красивый... Вот закончу и вымою рот с мылом от таких словечек!       Танец тоненькой сильной жилки на твоей шее завораживает. Кровеносная плоть сокращается в такт биению сердца, не запаздывая ни на секунду, аккуратно приподнимаясь и опускаясь, словно слегка надрывая пергамент эпителия. Это действо приковывает взгляд - если бы я только мог заснять его на камеру... Ты уже не стонешь, только часто дышишь через приоткрытые губы, в левом уголке рта запеклась кровь. Кажется, я каждой клеткой тела чувствую, как асинхронно работают на износ наши легкие, часто приподнимаются твои невинно выступающие ребра, а впалый живот с острыми бедренными косточками, напрягаясь, осторожно соприкасается с моим. Черт, Адам, у тебя даже пресса нет, куда уж там до школьных качков из футбольной раздевалки! Ломаные линии, острые углы, высокие скулы, острые колени, упирающиеся мне в бока, мелкие бледные веснушки, которые я наконец могу рассмотреть так близко. По меркам девчонок, ты не тянешь даже на младшего пажа прекрасного принца, а меня почему-то так уносит, видишь? То, как ты сжимаешься, плотно обхватывая, - это ведь почти больно, хоть ты и не можешь этого знать, уверен.       Мы с тобой никогда целенаправленно не поднимали эту тему. Отношения, любовь, секс - все как-то пока проходило мимо. Мне кажется, это немного не по твоей части, не самые подходящие слова, описывающие не самые подходящие действия. Я много раз видел, как ты отворачиваешься, когда кто-то из школьных знакомых на перемене начинает распускать свой длинный язык, делясь историями о своих или чужих похождениях. Если бы я не поцеловал тебя тогда, так бы и думал до сих пор, что ты художник-задрот и фрик-недотрога. Наверное, мне уже тебя не понять: в моей среде с этим все запросто, парни меняют телок, как перчатки, а прекрасный пол не стесняется спать с тем, кто первым предложит угостить коктейлем. Нет, все вовсе не так печально, само по себе общение с такими людьми не предполагает, что через час я выбегу из твоего дома и отправлюсь в андерграунд клеить кого придется, но вот делать замечания и читать нотации друзьям точно не стану. Не думаю, что кто-то из них хотя бы раз в жизни за что-то боролся или чувствовал ответственность, а это уже многое значит. Что легко плывет в руки, то легко и уплывает.       Надеюсь, твое отношение к вопросу отношений (хах, шутник) мы еще сможем выяснить позже. По твоему лицу не скажешь, что тебе неприятно или противно. Ты запросто выставил бы меня за дверь еще полчаса назад, если бы захотел. А сейчас нас друг от друга разве что отрывать или отрезать ножом. Исступленное безумие момента - вряд ли ты думал об этом так часто, Адам, как думал я, провожая тебя домой после уроков, строча глупые смски или слушая твой голос, напевающий что-нибудь из Нирваны. Люди - животные, и я одно из них.       Я впервые не стесняюсь делать это при свете. И, вместе с тем, впервые вообще могу чувствовать стеснение перед кем-либо. А все твой рваный дизайнерский свитер виноват. Почему-то, увидев его на тебе, я безумно захотел дорвать и выкинуть его, а потом снять футболку и прижаться к твоей груди своей так тесно, чтобы не осталось и нанометра. Залез к тебе в окно, как варвар, с корабля на бал полез приставать да еще и разворотил весь аккуратно заправленный диван, а все ради чего? Звучит бредово, но прикасаться к груди другого парня - это так необычно. Я никогда раньше не пробовал пройтись ладонью сверху вниз по теплой плоскости, всем этим выступающим косточкам и мелким впадинкам, хотя и не считал себя фанатом пышных девичьих бюстов, но не в спортивной же раздевалке мне, в конце концов, эксперименты ставить! Эй, мол, Кэнко-кун, дай под футболку залезть, а я за тебя тест по химии напишу. На самом деле, если бы мы, как всегда, не запнулись о домашние тапочки и не полетели кубарем на первую горизонтальную поверхность, я бы встал на колени перед тобой. Этого я тоже никогда не делал. Ничего пошлого, просто встать на колени и прижаться щекой к твоим ладоням, обнимая колени, смотреть в твое лицо, как светлые кудряшки лезут в глаза, - наверное, снизу это выглядит еще забавнее. Прости, но изгнать из себя и вытравить эту навязчивую идею я даже не пытаюсь.       Меня выносит на чужой берег. Звезды такие низкие и спокойные, как гроздья винограда июльской ночью, но хочется орать. Орать в голос, разбудить Кэйко-сан и весь район, выпотрошить оконные рамы от стекол, разбить стеклянные батискафы уличных фонарей и выгнать из подвалов бездомных кошек. Орать, чтобы поменять направление ветра, высушить океан, раскрошить экватор и вывернуть земную ось, как алюминиевую вилку. Но мы здесь, в маленькой комнате под крышей, а в мансардное окно удивленно заглядывает луна. Ты выгибаешься дугой. Я закусываю собственное запястье. Волна за волной оттаскивают нас от берега и снова, снова, снова, снова, снова с силой шибают о прибрежные камни. Твою же мааааать...       Ты всхлипываешь и обнимаешь меня за шею влажными руками. А я просто закрываю глаза, борясь с яркими, нереальными звездами летних морей.       - Все в порядке, Адам. Ты умница.       Оказывается, на улице уже выключили свет. Стоит поставить будильник и немного подремать, а уже потом, под утро, когда никому в голову не придет наблюдать за нами, потихоньку свалить домой, чтобы переодеться и собрать рюкзак.       Обняв Адама, я проваливаюсь в сон, чтобы утром проснуться и обнаружить, что опоздал на три урока.