Рисуя свободу

Лёжа под болезненно ярким оком огромной люминесцентной лампы и пряча взгляд от слепящего неестественной стерильной белизной света, Кили терпеливо дожидается конца медицинского осмотра, изредка хмурясь из-за неприятных ощущений. Док Оин – первоклассный киборг медицинского профиля – уже заканчивает любовно возиться с телом пациента, считывая последние данные приборов. - Все показатели в норме, – бодро докладывает он, бегло осмотрев сенсорные панели с результатами обследования, при этом в глазах-окулярах дока на несколько секунд явственно проступают линии микросхем. – Бионические имитации мышц и суставов работают как надо – нет ни малейшей рассинхронизации с нервными импульсами твоего тела. Оин ещё раз просматривает полученные данные и, удостоверившись в их исключительной правильности, принимается осторожно выдёргивать тонкие проводочки из крошечных тёмных отверстий на руках, бёдрах и ногах Кили – контактных разъёмов – везде, там, где впаян в живую плоть металл. Молодой киборг сурово сдвигает широкие брови и поджимает губы, а кожа на полностью обнажённом теле покрывается мурашками. Чуть подрагивающие кончики пальцев выдают, что ему довольно неприятны подобные ощущения, но док продолжает свою методичную работу, не обращая на это внимания, неторопливо и неспешно отсоединяя медицинские приборы от своего пациента. - Отлично, двинемся дальше! Кили энтузиазма киборга явно не разделяет и, пока тот приводит кресло для обследования из лежачего положения в сидячее, мучительно обдумывает ход их последующего разговора, прекрасно осознавая, в чём будет состоять его суть. - Итак, – Оин изображает на своём лице улыбку, предвкушая исследование самой главной и самой загадочной части каждого киборга, – как поживает твоя височная пластина? Кили глядит на него исподлобья, мрачно и не слишком уверенно, понимая, что уже проиграл. Как бы ни хотелось, но врать передовой медицинской модели – самой новейшей и модернизированной – совершенно бессмысленно. А признаваться в своих человеческих слабостях, неизменно берущих вверх, перед настоящим киборгом – ещё того хуже. - Херово, – раздражённо отвечает Кили, подчиняясь ловким бионическим пальцам дока, прикоснувшимся к коже, и чуть поворачивая голову, чтобы открыть ему доступ к металлической впайке на виске. - И что же ей не нравится? – интересуется Оин, склоняясь над лицом пациента и отзываясь о пластине, словно о живом существе, с какой-то задумчивой восторженностью. - Видимо, её недоделанный носитель, – зло выдавливает из себя Кили. Док скашивает на него глаза – неестественно синие, похожие на стеклянные, с тончайшими неоновыми контурами подсветившихся в них микросхем. И этими загадочными неживыми окулярами он несколько мгновений будто сканирует взглядом молодого киборга, молчаливо негодующего и нервно покусывающего губы. - Не говори так, – вдруг как-то тихо не то требует, не то просит Оин, убрав от пластины пациента руки и внимательно посмотрев на него. – Ты уникален. И вся ваша линейка моделей уникальна. - Я киборг лишь на четверть, – неприязненно морщится Кили. – Что же такое уникальное Вы во мне нашли? - Твою человечность. Док не меняет совершенно спокойного и беспристрастного выражения лица, когда молодой киборг подаётся вперёд и разражается отрывистым коротким смехом, удивлённо уставившись на него. - Моя человечность? – переспрашивает Кили, тяжело откинувшись обратно с каким-то весёлым бессилием. – Моя человечность… – повторяет он уже тише, зло и беспомощно, стиснув пальцами края кресла. – Недавно и я так считал. Но, видно, ошибался. Не дождавшись от своего пациента ещё хоть какой-нибудь фразы, Оин вновь придвигается к нему, принимаясь за осмотр пластины. Механические руки бережно ощупывают чуть ли не каждый миллиметр металлической серебристой впайки, жизнь которой обозначает редкими быстрыми вспышками кровавый огонёк. Поначалу всё идёт закономерно, согласно протоколу осмотра, но когда док подключается к пластине, чтобы считать её показатели, молодой киборг резко дёргается и судорожно всхлипывает. Его тело реагирует незамедлительно, растревоженное хаотичными импульсами: болезненной судорогой сводит мышцы, и внезапно на несколько секунд под зажмуренными веками ярко отпечатывается образ парня с разноцветным взглядом. Оин разрывает их контакт, как только беспорядочными красными всполохами заходится огонёк на серебристой металлической впайке, и дыхание пациента становится прерывистым и рваным. Кили, вжавшись в кресло, мелко дрожит и широко распахнутыми глазами обводит залитый стерильным светом медицинский отсек, словно видит его впервые. Каркас кресла под левой рукой молодого киборга, сжатый бионическими пальцами, опасно скрежещет. - Блять, – Кили с присвистом выталкивает слово из горла, будто выхаркивает его из последних своих сил, – и это Вы называете уникальностью?! Он смотрит на дока вымученным обречённым взглядом, тяжело переводя дыхание. Капельки пота блестят на выбритых висках и мелкой россыпью проступают на лбу – Оин, как первоклассный медик, представляет, какой силы должно быть чувство или эмоция, чтобы привести этого получеловека к подобному обессиленному состоянию. Киборга, раскинувшегося в кресле и пытающегося побороть противную мелкую дрожь, иголками впивающуюся в кожу, док осторожно сжимает за плечо, успокаивая и заодно проверяя, как постепенно расслабляются сведённые судорогой мышцы. Раздаётся тихий нервный всхлип, и изящные в своей совершенности бионические пальцы быстро проходятся по глазам, смахивая свернувшиеся на тёмных ресницах слёзы: Оин не отводит взгляда, когда Кили зло косится на него, раздосадованный из-за проявления собственной слабости. - Док, скажите, – молодой киборг облизывает иссушенные тёплым дыханием губы, – от этого можно избавиться? - Ты не хуже меня знаешь, что можно, если процент бионических деталей превысит определённый порог. Но сейчас твоё тело не готово для новой модернизации, хотя все предпосылки имеются. Кили со стоном стукается затылком о спинку кресла, закрывая глаза. - Правда, есть один вариант, – задумчиво проговаривает свою мысль Оин, пробуждая интерес в поникшем было, а теперь встрепенувшемся пациенте. – Но для этого нужно точно знать, что заставляет так реагировать пластину. - Знать природу эмоции? - Именно. Так как ваша линейка моделей наиболее подвержена противоречиям между человеческой составляющей и бионическими компонентами, нужно стараться минимизировать влияние одного на другое… Решить проблему, как решил бы её человек. - Устранить её? – с придыханием спрашивает Кили словно бы помертвевшим голосом. Док с интересом глядит на внезапно вытянувшееся лицо молодого киборга и, верно распознавая в озвученном вопросе скрытый подтекст, улыбается. И улыбка его почему-то смотрится на наполовину человеческом лице почти человеческой. - Значит, ты знаешь причину крайнего недовольства своей пластины, – даже в интонации Оина проступает скрытая хитринка. – Да, устранить её. Но вот тут-то как раз и будет видна твоя уникальность. Та, что делает вас всё же живыми людьми, а не беспристрастными машинами. Дублин утопает в серой дымке раннего прохладного утра, стелющейся по асфальту и обволакивающей остовы домов. Измеряя кварталами время, Дин вдруг замечает, что светло-пепельное небо становится нестерпимо ярким, по-настоящему весенним, пронзительно голубым, и, обернувшись, отыскивает взглядом дублинскую Иглу* как раз в тот момент, когда на остром конце её вспыхивает солнце. Пронзая бескрайнюю высь, она сейчас как никогда оправдывает данное народом название «Монумент света», и лёгкий светлый укол этого острия Фили ощущает в своём сердце. Дети-беспризорники уже ошиваются на сонных улочках, выискивая глазами-бусинками зазевавшихся прохожих или же крепко спящих пьяниц. Несколько ребят цепким взглядом скользят по Дину, но, интуитивно распознавая в молодом человеке своего, быстро теряют к нему интерес. Странно, что этим утром я чувствую себя почти обычным, почти прежним самим собой. Как будто всё случившееся – страшный сон, чей призрак продолжает витать в воздухе. И, в итоге, даже трахнув нескольких девушек и осознав, что грязи с себя ничем не смыть, – даже несмотря на это мне хорошо. Эта грязь теперь как ещё одна проказа в теле. Как мои разноцветные глаза. И с ней придётся жить, понимая, что она – просто есть. И никуда не денется. И будет вечно со мной, пока не подохну где-нибудь или как-нибудь. Прав был Варг, когда говорил, что сложно оставаться чистым в нашем мире. И такого рода грязь – не худшее, что могло случиться… Дину вспоминается мать, единственный родной человек, который когда-либо у него был, выразительные синие глаза, улыбающиеся вопреки всему, длинные чёрные волосы, едва-едва тронутые сединой, мягкий бархатный голос и тепло рук. Её потеря – вот оно, то самое страшное, что случалось в его жизни… По ступенькам, ведущим к квартирке Адама, Фили взлетает, подстёгиваемый каким-то тоскливым ощущением, желанием побыть с тем, кто дорог, даже пусть и не так, как дорога была мама. Но теперь Ори – это вся его семья. И дружеская любовь к нему – ценность, которую Дин рьяно оберегает от малейшей опасности, боясь вновь потерять. Впопыхах и в разрозненных волнительных чувствах, он совершенно случайно забывает постучаться так, как некогда условились они с Адамом. И не обращает внимания на собственную оплошность до тех пор, пока в распахнувшемся дверном проёме не появляется взлохмаченный со сна паренёк, тотчас смешно округляя карие глаза. - Прости, я совсем забыл... Фили со смешком пожимает плечами, но приподнятое настроение улетучивается, как только Ори с каким-то испугом заглядывает себе за плечо в глубину коридора. - Чего ты? – Дин недоумённо хмурится, и лёгкая улыбка всё ещё блуждает на его лице, хотя в душе уже пускает корни сомнение. Напряжённо застыв, он тоже принимается вглядываться внутрь обшарпанной квартиры. - Ты не вовремя, Фили, – беспокойство в голосе Адама лишь подтверждает догадку о чём-то нехорошем. – Фили… П-подожди! Паренёк неуклюже пытается остановить двинувшегося было вперёд Дина, но тот замирает сам: из-за двери, ведущей в комнату Ори, показывается Двалин. На обоих, кроме нижнего белья, больше ничего не надето. - Фили, дай мне всё объяснить! – Адам испуганно мечется между невозмутимым любовником и медленно закипающим от гнева другом. – Фили, не смей! Ты в моём доме! – вскрикивает он, кидаясь наперерез взорвавшемуся и разразившемуся ругательствами Дину. - Что он, блять, тут делает?! – вне себя от бешенства и возмущения, тот запоздало замечает, как мужчина на всякий случай задвигает Ори за спину – подальше от разгневанного парня. – Ты с ним трахаешься?! Какого хера?! – Фили задыхается, блуждая по Грэму и Адаму полубезумным отчаянным взглядом. - Успокойся. Иначе всю округу на уши поднимешь. Двалина, кажется, не удивить ничем. А вот Ори за его спиной, бледный и измученный волнением, до такой степени напоминает того Ори с похорон матери, что Дин сразу же замолкает, дыша тяжело и шумно. - Ну, чего ты так разорался-то? Вновь ощущая в глубине души то самое странное чувство доверия, неизменно возникающее рядом с Двалином, Фили, проклиная этого невозмутимого мужчину, сдавленно цедит сквозь зубы: - Клянусь, если ты сейчас же не свалишь куда-нибудь, я врежу по твоей наиспокойнейшей морде! Двалин усмехается, но Ори, высунувшийся из-за его плеча, принимается тихо и настойчиво подталкивать любовника за одеждой. - Грэм, пожалуйста… Дай мне с ним поговорить! Иди… Ну же! Мужчина – как всегда – сдаётся перед просьбой. Наскоро одевшись, он выходит в коридор, где друг напротив друга застыли Фили и Ори, и, ласково ткнув пальцем последнего под подбородок, целует его. Со свистом втянувшему в себя воздух Дину Двалин мило советует с лёгкой угрозой: - Только попробуй тронуть Адама – я тебе все зубы пересчитаю. Тихий щелчок закрывшейся за ним двери – и квартира погружается в утреннюю тишину. Фили долго кусает губу перед тем, как всё же решиться и поднять глаза на друга: тот цепляется за взгляд с отчаянием утопающего. - Я не говорил, потому что боялся потерять тебя! – жар, полыхающий на смущённом лице Ори, Дин, кажется, ощущает каждой клеточкой тела. – Ты мой друг, Фили, мой единственный друг! И если бы ты отвернулся от меня…! Худое нескладное тело начинает потряхивать от молчаливого рыдания. Начав речь внезапно и сбивчиво, Адам осекается, словно запутавшись в собственных словах. В огромных влажных глазах плещется нескончаемая выразительная боль. - Выходит, ты у меня гей? Вздрогнув в конце сказанной фразы, паренёк закрывается руками. Сквозь скрюченные пальцы рыдание выходит глухим и надрывным – Ори плачет, оседая по дверному косяку на холодный пол. Когда рядом раздаются тихие шаги, шорох, а потом руки обнимают за плечи, он сжимается в чужом объятии, недоверчиво, как ребёнок, прильнув к чужой груди. - Так кто же ты у меня? – повторяет Дин ласково, оглаживая спутанные волосы друга и – совершенно безотчётно – нежную кожу за ухом. - А кто я теперь для тебя? – спрашивает в свою очередь Ори, поднимая влажное от слёз лицо, словно не решаясь поверить в то, что Фили сидит рядом и обнимает его. - Ты мой друг, Адам. Самое дорогое, что у меня есть. Поэтому я так часто и веду себя как засранец, – тихо улыбается Дин, – потому что боюсь потерять. Всхлипнув, паренёк вытирает кулаком слипшиеся от слёз ресницы и, шмыгнув носом, судорожно вздыхает, откинувшись на подставленное плечо и устроившись удобнее. Дыхание Фили приятным теплом оседает у виска, и в объятиях друга не чувствуется даже холод пола и прохлада утреннего воздуха, пробирающегося в квартиру через распахнутое на кухне окно. - Фили… – начинает было Ори, облизнув губы, однако тот осторожно перебивает его, шепнув на ухо: - Дин. О’Горман. Но это только по секрету. Адам удивлённо поднимает на него взгляд. - Дин? Тебя так зовут? - Да, – с улыбкой кивает Фили, наблюдая за вытягивающимся от изумления и радости лицом друга. – Но я не шучу: не говори, пожалуйста, никому. - Хорошо… А почему? - Мама не велела когда-то. - Тогда ладно… А почему не велела? - Не знаю, – усмехается Дин и, вспомнив режущую взгляд зелень, добавляет. – Но очень хочу узнать. - Грэму тоже не говорить? – продолжает любопытствовать Адам, впрочем, ехидно сверкнув всё ещё влажными от слёз глазами. - И почему мне кажется, что этот шотландец язык за зубами держать будет, как никто другой? – притворно вздыхает Фили и тут же охает, получив тычок пальцем промеж рёбер. Ори заливается смехом, завозившись в руках друга, когда тот принимается щекотать его. Словно два маленьких ребёнка, они барахтаются на полу, фыркая и шумно дыша. На несколько мгновений позабыв о том, как жесток и несправедлив их мир. Найти в городе-призраке, таком огромном, как Дублин, человека – задача не из лёгких. Кили долго присматривался к киборгам-информатикам, отвечающим за камеры наблюдения, долго выбирал того, кто без лишних вопросов позарится на кругленькую сумму и пожертвует ради неё рабочим временем, предназначенным вовсе не для удовлетворения чужого интереса. Но в итоге киборг был выбран, деньги отданы, а искомый объект – найден. Ещё раз тронув коммуникатор в ухе и вслушавшись в монотонный голос информатика, передающего координаты цели, молодой киборг коротко благодарит его и отключается. Повернувшись в одну из сторон квадратного сквера Меррион, Кили внимательно вглядывается в лица прохожих и, примечая знакомые золотистые вихры, быстро соскальзывает с дорожки в пышные заросли кустов, покрывшиеся распустившимися нежно-изумрудными клейкими листочками. Киборга, изнасиловавшего парня в борделе чуть больше месяца назад и повстречавшего на позапрошлой неделе, удивляет совершенно спокойное лицо и неприветливо-хмурые, как у большинства прохожих, разноцветные глаза. В нашу последнюю встречу он больше походил на призрака, чем на живого человека… Первое мгновение Дин совершенно не понимает, что происходит: кто-то, метнувшись из кустов, цепляет его за ворот куртки и тянет с дорожки в распустившуюся зелень, таща за собой подальше от людного места. Краем глаз он только и успевает заметить, как дёрнувшиеся было люди вдруг испуганно отступают обратно, будто не желая связываться с загадочным незнакомцем. Но, споткнувшись о корягу и схватившись за руку чужака, Фили их понимает и холодеет от дурного предчувствия – рука-то бионическая. Ласково царапающие лицо ветки мешают рассмотреть киборга, однако когда тот, стремительно остановившись, впечатывает Дина в широкий ствол сухого дерева, былой страх позорно захлёстывает волной, заставляя подавиться воздухом. - Ты! Чуть раскосыми карими глазами Кили рассматривает лицо парня, на этот раз не разукрашенное кровоподтёками и наливающимися синяками. Оно, будто увиденное впервые, кажется ему удивительно красивым и утончённым несмотря на красные полосы от хлёстких веток. На задворках сознания даже мелькает мысль, что у детей, рождающихся в городах-призраках, обычно нет такого налёта некоего благородства. Мелькает – и тут же вновь исчезает где-то в глубине. - Ты! – испуганно повторяет Дин, зло царапая бионическую руку у ворота куртки, и киборг словно сбрасывает напавшее на него зачарованное оцепенение. Разжав металлические пальцы, он отступает на шаг назад, чуть опустив подбородок. Вся его фигура выражает, что нападать и сдирать одежду киборг вроде как не собирается, но Фили по-прежнему остаётся стоять, плотно вжавшись спиной в дерево. - Я хочу объясниться. Пластина на виске киборга пару раз странно вспыхивает кровавым огоньком. Тот морщится и легонько дёргает головой, а Дин вдруг понимает, насколько ему противен звук этого голоса. - Объяснить, почему изнасиловал тебя, – продолжает Кили, переждав неприятное покалывание по всему телу и вновь посмотрев на парня. - «Я должен это сделать», – фраза всплывает в памяти, словно торфяное пятно в зловонном болоте. – Ты про это? – наконец-то разлепляет губы Дин, взглянув на него с гневом и отвращением. - У меня не было желания. Но Криос, тот огромный киборг, приметил тебя. Всё могло закончиться гораздо хуже. Пальцы Фили сами собой сжимаются в кулак. От колючей разъедающей злости в груди становится невыносимо больно, однако бросаться вперёд, очертя голову, здесь не имеет никакого смысла. Они всегда были и будут сильнее нас. - Значит, ты трахнул меня из благородного порыва? Как, блять, великодушно с твоей стороны, – с издёвкой выплёвывает Дин, радуясь, что слова задевают молодого киборга – лицо того покрывается красными пятнами. А от гнева ли или, быть может, стыда – уже всё равно. - Я должен был тебе это сказать… - Нахуя?! – перебивает Фили, даже почему-то не удивляясь своему разговору с киборгом. – Замучила совесть?! Тебя?! Вы же не способны чувствовать! Тогда с хуя ли?! – истеричные нотки пробиваются в громком голосе Дина, и парень, опомнившись, до боли прикусывает губы. Взгляд киборга становится странным, страшным. Он стоит напротив неестественно прямой, затянутый до самого горла в тонкий чёрный кожаный комбинезон с серебристыми вставками. Металлическая впайка на виске буквально заходится красными всполохами, и только сейчас Фили замечает, что лицо его – пугающе бледное. Будто обескровленное. Покачнувшись и едва заметно припав на выставленную вперёд ногу, киборг поднимает на парня тёмные глаза, лихорадочно блестящие на фоне кожи, кажущейся молочно-белой. - Я способен… – хрипит он, и Фили с внезапным ужасом глядит, как редкие слёзы скатываются по щекам. – Я чувствую… Дин отскакивает в сторону, когда киборг неожиданно валится на колени, с мучительным стоном зарывшись в землю скрюченными пальцами. Дыхание вырывается из его рта с присвистом, как у собаки, а отчаянное мигание кровавого огонька сливается в один сплошной яркий всполох. Он корчится почти у самых ног Фили, и тот, не выдержав, поддавшись просьбе запятнанной грязью гордости, ударом сапогом под рёбра заставляет Кили согнуться в три погибели. - Это лишь самая малость за то, что ты сделал со мной, урод, – зло шипит Дин и, попятившись, бросается прочь сквозь кусты, даже не оглянувшись. Сдавленный хрип сменяется рыданием. Уткнувшись лицом в землю, Кили не стесняется слёз, плача от бессилия и дикой боли. Песок скрежещет на его зубах, а в нос бьёт запах едва-едва прогретого солнцем грунта. Разрывает буквально каждую клеточку тела, и поэтому, когда невыносимая мука отпускает, как обычно, совершенно внезапно, киборг остаётся лежать на земле, вжавшись в неё щекой и переводя дыхание. На что я понадеялся? На то, что всё решится легко и просто? Что он простит, поймёт хотя бы? Или на то, что пластине сказанных вслух извинений будет достаточно? Парень никогда не перестанет ненавидеть меня. Отвращение в его глазах и гнев были слишком красноречивы. Он не забудет – такое не забывается. Он всегда будет помнить. Всегда… С трудом поднявшись на ноги, Кили тяжело приваливается к стволу дерева, где ещё пару минут назад стоял этот парень. Поначалу он так испуганно вжимался в шершавую кору, словно боялся, что я вновь наброшусь на него, причиню боль. Он выглядел таким беспомощным передо мной, признавая превосходство и силу, таким хрупким и покорным, когда я тащил его за собой бионической рукой сквозь кусты… Никогда, никогда бы не коснулся его... так... без разрешения, без согласия… Зло пристукнув кулаком по стволу, киборг поджимает губы и сплёвывает землю с языка. Какой же ты мудак, Кили! Ты всё ещё думаешь, что ты – человек! И что однажды ты влюбишься, что тебя полюбят… Поздравляю, первое твоё желание, кажется, потихоньку начинает сбываться, но вряд ли изнасилованный тобой парень проявит хоть каплю любви в ответ! На самом-то деле, киборг наверняка не знает, что конкретно испытывает к золотоволосому незнакомцу. Первый и последний раз по-настоящему он влюблялся, будучи человеком, и то всё закончилось весьма печально. Но к этому парню – в своём новом странном теле – он явно испытывает привычный интерес, такой, когда приглядываешься к человеку и примечаешь красивые – разноцветные – глаза, цвет – пшенично-золотых – волос, лицо, голос, фигуру и понимаешь, что он тебе нравится. Оттерев влажные грязные разводы со щёк и подбородка, Кили чуть расстёгивает молнию комбинезона у горла, словно сдавливающую и мешающую свободно дышать. Судорожно потянув носом воздух, молодой киборг перевязывает заново волосы в хвост и, с минуту постояв на одном месте, принимается медленно, шаг за шагом, выбираться из зарослей. И только выбравшись обратно на тропинку Кили вдруг понимает, что всё это время осторожно ступал по следам бросившегося без оглядки парня. Субботняя ночь окутывает город, бесстыдно прожигающий отмеренные ему часы. За знакомой Фили чёрной дверью скрываются парни и девушки, приходящие туда в гордом одиночестве или же по парам. Из своего укрытия он даже видел скользнувшего в распахнувшийся тёмный проём Ибуна, неуклюже просунувшегося внутрь. Все они – Варг и его компания – сидят сейчас где-то там, в отдалённой комнате, обсуждая план по побегу из города. Но почему-то Дину вовсе не хочется присоединяться к ним. Совсем не хочется, равно как и иметь с этой шайкой дела. Однако, видно, всё же придётся, потому как другого выхода… Мысль, пришедшая на ум, кажется Фили совершенно безумной. Абсолютно сумасшедшей и… грязной. От этой мысли его бросает в жар, и от отвращения к самому себе Дину становится плохо. Хочется выблевать её на заплёванный асфальт из нутра, где она засела, словно раскалённая острая игла, хоть до крови блевать, но выхаркать из горла, из тела. Из всего себя. Но она не даёт покоя, нашёптывая в уши, как хороша идея. Подсовывает воображению образ корчащегося на земле киборга, его слёз, мучительно искривлённого лица. - Он чувствует, – шепчет мысль. – Он сам сказал тебе об этом… Он что-то чувствует к тебе, как к мужчине, Фили, иначе зачем же ему было попытаться приласкать тебя тогда? - Ты боишься грязи? – шепчет она. – Боишься испачкаться? Но ты уже запятнан ею. Так не обратить ли эту грязь во благо? Разве не говорил тебе Ори в ответ на твоё недоумение, что с Двалином это делать ему сладко и приятно? Адам знает, что получит от своего любовника… Почему бы и тебе не посмотреть на слияние двух тел, но только несколько шире? Ведь ты можешь добыть информацию. Разве не будет она приятна? Информация о твоём прошлом, о почти позабытых воспоминаниях. Ключ к твоей тайне… Всё это ты можешь добыть, если ляжешь под киборга, станешь к нему ближе. Что тебе терять? Твою девственность? Дин готов поклясться, что даже слышит, как тихо смеётся его внутренний голос неестественным хрустальным смехом, разбивающимся в сознании на мелкое крошево, на тысячи осколков. Все они занозами застревают в теле, впиваясь в плоть, и продолжают звенеть уже в ней, мучительно ноя, словно расшатанные в дёснах зубы. Фили хочется со стоном запустить пальцы в волосы, дёрнуть себя за пряди, чтобы отрезвить, привести в чувство, но… Но рука не поднимается. Даже не двигается с места, плетью повиснув вдоль тела. Уставившись куда-то в темноту, вспыхивающую огоньками проезжающих мимо каров и пестрящую яркими оконными проёмами, Дин понимает, что привычному чувству – врождённому чувству гордости – уступает холодный расчёт. Ему действительно нечего терять. Благородство обесценилось в их мире. Поэтому что плохого будет в том, если он опустится на самое дно? Кто-то бросится его спасать? Возможно, Ори… Но Ори не понять, каково это – быть разрозненным на части, пытаться собрать прошлое воедино и тоскливо смотреть, как кусочки мозаики рассыпаются в руках. - Умница, – шепчет мысль, когда, оттолкнувшись от кирпичной стены, Дин решительным шагом направляется с освещённых улочек в тёмные подворотни, минуя людные переулки и предпочитая молчаливые задумчивые каменные лабиринты стен. Терять ему действительно нечего…