Рисуя свободу

Лицо Адама, покоящееся на подушке, кажется молочно-бледным, искусно сотканным из обескровленных лоскутков кожи с чернильными штрихами бровей, ресниц и впадиной приоткрытого рта. Нижняя губа его, чуть выпяченная вперёд, влажно поблёскивает, когда пламя свечи на фитильке, дрожа и скукоживаясь, склоняется в сторону беспокойно спящего молодого человека. Этот крошечный трескучий огонёк – единственное, что нарушает мрачную тишину в комнате помимо коротких судорожных вздохов, хрипло вырывающихся из груди лежащего на кровати Ори. Горе, вгрызшись в несчастного, вонзает свои острые зубы слишком глубоко. И Дину не остаётся ничего, кроме как молча наблюдать за чужой болью, фантомной, сводящей судорогой нескладное худое тело друга, и изредка поправлять норовившее сползти одеяло. Миссис Браун они кремировали пару часов назад. Они – это Фили, Ори, Двалин и немногочисленные знакомые несчастной женщины, чьи усталые лица в отсвете огненных всполохов показались Дину одинаково беспристрастными и словно бы полными безразличия к горю. Но на самом деле люди просто привыкли. Привыкли быть бледными тенями в сером мире, где смерть в любое мгновение могла принять человека, как равного себе… Не выдержал Адам тогда, когда закрытый бокс с телом его матери объяли языки пламени, мощными огненным струями выпущенные из хитроумно спрятанных отверстий. Закусив губу и сморщившись, он вдруг резко всхлипнул, закрылся руками, мелко задрожав, и разрыдался. Знакомые миссис Браун лишь покосились в сторону молодого человека: кто-то взглянул сочувственно, кто-то просто коротко посмотрел и вновь отвёл глаза. А Адам всё плакал и плакал, словно потерянный ребёнок, вдруг испугавшийся одиночества в огромном страшном мире. Он стеснялся собственных слёз, но взять себя в руки никак не получалось. И от этого, вечно худой и нескладный, Ори выглядел до абсурдного нелепо посреди застывших фигур собравшихся с их каменными нечитаемыми лицами. Чувство глубокого смущения противно скреблось в груди Дина, но подойти и хоть как-то утешить Адама парень был не в силах – остро воспринимая боль друга, Фили внезапно отчётливо и ярко ощутил свою собственную, занозой засевшую в теле. Вспомнил жуткое унижение и неестественно резкие для обычного человека – почти механические – толчки чужих бёдер под конец изнасилования, покраснел и опустил голову, застыв очередной молчаливой статуей возле объятого коконом огня бокса. Неожиданно всплывший в сознании образ собственной матери Дин отогнал прочь, стиснув в бессильной злобе зубы: это чистое видение не должно было быть замаранным, в него не должны были вплетаться даже отголоски мыслей о пережитой грязи… Волна жара коснулась лица, горящих щёк и сухих глаз, покрасневших из-за двух дней без сна. Невидимые волоски, выбившиеся из вихров, пощекотали кожу на лбу. Нервно моргнув пару раз и покосившись на Адама, Фили совершенно неожиданно натолкнулся на пристальный взгляд Двалина, с которым тот открыто и беззастенчиво его рассматривал. Мужчина глаз не отводил – они так и сверлили друг друга в упор некоторое время, пока не исчезли с лёгким шипением струи огня и механический звук не возвестил об окончании процедуры кремирования. Было слышно, как где-то внутри бокса что-то двигается, пересыпается из одной формы в другую, после чего небольшая чёрная коробочка выскочила из металлического нутра конструкции. Вот тогда-то Двалин и отвёл взгляд от Фили: ступив вперёд, он осторожно взял этот страшный подарок и, вернувшись, медленно вложил его в руки Ори. Прах матери. - Спи, Адам, спи, – слова срываются с губ Дина совершенно случайно, когда Ори, всхлипнув в очередной раз, болезненно морщится, и единственная слеза, выкатившаяся из-под дрогнувших ресниц, остаётся на подушке крохотным влажным пятном. – Забудься хотя бы ненадолго… Но Адам остаётся глух к тихой отчаянной просьбе Фили. Его беспокойный сон больше похож на бред больного, сгорающего изнутри и время от времени шепчущего бессвязные слова и фразы. Лёгкая испарина покрывает горячую кожу молодого человека, а на щеках пятнами расцветает румянец настолько приметный в полумраке комнаты, что Дин, неуверенно дёрнувшись пару раз, решается поднять ладонь и приложить её к пылающему лбу Ори. - Ему плохо? Продлив своё осторожное касание ещё на несколько мгновений, Фили выдыхает с облегчением – Адам слаб, морально истощён, но, слава богу, не болен. Зараза, отравляющая его, – это горечь потери, невосполнимая утрата. Лишь время способно излечить такую душевную рану. Время и внимание тех, кому молодой человек небезразличен. То есть его, Фили, внимание. - Он мать потерял, – Дин поправляет сбившееся с худых плеч одеяло, отвечая, как отвечают раздражённым тоном на очевидные вещи. – Конечно, ему плохо. Мужчина никоим образом не выказывает недовольства, будто пропустив мимо ушей небрежно брошенную колкость. Подступив на ещё один шаг ближе к постели Ори, он внимательно следит за тем, как осторожно, боясь лишний раз потревожить, Фили принимается убирать с лица спящего испарину. Этот парень, бывало, поджидал Адама после работы. Суровый хмурый взгляд разноцветных глаз не сулил ничего хорошего потенциальным обидчикам. Казалось даже, что странный блондин и вовсе не умеет улыбаться. Но когда сквозь холодную разномастную синеву проступало тепло, – стоило только Ори приблизиться – черты его лица неуловимо менялись, становясь более мягкими. Он походил на дикого зверя, позволяющего лишь кому-то особенному прикасаться к себе. И этим особенным человеком был Ори. Внешне Двалин оставался невозмутим, но внутри всё противно сжималось от болезненного въедливого чувства ревности. Любя на расстоянии и тайно, мужчина довольствовался их с Адамом короткими фразами, брошенными по работе и вскользь. Он не хотел никоим образом встрять в чужие отношения, – так ему казалось – считая, что молодой человек краснел не иначе как раздосадовано от внезапных приступов внимания своего коллеги, и поэтому был всегда хмур лицом и лаконичен в вопросах. Уже потом Ори долго смеялся над этим, хихикая в медвежьих объятиях Двалина. - Раздосадовано краснел? Раздосадовано?!– переспрашивал он, переставая перебирать волоски на могучей груди любовника. – Да мне хотелось орать от счастья, когда ты удосуживался заговаривать со мной! - Я думал, что тот блондин с разноцветным взглядом – твой парень… Адам, приподнявшись на локте, внимательно посмотрел на Двалина, а потом вновь прижался щекой к его груди, притиснувшись ближе. - Фили – мой друг. Мой лучший друг. И, пожалуй, единственный. Правда, иногда я его совсем не понимаю… Думаю, как и он себя. - Может, тогда всё же стоит присмотреться к нему получше? Худые лопатки под ладонью странно дрогнули, – со стороны парень вообще выглядел немного костлявым и нескладным – заставив мужчину опустить глаза вниз, к лицу любовника. Ори смотрел на него в упор. Не с укором, конечно, но что-то такое читалось в его взгляде. То, чему Двалин обязан был поверить на слово. - Другом зовутся за поступки, а не за вывернутую наизнанку душу… К примеру, Фили не знает, что за непотребства я тут вытворяю. С мужчиной. А я не знаю его настоящего имени. Но зато мне точно известно – этот парень меня не подведёт. Никогда. - Я всего лишь беспокоюсь за тебя, – Двалин ласково огладил проступающие под кожей позвонки своего хрупкого любовника. – Прости, если обидел. - Не извиняйся, – улыбнулся Адам. – Фили ты тоже не внушаешь доверия. Думаю, вы подружитесь. Молодой человек хихикнул и тихо взвыл, когда мужчина с глухим рычанием, шутливо, но довольно чувствительно, стиснул зубами полоску кожи на шее, словно зверь, помечая то, что принадлежит ему по праву. - Вы с Адамом успели сильно сдружиться, как я погляжу. Оторвав взгляд от лица спящего, Двалин хмурится: Фили, вскинув подбородок, смотрит на него снизу вверх и даже не пытается скрыть в разноцветных глазах непонятную ревнивую злобу. С таким же выражением обычно псы ограждают своих хозяев от незнакомцев, которых считают опасными. Или дикие звери – когда, скаля клыки, защищают потомство. Одним словом, то, что дорого. - Разве заводить новых друзей – преступление? Адам вновь тяжело всхлипывает, беспокойно завозившись под одеялом, и Фили, коротко обернувшись на него через плечо, тихо поднимается с края кровати. Быстрым шагом пересекает комнату, но на пороге застывает, дожидается последовавшего за ним мужчину и тихо притворяет скрипучую дверь, оставив крохотную щёлку на всякий случай. - Нет, не преступление, – парень странно усмехается, разом и устало, и неприязненно. – Ты вообще, видно, с людьми легко сходишься. И не только с ними. Обогнув Двалина, Дин проходит на крохотную кухню. Опускается на стул и замирает в одной позе, немного скованной, словно бы ему и вовсе сидеть неудобно. Пальцы его, выдавая нервозность, принимаются обводить узоры трещин на старой столешнице. Мужчина опускается рядом. - Я тебе не нравлюсь. Это видно. Так позволь узнать – за что? Фили шумно фыркает, но в лице его нет ни капли веселья: глаза прищурены, а красиво очерченные тонкие губы плотно сжаты. В последний раз скользнув кончиками пальцев по столешнице, он поднимает взгляд, продолжив их немое противостояние, не так давно прерванное механическим безжизненным звуком металлического нутра. Вблизи разноцветные глаза пугающе необычны – голубая хмарь, подёрнутая серой дымкой, и тёмная синева, в гневе граничащая с чёрным. Красивому лицу они придают неоднозначное выражение: от этих глаз хочется спрятаться, но не смотреть в них невозможно. Они притягивают к себе и тут же безжалостно ранят дерзостью. - Тебя же Фили зовут, верно? Моё имя Грэм, но кличут Двалином, – мужчина, удивляясь сам себе и своей любопытной настойчивости, предпринимает новую попытку разбить повисшее напряжённое молчание. – Адам сказал, что ты его лучший друг. - Единственный друг, – вдруг разлепляет губы парень, грозно нахмурившись. – И мне интересно, что ты забыл возле Адама? - Я тоже его друг. Невозмутимый ответ Двалина выводит Фили из себя, но видно это лишь по его глазам – взгляд становится острым, почти ощутимо протыкающим насквозь. - Ты заслужил им быть? «Другом зовутся за поступки, а не за вывернутую наизнанку душу», – эта фраза внезапно всплывает в голове мужчины словно чернильное пятно в прозрачной чистой воде. В мире, в котором они пытаются выжить, возможно, так оно и есть. Но что есть друг без доверенных тайн, без секретов, поделенных на двоих? Неужели друзья нужны лишь для того, чтобы поступками доказывать свою преданность? Разве только на выполненных обязательствах строится этот загадочный тандем душ, называемый дружбой? Двалин задумывается так глубоко, провалившись в собственные мысли, что в глазах Фили, вопреки выказываемой неприязни к мужчине, зажигается огонёк интереса. Парень склоняет подбородок к груди – чтобы не было так заметно – и с любопытством принимается исподлобья следить за собеседником, заодно хорошенько его рассматривая. Высокий, широкий в плечах, с татуировками, тёмной вязью спускающимися из-под закатанных рукавов поношенного свитера – Двалин одной своей фигурой внушает трепет. Что уж говорить о вечно суровом выражении лица, не лишённом, впрочем, мягкости. И совершенно неожиданно ему, этому неразговорчивому замкнутому мужчине, – каким его всегда видел Дин – почему-то хочется довериться. Но почему? Сокрытые от взора волны покоя и сосредоточенности, исходящие от Двалина, приятно греют всё тем же неощутимым теплом. Фили ловит себя на мысли, что рядом с мужчиной он – вечно ждущий тычка в спину мальчишка – может наконец-то вздохнуть спокойно, свободно. Про таких говорят: «С ним как за каменной стеной». Но разве только этим подкупающим чувством покоя и защищённости он смог очаровать Адама? Двалин – друг Ори… Такой же, как и я? Фили щурится, скрывая любопытство во взгляде, когда мужчина, с шумом потянув в себя воздух, выпрямляется на стуле. Вновь смотрит злобно, словно дикий зверёк, и никак не ожидает прозвучавшей фразы, сказанной усталым, миролюбивым голосом: - Что же ты волчонок такой, а? Слова, совершенно безобидные, отчего-то бьют наотмашь по щекам. Дин вскидывается, покрасневший от внезапно подкатившего смущения, растерявшийся, не готовый к столь дружелюбному тону. И уместным кажется лишь одно – уколоть побольнее. Не позволить странному чувству доверия к мужчине взять вверх. - Не желаю больше и слова слышать от того, кто водится с киборгами! – задыхаясь, выкрикивает он тихим шёпотом. – Дружи с ними, а Адама оставь в покое! - Так вот в чём дело, – задумчиво протягивает Двалин. – Ори рассказал тебе про лекарство… Но почему сразу киборги? Я мог достать его у подпольщиков, скажем, у Варга? Резко встав из-за стола, Фили отворачивается к мутному – от разводов грязной тряпки – окну, скрывая мрачную тоску во взгляде при упоминании этого имени. И, конечно, не замечает, как внимательно наблюдает за ним мужчина, тихо покачав головой в знак согласия с чем-то. - Адам сказал, что она дышала целый день совершенно свободно и не мучилась, – Дин произносит это очень тихо и медленно, словно каждое слово даётся ему с болью и трудом. – Я видел, как страдала миссис Браун… Это очень действенное лекарство, поверь мне. Раздобыть такое можно лишь в оснащённых лабораториях киборгов. К которым Варга они не подпустят ни за что на свете, – добавляет он, вновь встречаясь взглядом с Двалином. - Почему ты так ненавидишь киборгов? Мужчина поднимается со своего места и подходит ближе к Фили, присоседившемуся на краешек низкого подоконника. На этот раз парень даже не пытается скрыть удивления, недоверчиво уставившись на Грэма, словно на сумасшедшего. - Разве я открыл тебе глаза на другую точку зрения? Улыбка – такая приятная на суровом лице – трогает губы Двалина и исчезает так же внезапно, как и появляется. - И всё же? Дин недовольно морщится, нервно дёргает головой, устало моргнув пару раз. Сонливость наваливается ещё сильнее, стоит только взглянуть сквозь мутное стекло на ночной мрак, засасывающий чернотой в мир беспокойных грёз. Злость и гнев будто кто выскоблил изнутри, оставив неприятно пульсировать болезненную пустоту. Почему я их так ненавижу? - Они мать мою убили. В Темпл-Бар лет десять назад накрыли одну из подпольных групп. Механическая мразь, чтобы достать до убегающего подпольщика, прошила людей свинцовой очередью… А я всё сидел дома и ждал её. До самого вечера. Ждал, когда же она вернётся с рынка… Замолчав, Дин устало вздыхает. Поднимает взгляд на Двалина – в разноцветных глазах не осталось гнева и злости. Одно лишь безразличие. Как будто что-то переломилось в парне за мгновение. - Мне было почти шестнадцать, – добавляет он и, смутившись собственной словоохотливости, вновь замолкает. Грэм, оглянувшись на приоткрытую дверь в комнату Адама, шарит широкими ладонями по карманам, достаёт пачку сигарет и протягивает её Фили, на что тот отрицательно качает головой. Тогда, чиркнув спичкой и затянувшись, мужчина выпускает через рот рваную струю серого дыма, встаёт и открывает форточку, привалившись плечом к раме и стряхивая за окно седой пепел. - Моя мать тоже умерла. Вместе с отцом. Во время эпидемии. Дин, до этого внимательно смотревший на Двалина, резко опускает взгляд вниз – буквально отдёргивает разноцветные глаза от фигуры мужчины. - Брось ты это, не стоит, – будничным тоном произносит Грэм, выкидывая во тьму тлеющую сигарету и закрывая форточку. – Ну что, всё ещё будешь меня ненавидеть? - Я лишь хочу защитить Адама. От всего, от чего смогу, – угрюмо возражает Фили, впрочем, в его голосе мужчина различает миролюбивые нотки. – А тебя я совсем не знаю. - Но это же не повод лишать Ори друзей, правда? И кто мешает нам с тобой узнать друг друга получше? Парень склоняет к плечу голову диковатым резким движением, однако на самом дне разноцветных глаз пляшут озорные огоньки. - Ты пытаешься со мной подружиться? – спрашивает Дин, с дерзким любопытством метнув взгляд на Двалина. Мужчина, добродушно оскалившись, фыркает через нос, будто мальчишка какой-нибудь. На самом деле – так думается Фили – он лет на десять старше, не более, и выглядит чересчур взрослым лишь из-за могучей фигуры и вечно сурового выражения лица. - Ну, первые шаги уже сделаны, не находишь? Старая лампочка, проклюнувшаяся через растрескавшийся потолок, вдруг принимается быстро мерцать, тихо вспыхивая и цокая электрическим языком. Вспышки мягкого безжизненного света отчего-то раздражают Дина: хаотичные, резкие. Механические. - У Адама в записной книжке его матери, которая лежит в коридоре, есть мой номер. Позвони, когда он проснётся. - Сам-то куда? – хмурится Грэм, наблюдая, как парень немного неуклюже соскальзывает с подоконника. - Устал, – тихо роняет Фили и, на мгновение задержав на мужчине взгляд, покидает кухню, то проваливающуюся в полумрак, то озарённую светом. С выполненными заказами Дин разобрался ещё по возвращению в город. И теперь ничто не удерживает от исполнения единственного на данный момент желания – вернуться домой, упасть на кровать и забыться до встречи с Варгом. Или же до звонка Двалина. Кое-где начинает светлеть небо, еле-еле. А, возможно, это всего лишь иллюзия, выдаваемая за желаемое, ведь перед уходом Фили даже не взглянул на время. Асфальт под ногами, вздыбленный древесными корнями, кажется парню вязким и липким – иначе почему от него так тяжело отрывать подошвы сапог? Ключ проворачивается в замке с противным металлическим скрипом. Дин морщится: душа сейчас словно стекло, по которому ведут когтистым пальцем, и на противный режущий звук каждый нерв, каждая клеточка тела отзывается мерзкой дрожью. До кровати он добирается совсем измученный, падает на неё без сил и закрывает глаза, борясь с внезапно подкатившей к горлу тошнотой. Мысли бесстыдно подкладывают перед внутренним взором унизительные моменты, боль, со временем притупившаяся, вновь даёт о себе знать, особенно, если намеренно к ней прислушиваться. В унисон всему этому – сердце, застучавшее в такт отвратительной какофонии воспоминаний и ощущений. А где-то на грани беспокойного сна и яви – фраза, пульсирующая в мозгу оголённым нервом, прикосновение к которому судорожно-болезненное. Мучительное. Я должен это сделать… Можешь не благодарить. Звон разбившейся на улице стеклянной бутылки, выпавшей из слабой руки какого-нибудь пьяницы, выталкивает Дина из сонного бреда, заставив резко подорваться и тут же сдавленно охнуть. За окном темно, и, глянув на часы, Фили принимается растирать затёкшую шею, выпутываясь из одеяла, невесть каким образом оказавшимся поверх него. До встречи с Варгом остаётся чуть больше часа. На портативном коммуникаторе нет никаких сообщений и звонков, поэтому связываться первым с Ори он не решается: вероятно, Адам до сих пор спит. Ему сильно досталось, в конце концов. Месяцами видеть, как угасает мать, как мучается, бледнея до ненормальной синевы при кашле, и не иметь возможности помочь. У самой двери, уже взявшись за ручку, Дин внезапно замирает, медленно тянет в себя воздух и заторможено склоняет голову. Совсем чуть-чуть, даже не взглянув вниз, а, скорее, скосившись. Туда, где кучей тряпья на полу валяется одежда – вязаный тонкий свитер и блядские узкие джинсы. К горлу вновь подступает тошнота, хотя желудок совсем пуст. Остервенело подавшись вперёд, Фили загребает эту кучу руками, оглушительно громко захлопывает за собой дверь и, сбежав по полуразрушенной лестнице на улицу, осматривается по сторонам, тяжело дыша. Невдалеке ярким красно-оранжевым пятном горит огонь, разожженный в баке подростками – туда и устремляется Дин. Не обращая внимания на удивлённые взгляды и недовольные возгласы, выбрасывает в жадное обжигающе тёплое пламя одежду, после чего, застыв на несколько мгновений, решительным шагом скрывается во тьме, сомкнувшейся за его спиной и зыбкой серо-синей пеленой повисшей у грани трескучего самодельного костра. Задумчиво покусывая клыком нижнюю губу, Варг откровенно скучает. Зелёные глаза, всё высматривающие кого-то, с каждой минутой стекленеют больше и больше. Чесанув пальцами мохнатую половину лица, блондин недовольно вздыхает, когда в груди появляется совершенно отчётливое ощущение чужого присутствия за спиной. - Блять! – потрясённо вскрикивает он, круто развернувшись и отдёрнув руку от спрятанного за ремнём кинжала. – Фили, твою мать, что за херня?! Очутившись с парнем нос к носу, Варгу даже приходится отступить на шаг назад, подозрительно прищурившись. Разноцветные глаза убийственно спокойны – как в затишье перед бурей. - Тебя киборги вчера перехватить успели, что ли? – только и успевает предположить подпольщик, прежде чем одним тягучим плавным движением Фили припирает его к кирпичной стене паба всем своим весом. С Варгом это получается естественно, на эффекте неожиданности. Варг – человек, в конце концов... С тем молодым киборгом такой фокус не прошёл бы. Хватка бионической руки была чудовищно сильна. И даже в движениях бёдер чувствовалось нечто абсолютно нечеловеческое. Инородное, но впаянное в живое тело. - Не думай, что я этого забуду! – шипит Дин, перебирая пальцами по тёплому горлу блондина. – И только попробуй хоть что-нибудь сказать Мельхару! Остриё упирается в живот – оно вдруг чувствуется при каждом резком вздохе, готовое вот-вот ворваться в плоть, стоит сделать лишь одно неверное движение. Покосившись на него, Фили медленно поднимает взгляд на Варга, по-прежнему не разжимая хватки. - Тебя трахнули, а ты винишь в этом нас? – насмешливо интересуется блондин. – Я думал, ты взрослый мальчик, Фили, и понимаешь, что остаться чистым – довольно проблематично в нашем мире. - Ты бросил… - Бросил бы, – грубо перебивает его Варг, – не стал бы посылать к тебе ту размалёванную девчушку. Шанс был, а упустил его ты. В зелёных глазах нет ни капли сострадания. Одна лишь насмешка, словно над несмышлёным юнцом, которого ошибочно принимали за взрослого. Ощутив это, Фили разжимает пальцы и отдёргивает руку, только сейчас замечая, что грудь ходит ходуном от тяжёлого гневного дыхания. - Если хочешь, могу сказать, что мне жаль, – ехидно добавляет блондин, пряча кинжал обратно. - Пошёл в жопу. Теперь больнее вдвойне: за собственную ошибку и за собственную глупость. Устало отбросив ладонью золотистые вихры со лба, Фили зло пинает ногой валяющуюся на асфальте пивную банку, прошипев грязное ругательство и прошив Варга диким взглядом. Который тому, несомненно, нравится. - Знаешь, приходи-ка вечером на Харкорт-стрит в субботу. В «Чёрная дверь». У нас там встреча с парнями будет. Сейчас ты явно не в настроении мыслить здраво… Успокойся, отдохни пару дней. Если хочешь, могу устроить тебе встречу с той красноглазой альбиноской, помнишь? Ну, нет так нет, – пожимает плечами блондин, когда Фили отрицательно качает головой. – Жизнь тут всех трахает, как захочет. Но ты не забывай, что у нас есть шанс её саму нагнуть. Загадочно улыбнувшись, Варг легонько хлопает парня по плечу и исчезает в конце подворотни, нырнув в дымящиеся над асфальтом клубы канализационного пара. С минуту поглядев, как они сворачиваются, раздуваются рваным облаком, Дин вскидывает руки, натягивает на голову капюшон тёплой толстовки и, спрятав замёрзшие ладони, трогает коммуникатор в ухе, разлепив пересохшие губы и выдавив из себя одну единственную фразу-команду: - Номер Адама. В районе Ратгар разгорается ночная жизнь. Прохладный ветер с безжизненных каменистых пустынь вокруг Дублина раскачивает гирлянды ламп над мостовой, и в тёмной комнате их блики призрачными пятнами скачут по потолку и стенам. Сидя прямо на полу и взявшись за чашку горячего чая, Кили без выражения смотрит на неё, изредка щуря чуть раскосые глаза. В правой ладони явственно ощущается приятное покалывающее тепло, в левой же – ничего. Киборг знает, что держит чашку бионической рукой, но это знание какое-то априорное, импульсом прошивающее мозг всякий раз, стоит только пошевелить механическими пальцами. И в ответ на каждое такое движение кровавым огоньком вспыхивает металлическая пластина на виске Кили, отражаясь в стенках чашки багровым всполохом. В Ратгар полно киборгов, они живут тут в основном с тех самых пор, как впервые пришли в город первые из них многие десятилетия назад. А ещё здесь полно шлюх и прочего сброда, который не покинул насиженное место и остался обслуживать прихоти машин – ведь многие были машинами лишь наполовину, а то и гораздо меньше. Как Кили. Сильней сощурив глаза, превратившиеся в две тонкие обрамлённые ресницами тёмные щёлочки, молодой киборг без особого усилия сжимает пальцы бионической руки: керамическая чашка с громким хрустом трескается и рассыпается на части. Чай горячей массой выплёскивается на ноги, и Кили с шипением стискивает зубы, ощущая обжигающее тепло на своей коже. Больно. А левая рука не почувствовала ничего, кроме лёгкого напряжения. Поднявшись с пола, киборг обходит лужу и острые осколки, садится на подоконник, принимаясь блуждать по освещённой улице задумчивым взглядом. Сожми он тогда сильней руку, что стало бы с шеей парня? И была ли его кожа такой же тёплой, горячей от клокотавшего внутри него гнева? Единственное, что чувствовал Кили, это как судорожно дёргался кадык под механической ладонью, отмеряя попытки хлебнуть хотя бы глоток воздуха. Под окнами проплывают, покачивая бёдрами, вульгарно разодетые шлюхи. Подходят, не боясь, к о чём-то болтающим возле бара киборгам, призывно распахивая на груди меховые жакеты и смеясь… Кили брезгливо кривит губы. Парень сопротивлялся отчаянно. Упрямо раз за разом рвался во все стороны, тряс закованными в наручники руками и извивался словно змея, норовившая вонзить ядовитые клыки в жертву. Разодетый обычным дешёвым хастлером, он сбивал с толку своим упорным нежеланием смириться с положением шлюхи, вызывая этим лёгкое раздражение. Но стоило лишь попытаться протолкнуться между ягодиц, как всё стало до предельного ясно. Криоса – того огромного киборга, почти всецело заменившего тело механическими частями – подобное не остановило бы. Наоборот, лишь раззадорило, заставило намеренно причинить как можно больше боли. Он жестоко порвал мальчишку. А что стало бы с парнем, впервые лёгшим под кого-то против воли? Я оказал ему услугу, пусть поймёт это... Металлическая пластина вспыхивает, когда Кили медленно подносит к лицу левую руку, поворачивая и рассматривая её со всех сторон, остовы механических пальцев, тонкие серебристые покрытия, защищающие провода внутри и скрытые короткие лезвия, конструкции, имитирующие мышцы и суставы. Изящное орудие убийства, не способное что-либо чувствовать, распознавать кроме импульсов, посылаемых височной пластиной. Узнать бы, какие они, эти золотистые вихры на затылке. Мягкие, а, может, жёсткие и непослушные? Кажется, я никогда не привыкну изучать отныне мир лишь наполовину, точнее, на четверть – живой правой рукой, всё ещё способной различать тепло и холод. То, что невозможно преобразовать для внутренней системы в понятие, осязаемое ею. Совершенно внезапно молодой киборг усмехается, обведя тёмную комнату странным взглядом, наивным и идущим вразрез с его внешним обликом. Помнится, раньше я обижался на это кодовое название, «Кили». Считал себя одной из белых ворон среди новых собратьев: уже не человек, но и от машины – почти ничего. И задавался резонным вопросом: что же я теперь такое? Иногда считал удачей свою постепенную, по мере необходимости, модернизацию, иногда проклинал. Проклинал, когда человечность скреблась, извивалась внутри, совсем как тот парень, хватая невидимым ртом невидимый воздух, а холодный расчёт, присущий механической системе, душил, заставляя захлёбываться и давиться. Но почему сейчас я рад тому, что до сих пор могу чувствовать, ощущать, пусть и наполовину? И почему лишь отголоски чужой боли и унижения напоминают мне об этом? Потому ли, что больше не способен воспринимать ничего, кроме страданий незнакомых мне людей? Смех за окном становится громче и обрывается. Покосившись на залитую светом улицу, Кили провожает взглядом киборгов и шлюх, отправившихся в поисках места для веселья и постельных утех. А хотел бы я вновь увидеть того парня? А он меня? Человеческое сердце молодого киборга поддаётся привычному для него вопросу прошлого, когда ещё не было ни бионической левой руки, ни пластины в виске, ни механических мышц и суставов в теле для быстроты реакции, скорости и выносливости. А потом мысль возвращается пощёчиной, крепкой, звонкой, от которой щёки краснеют сами по себе. Ты мудак, Кили. Ты изнасиловал его. Или уже забыл, как он лихорадочно шептал, что убьёт тебя, задыхаясь от боли и стонов? Сурово сдвинув широкие лохматые стрелы бровей, киборг, угнетаемый странным чувством, подспудно распознаваемым металлической пластиной в виске как нечто неправильное, иррациональное, беспокойно поднимается с подоконника и включает ночник. Зеркало, висящее в дальнем углу комнаты, отражает высокую гибкую фигуру, стаскивающую с себя чёрный облегающий комбинезон – привычную форму для всех киборгов – с серебристыми вставками вдоль позвоночника и ещё в паре мест, словно нарочно подчёркивающими литые мускулы подтянутого тела. А потом отражение внезапно встречается взглядом со своим оригиналом, напряжённо уставившимся на зеркальную проекцию. Кили, промешкавшись, неуверенно касается бионической руки, осторожно ведёт кончиками пальцев до сгиба локтя, там, где механика хитроумно срастается с тёплой кожей. Переминается с ноги на ногу, чувствуя, как в теле включаются в работу мышцы и суставы – не его, не сотворённые генетикой матери и отца. Дёргает подбородком и вновь застывает, прислушиваясь к собственным ощущениям, когда концы собранных в хвост волос задевают беззащитно открытую шею. Урод. Отшатнувшись назад, киборг сшибает рукой ночник, и комната вновь погружается во мрак. Сердце бешено колотится в груди, пока металлическая пластина в выбритом виске, заполыхав ярко-красным, душит пронзившую мозг мысль – очередной прощальный подарок усыпляемой ею человечности. По щеке ползёт что-то тёплое, щекочет кожу, скат скулы, уголок губы и, наконец, подбородок. Кили с неприязнью отмечает про себя, что это – слёзы. Так бывает, когда внутреннее противоречие между мёртвым и живым чудовищно велико. - Слёзы – это слабость, – шепчет что-то прямо в висок, то, чего там на самом деле нет. – Но подожди, скоро всё пройдёт. Кили кивает сам себе, оттерев с щеки остывшую мокрую влажную дорожку. Тот парень тоже плакал. Лишь потому, что был бессилен, слаб? Или этому виной...? - Урод… А это уже не призрачный голос – лишь его мысленный отголосок.