Рисуя свободу

Снег за окном кружится медленно, лениво, застилая пушистым белым покрывалом асфальт и крыши домов – три месяца назад он набросился на Дублин как всегда неожиданно, обрекая людей поспешно утепляться в первые дни своего буйства. В разрушенном мире равновесие пошатнулось во всём, даже в погоде, и уже многие десятки лет на их европейский город нападает настоящая русская зима. Сквозь стекло, окаймлённое морозным узором, видно, как холод стянул воду на мостовой и как поскальзываются редкие прохожие, которым отчего-то не сидится дома. Лёд повсюду, равно как и снег – девственно белый. - Дублин вдруг кажется таким уютным, правда? – Ори подходит к другу со спины, но тот не откликается и не поворачивает головы, продолжая смотреть в окно. – Чайник вскипел, идём… Дин вздрагивает, когда пальцы касаются руки, глубоко вздыхает, будто не дышал эти несколько минут и теперь отчаянно нуждается в глотке воздуха. Разноцветный взгляд его проясняется, а голос немного охрип от молчания: - Ты что-то сказал? Сердце Адама болезненно сжимается, уголки тонких губ опускаются вниз, утаивая в складках рта грусть. Он с мягкой настойчивостью тянет друга прочь из тёмной комнаты на кухню, где горит лампочка, где над кружками с горячим чаем вьётся пар, где их ждёт Грэм, подпирая плечом оконную раму и стряхивая наружу сигаретный пепел – туда, где воспоминания Дина испуганно замечутся на свету и вновь забьются в мрачные закутки души. Двалин, заметив их приближение, тушит окурок, щелчком отправляет его в снежные сугробы и закрывает форточку. Перехватывает взгляд любовника, чтобы понять – опять всё плохо. Ветер, словно дикий волк, тоскливо воет в водостоке и скребётся там же по замёрзшему льду. - Может, заночуешь у нас? – дождавшись, пока все рассядутся, мужчина протягивает Дину кружку в последнюю очередь. – Сменим чай на бутылку пива, а? Фили тихо улыбается, но головой качает отрицательно: - Нет, спасибо, к себе пойду, – и, запнувшись, поправляется. – К нему. Зыбкая атмосфера уюта распадается окончательно. Зимний холод протискивается внутрь сквозь щели в каменной кладке и оконной раме, заставляя сидящих неуютно сжиматься и втягивать головы в плечи. Адам и Грэм выразительно переглядываются между собой, прежде чем собраться с мыслями и начать. В который уж раз. - Дин, послушай… Дин, нахмурившись, поднимает голову, разноцветные глаза впиваются в лицо Ори с каким-то особенно ожесточённым выражением. Он, шевельнув было губами, вдруг плотно смыкает их и прищуривается, всем своим видом выказывая тщетность предстоящего разговора. - Уже три месяца прошло, а Кили по-прежнему нет, – Адам в недоумении разводит руками, – и ведь ты сам даже не ищешь его. Тогда зачем на свой страх и риск постоянно возвращаться туда, в район киборгов? Мы с Грэмом волнуемся за тебя, время сейчас неспокойное… - Зимой оно всегда неспокойное, – напряжённо отвечает Фили. – Люди летом-то едва концы с концами сводят. Вот только при чём тут Эйдан? Он смотрит угрюмо и упрямо, преобразившись в давно знакомого Ори замкнутого наёмника, выбирающегося за кольца блокад. Собственно, именно этим, к неудовольствию последнего, Дин снова начал промышлять. - Адам хочет сказать, – Двалин всё же меняет кружку с чаем на бутылку пива, подперев собою низенький холодильник, – что… - Послушайте, – устало вздыхает Фили, не давая им вставить ни слова больше, – хватит. Не нужно. Повисшее на кухне молчание становится гнетущим. Любовникам больше нечего сказать, у них нет желания из недели в неделю повторять одно и то же. Да и Дин чертовски устал от всего этого. - Уже поздно, а добираться мне неблизко… Он мягко хлопает Грэма по плечу на прощание, и уголки губ мужчины приподнимаются, обозначая улыбку. Адам лишь бросается коротким «пока» и опускает взгляд, с обидой дистанцируясь от друга. Фили его понимает, подхватывает с крючка в коридоре зимнюю изношенную куртку и одевается уже на бегу, на лестнице. - Ну, чего ты? Двалин присаживается рядом с любовником, склоняется к нему, ткнувшись носом в короткие пряди волос за ухом. Ори упрямо дёргает головой, качнувшись в сторону. Глазами пробежавшись по небольшой кухне, он останавливает взгляд на падающем за окном снеге, застывая в задумчивости. - Кили ведь обещал мне, – ладонь, покоящаяся на поверхности стола возле кружки с остывающим чаем, нервно сжимается в кулак и расслабляется вновь, – что защитит его. Так, блять, где же третий месяц носит этого засранца?! Голос из тихого шёпота переходит в раздражённое рычание. Покосившись на любовника, Адам резко встаёт из-за стола и отходит к окну, ссутулив плечи и скрестив на груди руки. Лампочка пару раз долго мигает, отчего в отражении на несколько секунд становится видно хмурое лицо, кажущееся бледным в отсветах уличных фонарей. - Я тоже, как и ты, думаю о худшем, – Грэм произносит это в полной тишине, перехватив брошенный из-за плеча взгляд. – Киборг был слишком привязан к Фили и уж точно не бросил бы его подобным образом. Слышал, примерно три месяца назад как раз и начались вооружённые стычки между людьми и машинами… - Дин считает, что дом всё ещё числится за Кили, – возражает Адам в ответ на безмолвный вопрос, – а, значит, тот жив. - Будем надеяться, что так оно и есть. Ори с иронией фыркает, по-прежнему стоя спиной к любовнику и глядя в окно. Ветер усилился, отчего снежинки, словно обезумевшие, хаотично мечутся из стороны в сторону. Некогда яркие, ореолы горящих фонарей становятся размытыми мутными пятнами, едва видимыми сквозь белую пелену. Метель, разбушевавшаяся за стеклом, похожа на неспокойные воды Ирландского моря – снежными волнами она смывает с лица Адама едкую улыбку, и острая тоска, словно соль, уже как третий месяц разъедает его изнутри. Тайна Дина, гигаполисы, истинная причина блокадных колец вокруг городов-призраков… Помнится, Грэм тогда взял меня за руку, потрепал по волосам и качнул головой, мол, ну какие из нас бунтовщики и мятежники? Зимой людские недовольства всегда выливались в массовые волнения, которые, если напрямую угрожали киборгам, жестоко пресекались последними. Что случится тогда, если всем откроется правда о настоящем положении вещей в мире? - Но это просто чудовищно! – я всё ещё не мог прийти в себя и даже не почувствовал, как Дин забрал из моей ладони свой коммуникатор. – Люди имеют право знать! В следующее мгновение горло сдавило удушливым гневом: лучший друг, опустив взгляд, молча крутил металлический шарик пальцами, а любовник так же молча смотрел на меня. Их бездействие поражало. - Вы, блять, серьёзно?! - Адам, – тихо ответил Грэм, – если люди узнают, особенно зимой, то их ничто не остановит. И киборгов тоже, – усталость в его глазах вдруг показалась мне вековой. – Они сотрут Дублин с лица земли. Изумрудный остров – он внезапно предстал перед моим взором выжженной пустошью без единой живой души, усеянным костями средь развалин домов. Я не желал ему такой страшной участи и, выдохшись, в бессилии опустился обратно на стул. Мной завладели растерянность и нерешительность, увлажняя взгляд. - Как же люди там могут спать спокойно, зная, что тут…? Грэм снова накрыл мою руку огромной ладонью и крепко её сжал. Грубые натруженные пальцы были тёплыми, удивительно нежными, и их прикосновения успокаивали. Мне внезапно захотелось обнять его, прижаться к нему и даже больше – почувствовать в себе. Смутившись такого откровенного желания, я поднял неловкий взгляд на друга, молчаливого свидетеля промелькнувшей в голове обжигающей мысли, и удивлённо застыл: Дин внимательно наблюдал за нами. Разноцветные глаза, до этого рассматривающие переплетённые руки, остановились на моём лице, и было в них какое-то тоскливое выражение, какой-то голод... Кажется, тогда мы с ним хотели одного и того же… - Как считаешь, – Ори оборачивается к любовнику, словно наяву видя перед собой пронзительные глаза из воспоминания, – Дин любит Кили по-настоящему? Как мы друг друга? Мужчина выразительно изгибает брови, встаёт со своего места и присаживается уже на подоконник. - Я тут, в общем-то, отчётливо различаю два совершенно разных вопроса… Ай! Вторую руку Грэм перехватить успевает и с улыбкой притягивает Адама на колени. Его молодой любовник поначалу шипит, пытаясь совладать с сильным мужчиной, но вскоре сдаётся и покорно замирает. Их поцелуи длятся недолго – Ори отстраняется, чтобы задумчиво посмотреть в глаза, что напротив. - Так как? - Ты сейчас про Дина или про нас? - Грэм… Теперь уже очередь Двалина сдаться на милость победителю: он тяжело вздыхает, и тихая улыбка исчезает с его губ. - Честное слово, Адам, не проще ли спросить об этом твоего друга? - Он не ответит. Мужчина недовольно морщит лоб. Нужные слова никак не приходят на ум, такие, чтоб и на вопрос ответить, и показать своё личное отношение к тому, что творится с Дином. - Любит ли он его? – наконец, повторяет Грэм, ласково оглаживая бёдра Адама. – Любит. Но, думаю, как именно, не знаем мы оба, раз задаёмся этим вопросом. - Порою происходящее между ними кажется мне таким отвратительным… Ори доверчиво прижимается к груди мужчины, будто желает спрятаться на ней, укрыться от целого мира в крепком тёплом объятии. Он похож сейчас на большого нескладного ребёнка, который терпеливо ждёт объяснений от взрослого человека – в такие мгновения Грэм не без сожаления ощущает себя действительно слишком взрослым для своего любовника. Поэтому слова, до этого тщетно подбираемые, находятся вдруг сами собой: - Любовь не считает своей обязанностью быть исключительно нежной и прекрасной. Иногда она хаотична, разрушительна, груба. Человек делает выбор сам, и порою ему достаточно лишь последнего. - Не хочу даже думать, – мотает головой Адам, – что Дина это устраивает. - Но решать не нам… А для нас уже всё решено, верно? Грэм проводит рукой по взлохмаченным волосам любовника, устраивает большую широкую ладонь под его затылком и, ласково подтолкнув навстречу себе, целует, ощущая губами чужую тихую улыбку. Метель продолжает бушевать, когда Дин минует границу района Ратгар. Он жмётся и сутулит плечи не только из-за колючей снежной крупы – киборги новейшей, как упоминал Кили, линейки не сводят с него окуляров до тех пор, пока система безопасности не извещает их об отсутствии угрозы. Лишь тогда живые машины теряют к человеку всякий интерес, и Фили с облегчением проскальзывает дальше. Снегопад по мере приближения к дому ослабевает. Уже у самого порога Дин останавливается и, стащив капюшон, подбитый мехом, запрокидывает голову. Небо над ней – седое, словно подёрнутое туманом, без россыпи звёзд. Ничего не разглядеть из-за падающего вниз снега. Утихает ветер, и в этом повисшем над районом относительном безмолвии Дин ощущает себя бесконечно одиноким. Жизнь не стоит на месте, она течёт, но мимо него, застывшего посреди улицы. Облачко пара вырывается изо рта и, рассеявшись, открывает глазам дом с тёмными провалами окон, дом, который уже третий месяц принимает лишь одного посетителя. Разве в этот поздний вечер круг не будет привычно замкнутым? Разве кто-то там, внутри, ждёт? Дин опускает взгляд к занесённым снегом ступеням, к белому искрящемуся полотну, не тронутому человеческим следом. И, накинув обратно капюшон, направляется в другую сторону… Собор Святого Патрика принимает его как заблудшее дитя. Здесь уже много, много лет не горят свечи и не проводятся служения, однако Фили кажется, что ради него призрак прошлого вернулся: полуразрушенная церковь окутывает непонятным теплом, которому в принципе неоткуда взяться. Это тепло охватывает тело, сознание, и, не в силах более твёрдо стоять на ногах, Дин успевает привалиться плечом к одной из колонн, поражённо уставившись куда-то вдаль. Он не верил в Бога и не имел привычки молиться, но чувством, будто некто свыше пытается ему что-то сказать, неумолимо тянет вниз, к земле, тянет пасть на колени и разрыдаться от острой тоски, от одиночества, от которого он быстро успел отвыкнуть в обществе Эйдана… Ярость, словно бес, тут же стискивает беспокойное сердце когтистыми лапами, нашёптывая в уши грязные мысли при одном лишь упоминании имени. Кили бросил тебя! Опередил! Чувствуешь, как это больно? Или, быть может, ты ощущаешь нечто другое? Давай, расскажи же мне, здесь нет ни Адама, ни Грэма, нет нужды страдать, как перед ними, молча. Ну же, поведай… Отчаянный злой крик, всплеск эмоций, затихает под высокими сводами. Дыша тяжело, рвано, Дин всё же опускается на колени, на корку замёрзшего льда. Лик святого в сохранившемся витражном окне смотрит на него всепрощающе, и первые слёзы скатываются по щекам. Но больше нет ни ярости, ни обиды, ни страха – лишь странный покой, умиротворение, высвободившееся, как только распахнулся для крика рот. Это чувство необычно, почти невесомо, воздушно. Оно отделяет душу от тела, вознося над мирской суетой… И вдруг Дин отчётливо понимает, почему так ненавидит церкви, песнопения мальчиков с ангельскими голосами, молитвы Богу – потому что он из плоти и крови. И если ему больно, то боль реальна. Разве спасёт от неё тот, к кому миллионы обращаются в соборах – Всевышний и всё его божье воинство? Разве изменит что-то? Судьбы творят люди, сами, своими руками, а не некто, спрятавшийся в облаках будто в мягкой перине. А даже если Он и есть – ему всё равно. Под его стопами больше половины всего человечества и мира гниёт и разлагается заживо за исключением тех, кто оградился стенами гигаполисов. Вот они точно в макушку поцелованы Господом! - Срань небесная… Богохульная фраза не покоробила ни чьих ушей, её встречает всё то же молчание собора, и только лик святого, как кажется Дину, становится строже. Дом Эйдана встречает его, наконец-то, уже ночью. В гостиной загорается торшер, ловец снов покачивается под потолком, а за незашторенным окном вновь кружатся снежинки. Быть может, это совершенно глупо и, как бы выразился сам Дин ещё год назад, «по-пидорски», но он, устав за сегодняшний день, падает и вытягивается на диване, уткнувшись лицом в подушку. Зачем? Чтобы, понадеявшись на чудо, втянуть ноздрями запах сигаретного дыма, лимона или ещё какой херни, которую перед сном тащил из холодильника киборг – в общем, чтобы почувствовать его запах. Не естественный, но всё же его. Однако за три месяца не осталось больше ничего в этом доме, что сделало бы образ в воспоминании ярче. Если только… Поднявшись и приблизившись к музыкальному центру, Дин недолго перебирает диски. Он не забыл тот, который очень нравился Кили. Который очень нравится ему самому. Пальцы слегка дрожат, аккуратно вставляя тонкий круг с записями группы в разъём, и, прежде чем нажать на кнопку, Фили колеблется. А потом, послав всё к чертям, одним движением руки наполняет гостиную звучанием мужского голоса. Поцелуй морской оставляет след на плече золотом песка. Твоя кожа тепла оттого, что её согревает солнечный свет. Восстанет из пепла людских сердец мира прежняя красота, Унимая боль в рваной гнойной ране долгих десятков лет. Бессмысленность битвы между двумя рождает запретный плод – Другом становится бывший враг, меняя сражения суть. Море оближет скалу, и небо острый проткнёт её свод, Но шпилю из камня способно лишь время гладкий изгиб вернуть. Любовью отмеряем пройденный путь, расчертим цепочку шагов Из тёмных глубин, где змеиные кольца скрутила вокруг сердца страсть, И до вершины блаженства двух тел, свободных от всяких оков. Проста ли любовь, коль имеет над нами она абсолютную власть? В неба просторах, ведомые бризом, птицы крыло расправят. Ласковый ветер лёгкой рукою их коснётся перьев. А после – без ласки и нас с тобой он своей не оставит, Пыльных трущоб заменяя звуки на тихий шёпот деревьев. Чувства твои из души нараспашку не знают границ и меры. Клятвой любить до последнего вздоха меня ты на сделку толкаешь – Особо не веря в нас с тобой, я не теряю веры, Что на закате всего живого ты меня не оставишь.* Как только замирает последний звук, Дин вытаскивает диск и убирает обратно, застыдившись собственных чувств. Он всё ещё не может дать им точное определение, когда возникшими в голове образами захлёстывает сознание, тем, что случилось незадолго до трёх месяцев одиночества: мысли о родителях, об отце-киборге, разговор с Кили о Варге и решение этой проблемы их совместными усилиями, последнее занятие любовью, последний поцелуй, улыбка, смех… Эйдана внезапно становится чудовищно много, он распирает собою сердце изнутри, напоминает о себе болью без единой раны. Он однозначно стал другом, но стал ли кем-то бо̀льшим? Нет, не то, неправильный вопрос! Дин поджимает губы и мучительно качает головой, заливаясь краской. Достоин ли я его любви, если до сих пор использую как пешку в игре? Ведь я ещё надеюсь узнать причину гибели моей семьи. Всё становится на свои места. Предельно чёткий и ясный ответ звенит в тишине словно колокол: Эйдан не простит очередного предательства. А Дин не простит своего поступка самому себе. И когда киборг вернётся… Одинокая пулемётная очередь прореживает покой улицы. Она раздаётся далеко, донесённая до сюда сквозь пространство, однако Фили вздрагивает и хмурит брови, вынужденный отвлечься от мыслей. Где-то в Дублине только что обрывается человеческая жизнь, доведённая до отчаяния зимой и голодом. А вдруг и Эйдан там, в одном из уничтожающих людей патрулей? Или, быть может, он переброшен в другой город? Хотя в последнее, впрочем, как и в первое, Дину мало верится – за три месяца покой дома не потревожил ни один киборг, никакой новый жилец в него не въехал, подпитывая надежду на то, что владелец собственности остался прежним. Но тогда где же он? И когда вернётся? С этими мыслями Фили засыпает, свернувшись под тёплым пледом в гостиной, глаза, следящие через окно за снегопадом, смыкаются от усталости и волнений. На мгновение, на зыбкой грани сна и яви, ему чудится знакомый запах у краешка подушки. Всего на мгновение. Кошель с деньгами слегка оттягивает карман куртки. Свёрнутые трубочкой купюры лежат в другом. Даже оставив половину Адаму, Дин знает, что на оставшееся вполне сможет продержаться две-три недели до следующей вылазки за пределы блокадных колец. Зимой заказы для наёмников ценятся дороже, но и плата за вещи, за еду повышается – по сути, Фили продержался бы всего неделю, если бы не жил в доме Кили, в котором топили, была горячая вода и остальные более-менее блага цивилизации. Зима свирепствует. В равнинах за Дублином теперь сложнее прятаться на сплошь белом фоне и не оставлять за собой заметных следов. Некоторые наёмники уже попались и поплатились жизнями – Дин видел их изрешечённые пулями тела, раскинувшиеся на окровавленном снегу. Поэтому слова, которые обычно произносил Эйдан, теперь не кажутся такими странными. Слова – как доказательство того, что возвращаешься живым. - Я дома… Отбрасывая с головы капюшон, Дин облегчённо выдыхает, делает несколько шагов и, вдруг споткнувшись, останавливается. Разноцветные глаза округляются, пока сердце заходится в груди будто бешеное: отпечатки стоп вереницей тянутся по ступеням к входной двери. Впервые чьи-то ещё за четыре месяца. - Эйд… Дёрнувшись было вперёд, Дин вовремя спохватывается от необдуманного поступка и окидывает взглядом дом – свет не зажжён, только шторы запахнуты, а запахивал их не он. Если внутри Кили, то на него это совсем не похоже. Крадучись, медленными осторожными шагами Фили приближается к двери. Осматривается кругом, дёргает ручку – заперто. Ключ плавно проворачивается в замочной скважине, и в глубину тёмного коридора ложится полоска света. - Кили? – Дин не решается позвать киборга настоящим именем. – Ты здесь? Короткий скрип деревянной лестницы заставляет вскинуть руку и резко щёлкнуть по клавише на стене. Лампа мягко вспыхивает, озаряя под собой пустынное пространство. - Кили? Дин повторяет уже с лёгкой дрожью в голосе, опасливо продвигаясь по направлению к лестнице и покосившись в полутёмную гостиную, прежде чем задрать голову. - Есть тут кто? Он напряжённо застывает на первой ступени, вглядываясь в серый мрак второго этажа, внутренности скручивает чувством страха и неизвестности. С каждой секундой затянувшейся тишины затея зайти в дом кажется ему всё более глупой и безрассудной, а в голове болезненно расцветают воспоминания о мёртвых телах на снегу. - Блять! Процедив сквозь стиснутые зубы, Дин поддаётся инстинкту, кричащему внутри, что нужно покинуть дом и как можно скорее. Ещё никогда мрак не пугал его так, как пугает сейчас, окутав вроде бы знакомое место некой таинственностью. Но, круто развернувшись, он лишь оступается и громко ахает, когда высокий плотный сгусток черноты резко вышагивает к нему из тёмного угла гостиной. Киборг** останавливается, заслонив собой единственный путь к отступлению. Большой круглый окуляр там, где сходились бы на переносице у человека брови, и ещё по двое по бокам от него вспыхивают изумрудным, нарушая маскировку. Армированное тело этой новейшей модели не нуждается в одежде – живая машина сплошь покрыта бионической бронёй, атлетично преувеличенно очерчивающей рельефы фигуры. Киборг не предпринимает попыток напасть или покалечить, он лишь чуть склоняет голову, настороженно двинув локаторами, вероятно, заменяющими ему в том числе и уши. А после… После тишину нарушает до боли знакомый голос. Механический, конечно, отдающий сталью, однако в нём всё равно можно узнать прежнюю интонацию ирландца. - Дин? Голос звучит немного холодно, отстранённо, и отсутствие лица как такового не позволяет Фили распознать его выражение. И всё же это Эйдан, чужой, незнакомый, но тот самый Эйдан, которого он четыре месяца ждал. - Кили… Дин, задохнувшись, не может продолжить дальше: потрясение слишком велико. Застывшая перед ним фигура внушает трепет и ужас – совершенно не то, на что он рассчитывал при первой их встрече за долгие месяцы разлуки. Серебристой руки с полостями больше нет, вместо неё матово-чёрная прикасается к широкой груди, указывая на непонятную гравировку брони. - Энкелад, – киборг проводит по ней массивными бионическими пальцами. – Моё новое кодовое имя. Ещё одна частичка прежнего Кили исчезает без следа. Дин медленно и постепенно отклоняется всем корпусом назад, выказывая крайнюю степень недоверия. Он хорошо помнит, как Эйдан рассказывал о том, что, теряя живые части тела, киборги теряют и собственную человечность. Возможно, всё-таки стоит попытаться сбежать… - Но ты можешь звать меня по-прежнему Кили, – живая машина плавно сдвигается чуть левее, оказавшись ровно посередине коридора и окончательно заслонив собой дверь. – Дин, это я, поверь. Да, не тот, которого ты знал, но всё же. - Что это значит? – хрипло спрашивает Фили. - То, что даже такими, – Эйдан осторожно разводит руки, стараясь не напугать и без того странно притихшего Дина, – мы способны чувствовать. Наши эмоции, хоть и притуплены до минимума, никуда не исчезают. И их нежеланные всплески поддаются контролю, – он протягивает раскрытую ладонь, выжидая. – Я помню тебя. Я скучал. В его голосе не слышно сожаление о разлуке, лишь констатация двух фактов: не забыл, помнил о нас с тобой. И вообще, что значат они теперь для Эйдана, какую ценность несут и несут ли? А подавшаяся вперёд рука всё там же… Дин, отчаявшись и сморгнув слёзы, вкладывает в неё свою ладонь, кажущуюся в бионической конечности маленькой и хрупкой. Киборг аккуратно сгибает пальцы, загодя за доли секунды рассчитав возможный болевой порог такого простого действия, и подтягивает человека к себе. Окуляры, считывая с физического носителя всю возможную информацию, фиксируют её в памяти. - Что с тобой произошло? - Закоротили, – Эйдан, ставший выше прежнего, опускает подбородок вниз. – Через один из грудных разъёмов. Площадь поражения была более девяноста процентов поверхности. Тело… - Замолчи! – Дин зажмуривается, прижавшись к киборгу уже без панического страха, но немея от услышанного. – Не хочу сейчас знать подробностей! Он прикладывает щёку к груди и удивлённо отстраняется. - Сердце, – подтверждает Эйдан. – Бьётся. Киборг смотрит сверху вниз, подмечая малейшие движения знакомого лица, дрожание губ и не только: система считывает все возможные показатели Фили, обрисовывая картину в целом. Её заключение не особо устраивает живую машину. - Не бойся, – Эйдан оглаживает матовыми костяшками скулы, сенсорами распознавая тепло чужой кожи. – Я не причиню тебе вреда. Дин вздрагивает от его прикосновения, вынуждая киборга с чем-то, похожим на вздох, отпустить до сих пор зажатую пальцами руку. - Ты устал. Ты, – он сканирует человека взглядом – только что вернулся из-за блокадных колец, судя по количеству денег в карманах куртки. Иди, ложись спать, а завтра поговорим. Уже слишком поздно. - Я не смогу уснуть… Тревога возвращается к Дину. Перспектива провести ночь под одной крышей с таким Эйданом внезапно выглядит пугающей. К тому же, Фили попросту не может решить, подняться ли на второй этаж или, как ни в чём не бывало, расположиться в гостиной. - Веришь мне? О, голосу, сказанному такой интонацией, он не поверил бы ни за что! Но головой Дин кивает, вызывая у киборга стальной смешок. - Вижу, что не особо. Моё функционирование началось относительно недавно, поэтому наше общение кажется тебе таким безликим – я ещё лишь привыкаю к своему новому телу и манере разговора. Обещаю, что ради тебя постараюсь учиться быстрее. Эйдан мысленно улыбается, но лицо его остаётся неподвижно: тогда он приглашающе раскрывает ладонь в сторону дивана. - Ложись, покажу один фокус, которым пользовался сам на больничной койке. Киборг присаживается на край, пока Дин нервно возится под пледом, и, как только тот замирает, напряжённо склоняется над ним. - Что это? - Белый шум. Мне сказали, что человеку он неосознанно напоминает звуки, слышанные им ещё в утробе матери – стук сердца, шум крови. Он успокаивает. - Даже не знаю, – в волнении возражает Дин, чувствуя странную пульсацию в своём вымотанном за день теле. - Просто закрой глаза и слушай. На меня не смотри. - Эйдан, я вовсе не… - Ш-ш-ш, – шелестит киборг, и его тихое шипение сливается со звучанием шума. – Завтра, Дин. Всё оставим до завтра… Когда грудная клетка вздымается уже мерно и ровно, когда под закрытыми веками двигаются глазные яблоки, сфокусировавшись на ярких картинах сна, только тогда Эйдан покидает гостиную, обходя дом и изучая его заново. На это уходит не так много времени, и, вернувшись обратно, киборг опускается в кресло возле дивана. В кромешной тьме фигура Дина обрисована чётко, впрочем, как и всё, что расположено в комнате. До рассвета ещё несколько часов, и потратить их Эйдан решает на воспоминания. Пробуждение на больничной койке было довольно необычным, однако в этот раз он не бился в судорогах ужаса и не кричал от страха, с лёгким удивлением рассматривая то тут, то там вспыхивающие индикаторы загрузки систем на фоне белоснежно-белого потолка палаты. Болезненное присутствие пластины исчезло – мозг синхронизировался с чем-то другим, и, напрягая память, Эйдан за несколько секунд будто заново пережил собственную жизнь от самого первого своего воспоминания до самого последнего. Этот процесс завершился довольно быстро, а тем временем обновились и модули системы всего тела в целом – инициация, согласно вспыхнувшей информации, прошла успешно. - Ощущения, наверное, потрясающие, правда, Энкелад? - Энкелад? – повторил Кили, идентифицировав в палате Кратоса и осторожно поднявшись с больничной койки. – Да, – он прислушался к себе, – это моё новое кодовое имя, Энкелад. Разведчик принялся медленно и неспешно обходить киборга кругом, пока тот внимательно рассматривал собственное тело, приближал к окулярам бионические руки и шевелил пальцами. Кили, которого он знал раньше, придётся изучать заново, уже в качестве бойца совершенной линейки. Теперь ирландец превосходил его в классификации моделей, но никак не в положении и в звании, по-прежнему давая над собой преимущество системы власти. - Инициация завершена? - Так точно. - Помнишь всё? - Абсолютно. Едва различимые в механическом голосе первые нотки личной неприязни Кратос воспринял с едкой улыбкой. С тем, что в Эйдане ему знакомо, работать будет легче. - Раз уж мы всё равно в медицинском центре, идём со мной. Завершим главу в нашем незаконченном разговоре. Ирландец, шагая рядом, поворачивал локаторы во все стороны буквально на каждый звук, раздающийся в переплетении коридоров. Он считывал информацию со всего и всё запоминал. В деле Оина было бы неплохо иметь под боком такого союзника, если, конечно, этот союзник сам не был замешан в произошедшем. - Сюда. Кратос кивнул стоящим на страже киборгам – те молча сдвинулись, уступая двоим дорогу. Эйдан зашёл последним в помещение без опознавательных знаков: сенсоры тотчас отчитались о пониженном уровне температуры и многочисленных источниках с ещё более низкими показателями. - Здесь расположены криокамеры, – мужчина краем глаза подметил настороженность, засквозившую в движениях приближающегося киборга. – Ты, помнится, спрашивал меня, где твой лечащий врач, Оин? Собственно, вот. Он вытянул бионической конечностью один из отсеков и отошёл в противоположный угол, заложив за спину руки. А Эйдан, притихнув, застыл над разобранным по частям телом. - Вы убили его, – прежний Кили непременно набросился бы на разведчика, но Энкелад лишь констатировал факт. Правда, кулаки его сжались. – За что? Настала пора играть в открытую. - Доктор выкрал из Сети информацию о семействе О’Горман, – Кратос, по-прежнему из своего угла, веером выставил в пальцах три фотографии, которые Эйдан уже видел. – Ланс О’Горман, или киборг ущербной линейки с кодовым именем Фили, его жена, Вики О’Горман, и сын, Дин О’Горман. Женщина была обвинена в государственной измене, однако благодаря мужу все трое сумели покинуть гигаполис и скрыться в Дублине. Впрочем, это их не спасло: его вычислили и убили, а её тело спустя несколько лет опознали среди жертв перестрелки. Остался лишь он, этот чудесный малыш… Кратос отвёл взгляд от последней фотографии и посмотрел на Эйдана, развернувшегося всем корпусом к нему. По безликому лицу было не понять, о чём он мог думать, но систему уже всё равно привели в действие: службы начали искать того, кто единственный остался в живых. Счёт шёл на дни или недели – никак не на месяцы. - Конечно, поначалу ребёнка искали. Но к тому времени, как была убита мать, сын из трёхлетнего малыша превратился в подростка, что, согласись, осложняло поиски по его старой фотографии. А позже руководство и вовсе сочло их неуместными, так как, – Кратос, увлёкшись, передразнил голос какого-то человека, – малолетний сын был не в ответе за действия собственных родителей, его столь юный возраст никак не поспособствует раскрытию дела. - Ребёнку, когда всё случилось, было три года, – возразил Эйдан, как только понял, куда клонит разведчик. - И что из этого? Ребёнок до сих числится живым, а информация об этом семействе была украдена. Как хорошо, что сейчас он достаточно взрослый для того, чтобы быть убитым. - У Вас нет никаких доказательств, – ярость прорезалась сквозь металлический голос киборга. – И у Вас не было необходимости убивать Оина. - Почему? – театрально удивился мужчина. – Файлы были найдены на его нетбуке, к тому же, незаконно пронесённом в медицинский отсек. Время бездействия прошло давным-давно. Больше мы не имеем права рисковать. Кратос спрятал обратно фотографии и поправил в причёске прядь волос. - Ты не исключён из нашего следствия, Эйдан. Как только мы узнали, что за информация была украдена, игра приняла совсем другие обороты. И если я решу, что в этом замешан ещё и ты… Кили проследил за взглядом мужчины, устремлённом на расчленённого Оина. - Свободен, боец. Окуляры полыхнули изумрудным. Киборг медленно повернул голову к Кратосу и навострил локаторы. - Пока я не под следствием, Вы не смеете мне угрожать. - Какое прекрасное слово – «пока». Эйдан покинул комнату, и только тогда мужчина позволил себе чуть оттянуть пальцами ворот застёгнутой под самое горло формы. Военная иерархия никогда не ставила под сомнение поведение всех по отношению к каждому, однако глупо было бы недооценивать киборгов совершенной линейки, даже если они ниже по званию. Поэтому, задвинув отсек обратно в криокамеру, Кратос начал анализировать ответы ирландца и то, как он держался перед ним. Картина выходила смазанной, но слежка и ответы систем служб поиска в скором времени должны будут решить возникшую проблему. Ждать осталось недолго. Занимается рассвет, и Эйдан меняет позу в кресле, задумчиво сцепив в замок руки. Времени совсем мало. Я должен спасти Дина.