Рисуя свободу

Тишина, повисшая в доме с уходом Кили, действует на нервы. Дин пытается хоть как-то отвлечь себя от тяжёлых мыслей, но всё равно раз за разом возвращается к моменту, когда киборг вначале притягивает его к себе, а потом целует. Или, если точнее, с каким-то непонятным отчаянием прижимается губами к губам. Беспокойство, словно заразная болезнь, передаётся через это влажное прикосновение от ирландца к Фили, парализуя смутным страхом – предвестником беды. Чувство нависшей над ним угрозы с каждым мгновением тяготит Дина всё больше, и под конец первого часа отсутствия Кили он уже не в силах усидеть на одном месте, меряя шагами гостиную из угла в угол.Это метание по комнате нисколько не успокаивает, лишь усиливает обострившееся восприятие действительности растревоженным сознанием, возводя привычное – для наёмника – ощущение опасности на новый уровень. Коммуникатор, притягивая бегающий взгляд словно магнитом, сиротливо валяется на диване. Отчаявшись в бессильных попытках открыть неизвестный файл, Дин в сердцах отшвырнул от себя металлический шарик и выругался на киборга за его сраную любовь к информатике в Тринити-колледже. Правда, вспомнив, что именно там он едва не погиб, замолчал и прикусил губу. Фили вообще в последнее время удивлялся в самому себе всему, что касалось Эйдана – ирландец каким-то образом, будто некое божество, становился неприкосновенным для вспышек отвращения или гнева. Конечно, это не означало, что Дин не мог на него разозлиться, но каждый раз злость давалась всё трудней и обязательно с послевкусием собственной в случившемся вины. Фили знал о синдроме, когда «пленник» влюбляется в своего «тюремщика». Однако он не был жертвой, а киборг никак не тянул на мучителя – разве только в постели, заставляя со стонами открываться навстречу. Их неловкий поначалу секс превратился в осмысленные занятия любовью, и это пугало Дина – ведь он по-прежнему не мог признаться в том, что теперь значит для него Эйдан. Внимание и нежность ирландца были слишком красноречивы и понятны без слов, но тот и не скрывал никогда, что любит Фили. Поэтому, если бы киборг всё же произнёс очевидное вслух, Дин бы не выдержал. Да, ему нравился Кили… Вот только отправной точкой их отношений стала вовсе не симпатия друг к другу. Вместе они были не из-за этого. О, что действительно волновало Фили последние недели – его дурацкий план, обернувшийся крахом. За пару месяцев он не выяснил ничего, совершенно ничего о том мире, что распростёрся за пределами блокадных колец. Зато, предав доверие Эйдана, узнал, каков киборг на самом деле. Каков он, Дин, на самом деле, теряющий самообладание от ласк парня… Если существует Ад, то там его давно ждут с распростёртыми объятиями и наказаниями в соответствии с совершёнными грехами. За окном раздаются шаги и, метнувшись к стеклу, Фили бросается в начало коридора, застыв у основания лестницы на второй этаж. Дальше идти ноги категорически отказываются, прилипнув босыми ступнями к холодному полу. Сердце колотится так сильно, что, кажется, ещё немного, и оно пробьёт дыру в груди – чтобы хоть как-то успокоиться, приходится сжать кулаки и впиться обкусанными ногтями в ладони. - Всё в порядке, Фили? Киборг, едва зайдя в дом, уже в считанные секунды оказывается рядом, напряжённо осмотревшись по сторонам, прислушавшись и только после этого обратив всё своё внимание на любовника. А Дин глаз отвести не может от искусанных губ с запёкшейся коркой крови. - Эйдан… Тот быстро утирается тыльной стороной ладони, наспех облизывает крошечные ранки языком и, вдруг присмотревшись к чему-то в гостиной, спрашивает с непонятной Дину грустью: - Пытался узнать, что в том файле, да? Подойдя к дивану, он подбирает закатившийся почти под самую подушку коммуникатор и ловко перебрасывает из ладони к пальцам, после чего – обратно, сжимая бионическую конечность в кулак. Всего одно движение, сделанное почти без усилия, и металлический шарик превратится в металлическое месиво… Но ради чего? Ради всё той же неизвестности или, что хуже, непонимания, отразившегося в разноцветных глазах? Что даст ему такой поступок? Ещё немного повертев коммуникатор, киборг осторожно замахивается, и Дин, внимательно следя за происходящим из коридора, без труда подхватывает летящий предмет, а когда вновь переводит взгляд на киборга, то вздрагивает от неожиданности. Лицо Кили, появившегося рядом слишком быстро и почти бесшумно, возвышается над ним. - Идём. В тихом голосе преобладает приказ, нежели просьба, однако какое-то виноватое прикосновение руки к руке заставляет молча подчиниться. Лишь у самого выхода Дин, накидывая куртку, вспоминает: - Нам не опасно? – и поясняет, когда брови озадаченно нахмурившегося киборга сходятся на переносице. – Перед тем, как уйти, ты велел никуда не выходить… Может, всё же скажешь, что произошло? Фили разворачивается, решительно заслоняет собой путь и опускает на чужое плечо ладонь, чувствуя, как напрягается под ней тело. Тогда рука соскальзывает по чёрному армированному спандексу к груди в надежде хоть как-то ослабить тугой узел нервов, сплетшийся внутри ирландца. - Ты ушёл, оставив кучу вопросов, вернулся с искусанными в кровь губами… Что за файл ты мне скинул, Эйд? В чём причина твоего беспокойства? - В тебе. Мягко отстранившись, сделав шаг назад, Кили протягивает руку и открывает входную дверь. Фили, нерешительно замершему на месте после такого пространственного ответа, он кивает головой, указывая на улицу: - Идём. Я всё объясню. То ли сегодня им так несказанно везёт, то ли Эйдан специально просчитывает в голове маршрут, но киборги встречаются на пути довольно редко. Покосившись на спутника и крепче сжав в кармане куртки коммуникатор, Дин решает, что план всё же есть, и окончательно убеждается в этом, когда за очередным поворотом показываются уже знакомые башенки полуразрушенной церкви. - Собор Святого Патрика, – остановившись посреди дороги и окинув взглядом величественные развалины, Фили неожиданно для самого себя понимает, что, позвав его сюда, ирландец намеревается осквернить свою тихую душевную обитель каким-то потрясением. Осознание этой мысли тотчас отражается в разноцветных глазах, настороженно взметнувшихся к лицу киборга. – Эйдан? - Чего застыл? Идём. Судя по сжавшимся в тонкую линию пораненным губам и взгляду, который Кили старательно вдруг прячет, Дин со стопроцентной уверенностью может сказать, что оказывается прав. Позволив подхватить себя под локоть, он, сильно обеспокоенный и взволнованный, пересекает улицу и пробирается следом в изувеченное запустением и временем серое нутро церкви. Как только киборг заканчивает подозрительно осматриваться кругом и разворачивается к нему лицом, Фили одним резким движением достаёт из кармана коммуникатор, с нажимом спрашивая: - Так что здесь, Эйдан? К чему весь этот спектакль? Ирландец опускает глаза вниз, рассматривая подрагивающий в руке металлический шарик почти под самым своим носом, и, собравшись с духом, тихо шепчет: - Открой файл и узнаешь. - Ты же доступ закрыл к нему! – шипит Фили, не только теряя самообладание, но и поддаваясь лихорадочному паническому возбуждению. - Открыл ещё тогда, когда поднял его с дивана! Раздражение, прозвучавшее в голосе любовника, болезненным уколом отзывается в Кили. Дерзко вскинувшись и на долю секунды позволив вгрызшейся в висок боли одержать верх, он хочет горячо и несдержанно сказать что-нибудь в ответ, однако вовремя замечает растерянность в разноцветных глазах. Эти глаза, широко распахнутые, оживляют в памяти фотографию маленького улыбчивого ребёнка, с весёлым непониманием интересующегося чем-то за объективом камеры. И Эйдан, не желая ввязываться в ссору на пустом месте, произносит примиряющим тоном имя прежде, чем успевает выпутаться из собственного воспоминания: - Дин… Лицо Фили удивлённо вытягивается, размыкаются даже губы, выдавая крайнюю степень изумления. Дрогнувшим голосом, поражённо отступив на шаг назад, он растерянно выдыхает: - Как ты меня назвал? Кили не остаётся ничего, кроме как потянуться, самому открыть файл коммуникатора в замершей на весу руке и тихо повторить: - Читай. Ты должен это знать, если не знаешь. Отдаляющиеся шаги киборга, предоставившего ему несколько минут одиночества, вязнут в обрушившейся на Дина тишине собора. Повисшая в воздухе голограмма мягко мерцает, выжигая пустоту неоновыми строчками, но разум и тело сковывает оцепенение. Не в силах пошевелиться, Фили раз за разом прокручивает звучание своего настоящего имени, сказанного тем, от кого он совершенно не ожидал его услышать, и, тяжело сглотнув, наконец опускает взгляд к застывшему тексту файла… Эйдан следит за ним издалека, жадно ловя сменяющиеся на лице эмоции. Окуляр позволяет видеть каждую подробно и то, как она искажает черты. Дин действительно ничего не знал – разноцветные глаза так и мечутся от строчки к строчке, проглатывая драгоценную информацию по слогам и буквам, тяжело вздымается от частого дыхания грудь. Он, кажется, едва сдерживается, но от чего именно – не ясно. - Дин? Кили осторожно зовёт его, когда понимает, что взгляд любовника уткнулся в растрескавшиеся каменные плиты сквозь три фотографии, выведенные в один ряд – отца, матери и свою собственную. Тот не откликается, хотя ирландцу видно, как угрюмо сходятся на переносице светлые брови. - Дин… Нервно дёргается уголок губы, и Фили морщится, будто от боли. А потом запрокидывает голову, загоняя обратно застывшие в глазах слёзы. Он, конечно, догадывался, верил, что где-то там, за блокадными кольцами, есть другая жизнь, не обременённая каждодневной схваткой за естественные человеческие потребности. И теперь, убедившегося окончательно, его захлёстывают вполне естественные ярость и обида. - Гигаполисы, значит? – дрогнувшим голосом спрашивает Фили и как-то по-мальчишески шмыгает носом. – Прогресс и процветание наций, да? А на нас, выживающих здесь из последних сил, всем насрать? – Сердце Кили сжимается, когда на лице Дина появляется выражение глубокого отвращения и брезгливости, совсем как в первые дни их знакомства. – Что ж ты вдруг замолчал? Не выдержав тона, которым была сказана фраза, киборг с мольбой смотрит на любовника и к своему ужасу не находит в его взгляде понимания. Собственно, Эйдан на это и не надеялся особо, но почему-то отчаянно хотел верить, что выслушивать будет не так стыдно и больно. - А про мать и… отца? – Дин запинается и опускает глаза вниз, к мерцающей фотографии мужчины-киборга. – Как ты вообще узнал моё имя? - Ты прошептал его, когда бредил. Ещё тогда, в эпидемию… - Знал всё это время? – перебивает Фили, прищурившись. - Нет, вовсе нет, – ирландца немного злит, что приходится будто оправдываться перед любовником. – Но Оин… - Оин, – Дин со смешком качает головой, – Оин, значит. Может, есть ещё кто-то посвящённый? Он спрашивает с неприкрытой издёвкой, в которой Эйдан различает страх – боязнь быть раскрытым. Осознав мировой порядок, Фили, конечно же, начинает понимать, что неспроста тайна охраняется столь рьяно и что средства охраны должны соответствовать степени её важности. - Док узнал, когда проводил анализ твоей забранной крови. И молчал почти месяц, даже старался отговорить меня от собственных поисков касательно сказанного тобой в бреду имени. Дин, – киборг делает шаг навстречу, попытавшись взять за руку любовника, быстро отдёрнувшегося в сторону, – они забрали Оина. Они вычислили точку доступа в Сеть, откуда я скачал эту информацию через предоставленный доком личный нетбук… Они будут искать нас! - Они будут искать меня, Эйдан! – внезапно огрызается Фили, ткнув пальцем в фотографии. – Я единственный, кто уцелел из нашей семьи. А за государственную измену у вас наказание – смерть! - За какую измену? – Ирландец всё ещё пытается приблизиться к Дину, показать желание быть рядом, но тот не позволяет, внимательно следя за дистанцией между ними. – Пожалуйста, позволь… - Помочь? – вскидывает брови Фили. – Как помог Оину? Какого хрена ты вообще полез во всё это дерьмо?! Пластина на виске киборга начинает ярко полыхать, пока он сам замирает, больше не предпринимая попыток сократить расстояние до любовника. Красный окуляр предостерегающе вспыхивает, пройдясь по Дину словно сканером, и голос, обманчиво спокойный, тихо вопрошает: - Моё вполне оправданное любопытство сейчас для тебя важнее, чем информация о собственной семье? - Тогда на, изучай то, что ты так упорно искал! Читай про измену! Читай про всё, о чём ты так благородно предоставил узнать мне первому! – Выкрикнув это, Фили отшвыривает Эйдану коммуникатор. – Читай, твою мать! Киборг вздрагивает, низко опустив голову и рассматривая зажатый в ладони металлический шарик. Под сводами разрушенного собора дробится звук шагов поспешно удаляющегося Дина, пробирающегося к выходу и оступающегося с ругательствами на подворачивающихся под ноги камнях. Кили его не останавливает. Несмотря на их ссору, ирландец знает, что чувствует сейчас любовник: он прекрасно помнит себя в той лондонской больничной палате, свою злость, чувство огромной несправедливости и обиду, когда Кратос рассказывал о мире, поделённом на две неравные доли. Он понимает Дина как никто другой и хочет дать ему единственное, что может притупить боль – немного времени, проведённого в одиночестве. Без киборга дом всегда казался пустым, особенно гостиная, расположенная на первом этаже, но в данную минуту его отсутствию Фили даже рад. Тишина, царящая повсюду, создаёт ощущение хоть и призрачного, а всё же спокойствия, беспомощного умиротворения, неизменно наступающего после удушающего отчаяния – тело сдаётся, ослабленное душевной борьбой, и не желает двинуть ни единым мускулом. Чувства отключаются одно за другим, погружая разум в туманную прострацию, в пространство без координат и направлений, где легко потеряться и потерять себя. Любой посторонний звук, проникающий в отключившееся сознание, воспринимается как раздражитель, и Дин болезненно морщится всякий раз, когда с улицы доносится громкий шум. Он ждёт, со страхом ждёт главного – что откроется входная дверь, что лестница протяжно заскрипит под тяжестью тела и на пороге комнаты, где проходили его снедаемые лихорадкой дни, застынет фигура киборга, выжидающим молчанием нагнетая и без того напряжённое безмолвие. Но секунды идут одна за другой, сливаются в минуты и даже в часы, а шагов всё не слышно. Как будто дом целиком и полностью принадлежит и всегда принадлежал лишь одному ему. И никому больше. Постепенно скрадываемый затянувшимся одиночеством страх отступает, тело, скрюченное спазмом напряжения, возвращает себе контроль, и Фили медленно, осторожно, будто боясь потревожить несуществующую рану, переворачивается с живота на бок. Сердце продолжает всё так же быстро и гулко стучать в груди, хотя к разуму уже возвращается былая ясность и трезвость мышления. Головная боль, словно с похмелья, заполняет виски, и он со стоном вжимается щекой в подушку и прикрывает глаза… Как же глупо. Как же по-идиотски всё сложилось. Месяцы поисков, вынюхивание малейших зацепок не привели ни к чему – всё решилось волею случая. При этом, решилось давно, назревая нарывом к сегодняшнему моменту. Я оказался не готов к такой правде. К тому, что правду эту узнаю не сам, а от человека, от киборга, которого ради неё же и предал… Блять! Резко выдохнув в поднесённые к лицу ладони, Дин одним движением подтягивает колени к груди и весь зажимается, мучаемый накатившей волной стыда. Хладнокровие, собранное буквально по кусочкам, оказывается хрупким, разлетевшись вновь на тысячи осколков. Внезапно замелькавшие перед внутренним взором образы его и Эйдана высасывают из глубины мысли уже совершенно иные, но не менее чудовищные по своей природе. Принятые сердцем давно, но осознанные лишь сейчас. Господи, я же спал с ним и открыто наслаждался этим! Не играл роль любовника, а был им на самом деле! Делает ли это меня по-настоящему геем? Я ведь никогда… Где-то в груди резануло так, что, охнув, Дин прижимает к ней ладонь, стараясь дышать глубоко и как можно медленнее. Он никогда не верил в Бога, не ходил в церковь и не молился, но обвинения в мужеложстве, не раз слышанные им в скитаниях по городским трущобам, обретают плоть и кровь. Они изнутри ранят тело и дают почувствовать, как под кожей горит адским пламенем стыд. Кажется, ещё мгновение – и она начнёт слезать с мяса, обнажая мускулы и кости. - Господи… Прошептав это, без понимания воззвав к Богу, Фили тянется, всем сердцем тянется к кому-то неведомому, далёкому за прощением. За прикосновением призрачных ласковых рук, не способных причинить ему боли. Он даже ощущает их на своём лице, утирающих слёзы, и, сморгнув, нисколько не удивляется возникшему перед лицом миражу – образу матери, чьи синие глаза смотрят на него тепло и внимательно. - Запомни, малыш, теперь я буду звать тебя Фили. Слышишь, родной? Дин шумно сопит через нос и смыкает ресницы, прогоняя тоскливое видение. Фили… Оказывается, так звали моего отца, Ланса О’Гормана – киборга той же ущербной линейки, что и Кили. Это его я помню как мужчину, который изредка навещал в Дублине маму, вечно закутанного в чёрный плащ и скрывающего лицо. Пугаясь незнакомца и направленного на меня из-под капюшона взгляда, я ударялся в слёзы, вынуждая отца либо отворачиваться, либо отступать в тень. Ему, наверное, было мучительно понимать, что собственный ребёнок не узнаёт его… Именно поэтому мать решила сохранить кличку киборга – в память и, возможно, как ключ к моей тайне, которую я однажды буду обязан разгадать. Мысль об обязательстве придаёт Дину сил; он приподнимается и садится в кровати, вытирая слёзы на щеках и ресницах. В файле ничего не сказано о конкретных причинах убийства отца, лишь то, что они с матерью обвиняются в государственной измене с высшей степенью наказания, что бежали вместе из Окленда, что киборга Фили вычислила разведка и устранила, а местонахождение матери раскрылось спустя много лет, когда проходило опознание трупов после стрельбы на рынке. Таким образом, было принято считать возможным местом проживания их сына город Дублин, однако никаких больше фотографий ребёнка, кроме как в трёхлетнем возрасте, не сохранилось, что затрудняло разведке задачу поиска последнего члена семьи, и дело отложили в долгий ящик. Это и ещё немного личных данных – вот всё, что представлял собою файл, скачанный Эйданом из Сети. В чём именно заключалась государственная измена родителей – оставалось тайной. Звук шагов на лестнице заставляет насторожиться Дина, но не его сердце, отстукивающее мирный ритм внутри грудной клетки. Сидя спиной к двери комнаты, он прислушивается к тому, как осторожно поднимается наверх Кили, как останавливается за порогом и… деликатно стучится, прежде чем войти. Тёплая усмешка трогает губы, и Фили тотчас давит в себе этот порыв, задумчиво нахмурившись. Киборг неторопливо приближается, кровать слегка продавливается под его весом, хотя Дину стоит лишь повернуть голову, чтобы не чувствовать, а видеть любовника рядом с собой. - Дин, прости меня, – тёплые пальцы вкладывают в ладонь прохладный коммуникатор и спешно отдёргиваются назад. – Я изучил файл. Прости, пожалуйста… Извинения Кили звучат нелепо, он будто сам не знает, за что конкретно хочет их принести, и терзается этим чувством собственной беспомощности и нежеланного участия в чужой трагедии. Желание крепко обнять Дина и с утешением прижать к себе Эйдан всячески старается подавить перед страхом вызвать на себя очередную порцию гнева за своенравие. К тому же выражение искажённого отвращением лица до сих пор чётко стоит перед глазами. - Что с Оином? Голос Фили бесцветен и глух, а взгляд устремлён прямиком в окно, расположенное напротив кровати. Он кажется Эйдану сильно уставшим, и без того повзрослевшим, осунувшимся за последние пару часов. - Его забрала разведка. Наверняка в Лондон. - Он… мёртв? Киборг стискивает зубы и зажмуривается, больше не в силах притворяться. Под ресницами закипают слёзы, и, пытаясь удержать их в себе, Кили некрасиво морщится и тяжело сопит. - Эйд? Дин наконец-то оборачивается, несколько мгновений пристально рассматривает вздрагивающего ирландца и, поколебавшись, придвигается ближе, забравшись на кровать уже с ногами. Ладонью резко притягивает киборга за шею и обнимает, пока пальцы тревожат концы стянутого на затылке хвоста и коротко стриженный ёжик оставшихся волос. От Кили всё так же пахнет сигаретным дымом, когда тот устраивает на плече голову, а губы, случайно скользнувшие по открытой шее, такие же тёплые и чуть влажные. Он целиком и полностью всё такой же – порывистый, ранимый. «Неподдающийся», – с нежностью думает Фили, тронув рукой полыхающую на виске пластину. - Быть может, док ещё жив, – к шёпоту киборга Дин внимательно прислушивается, не переставая оглаживать колючий затылок. – А возможно, я лишь тешу себя надеждой! Мокрый след на шее, оставшийся от прикосновения чужой щеки, Фили утирает второй рукой, бережно приподнимая лицо ирландца со своего плеча: красный окуляр не знает боли и слёз, тлея в механической глазнице красным угольком. - Верить нужно в лучшее… - Я ничем не могу ему помочь! – задохнувшись отчаянием, со злостью вскидывается Эйдан. – Я и тебя подставил… Всех! Блять, Дин… Он отстраняется и закрывает лицо бионической рукой: серебристые пальцы изгибаются в напряжении так, будто ирландец хочет сам себе проломить ими голову. Карий глаз, проглядывающий через скрюченную неживую конечность, наполнен паникой и безумием. - Эйд! – Зовёт его Фили, тормоша за плечо. – Какого чёрта, эй?! Пожалуйста, – уже со страхом, подобравшись ближе, – пожалуйста, не уходи в себя! Эйдан? Ты мне нужен сейчас не таким, так что пожалуйста… Наверное, я точно гей… Мысль отчаянно колотится внутри черепной коробки, пока губы, пусть и дрожа от ужаса, целуют холодные серебристые пальцы. Не зная, как ещё можно достучаться до погружающегося в недра собственного тела киборга, Дин решает использовать в качестве инструмента себя – то, чем так дорожит Кили. Он делает это старательно и рьяно, отвоёвывая сознание любовника от него же самого, шепча без перерыва и умоляя вернуться, пока тот не отдёргивается с судорожным вздохом и сам его не отстраняет в сторону. Испарину, проступившую на лбу Эйдана, Фили вытирает своей рукой и не позволяет её оттолкнуть прочь. - Давай перестанем сторониться друг друга, хорошо? Хотя бы на мгновение? Точно гей… Коснувшись кончиком языка солёной от пота шеи, Дин легонько прикусывает кожу зубами, оттягивает и отпускает, покосившись на киборга снизу вверх – Кили только-только успокаивает сбившееся после приступа дыхание. Уцелевший глаз вновь наполняется слезами, отбивая навязчивое желание продолжить целовать эту влажную кожу: приходится выпрямиться и сесть напротив. - Эйд, пути назад всё равно уже нет. Ты же понимаешь… - Tuigim*. - Это значит «да»? - Почти. Впервые за всё время на лице киборга проскальзывает некое подобие улыбки. Дину вспоминается и собственная, мелькнувшая украдкой. - Фили? – Ирландец зовёт осторожно, дождавшись, пока любовник вопросительно не заглянет ему в лицо. – Можно дома звать тебя настоящим именем? Дин пожимает плечами и молча кивает головой. Собственно, он уже давал такое разрешение Адаму и не видит причин отказывать в этом киборгу. - Как хочешь. - А как хочешь ты? Резь в сердце возвращается. Должно быть, Эйдан замечает бесстыдно растёкшуюся по щекам краску, потому что на секунду отводит в сторону взгляд, а когда смотрит вновь, то делает это с терпеливой нежностью. К раздражённо цокнувшему языком любовнику он, плавно качнувшись, подаётся вперёд, удержав рукой. - Ты сам просил не сторониться, помнишь? - Ответ тебе известен, – попытка вывернуться не оканчивается успехом. - Хочу услышать… - Пожалуйста, Эйдан, – тупая боль предательства, ткнувшаяся в бок, обрывает их лёгкое заигрывание друг с другом. Фили высвобождает плечо и встаёт с кровати, опустив голову, – не нужно. - Хорошо… Дин, – мгновение помолчав, отвечает киборг, проследив за выражением его лица и не найдя там признаков недовольства. – Я пойду вниз, налью что покрепче, и ты тоже спускайся. Думаю, нам есть, что обсудить, и решить, как быть дальше. Уголки его губ приподнимаются в намёке на ободряющую улыбку и опускаются вновь. Кили сбегает по лестнице, судя по шагам, замирает у её подножия и только потом направляется на кухню, оставив Фили в комнате одного, наедине с раздавшимся хрустальным звоном стеклянных бокалов, мягко шепчущих имя: «динь-динь-динь».