Рисуя свободу

На фотографии Дину не больше трёх-четырёх лет, он улыбается и заинтересованно выглядывает что-то правее объектива. В пухлощёком золотоволосом малыше с разноцветными глазами, как ни странно, тяжело узнать парня по кличке Фили – а ведь Эйдану знакома каждая его чёрточка, каждый изгиб тела, зацелованный и обласканный неоднократно. Он смотрит на изображение, но не видит в ребёнке ничего от своего любовника. Ничего, кроме цвета глаз и золотых кудрей… Зато, оказывается, Дин очень похож на своего отца. Даже больше, чем на мать. Такие же отмеченные благородством черты лица, нос с небольшой горбинкой, умный взгляд и красивые губы. От черноволосой женщины с фотографии у него разве что плутовской хитроватый прищур да глубокая синева глаза – второй, серо-голубой, конечно же, от папы. Их семья, согласно информации файла, проживала в Окленде – гигаполисе Новой Зеландии. Отец Дина исправно нёс службу, охраняя границы столицы, и числился киборгом ущербной линейки с кодовым именем Фили. Мать работала медсестрой в центральном госпитале… Слабое мерцание окошек защитных систем, до этого момента неподвижно застывших, заставляет Эйдана взволнованно отодвинуться от экрана и отвлечься от чтения. Неизвестная подсобившая ему программа заходится строчками кода, стремительно появляющимися друг за другом, и киборг, отчаянно чертыхнувшись, бросается загружать данные файла в память своего коммуникатора. Друг или враг, но этот кто-то постарался выиграть пару лишних минут явно не для того, чтобы Кили действовал бездумно. - Эйдан? Ирландец поднимает голову, сосредоточенно взглянув на открывшего дверь дока, и вновь возвращается к работе. Защита Сети восстанавливается, и с каждой секундой растёт вероятность обнаружения точки несанкционированного доступа, чего допустить нельзя. - Видимо, ты нашёл, что искал. Киборг задумчиво присаживается на край стола, наблюдая, как бегло стучат по клавишам пальцы молодого собрата, заметающего за собой следы присутствия. Окна защиты то вспыхивают, то гаснут, словно подают сигнал – «рано или поздно, но вас раскроют». И док смутно чувствует, что так оно и будет, что их вычислят. Это лишь вопрос времени. - Всё! – Эйдан сжимает в кулаке коммуникатор, резко захлопнув крышку и сам кейс. – Я постарался запутать след, но… – он прикусывает губу и бросает долгий взгляд исподлобья на застывшего рядом дока. В раскосых тёмных глазах отчётливо читается волнение. – Но я не уверен. Оин, – ирландец вдруг подаётся вперёд, горячо зашептав, – если они узнают, валите всё на меня. Взлом секретных данных – обвинение более серьёзное, чем несогласованное хранение Вашего нетбука. - Значит, я был прав? – перебивает киборг, уловив в словах с придыханием отчаяние. – С Фили действительно не всё так просто? На лице Кили отражается задумчивое беспокойство, он словно с опаской чуть разжимает пальцы, посмотрев на покоящийся в ладони коммуникатор. В его глазах док читает сомнение и, к неудовольствию, то, что, казалось, они давно уже выяснили меж собой. - Вот как, – усмехнувшись, спрашивает Оин, – по-прежнему не доверяешь мне? Эйдан вздрагивает от стыда и, покраснев, хмурит брови. За опустившимися ресницами не видно взгляда, но док чувствует, что молодой киборг косится в его сторону, не решаясь посмотреть прямо в глаза. - Чем меньше Вы знаете, тем Вам же будет лучше… - О, мальчик мой! – фыркает Оин, горько усмехнувшись. – Твоя детская наивность временами просто поражает. Ты серьёзно думаешь, что этим самым убережёшь меня от опасности? Что они поверят в мою непричастность к взлому Сети? Учитывая, как хорошо я осведомлён обо всём и сколько всего для тебя сделал, твои слова звучат нелепо и, уж прости, эгоистично. Док резко умолкает, запоздало распознав внутри себя чувство, сродни уколу совести, и с сожалением окидывает взглядом сгорбившуюся фигуру Кили, чёрную армированную форму, пластину, судорожно полыхающую кроваво-красным. Разве мог этот мальчишка знать, чем обернётся тот злосчастный пьяный поцелуй два года назад? Разве мог предположить, какой крутой поворот его ожидает? Мало кто из киборгов с лёгкостью привыкал к новой жизни, находил друзей или же хороших знакомых – многие так и оставались чужими среди своих. Кили не был исключением, тем более, учитывая принадлежность последнего к особенной линейке моделей. Он не вписывался в компанию собратьев даже не столько потому, что те его не принимали – гораздо больше мешал собственный внутренний мир, упорно не желающий подчиняться прихотям пластины. И если остальные молча переживали подобное в себе, с киборгами вроде Кили всё происходило в точности наоборот. У Оина было достаточно таких пациентов, но именно в ирландце человечность буквально бурлила, била ключом, принося хозяину невыносимые душевные мучения. Находясь рядом, док мог до миллиметра вычислить непонятную пустоту в собственном теле, которую заполняло чужими эмоциями. Возле Кили ему сложно было держать невозмутимое лицо и оставаться привычно пассивным, следуя лишь профессиональным обязанностям. - Эгоистично? – вдруг с тихой угрозой, завибрировавшей в голосе, повторяет Эйдан и крепко зажимает коммуникатор в ладони. Это движение говорит Оину о том, что выбранные им, верные по своей сути, слова задевают молодого киборга, вновь ощетинившегося недоверием. – Эгоистично, значит? Он медленно поднимает голову, красным окуляром уставившись на дока. Второй глаз, чуть прищуренный, полыхает недоумением и злостью. - Я защищаю дорогого мне человека, а Вы называете это эгоизмом?! Пластина, пытаясь подавить эмоции, всё ещё встречает сопротивление своего хозяина, и на побледневшем лице ирландца Оину видна отчаянная решимость, с которой разве что идти на верную смерть. Должно быть, мальчишка действительно нашёл в Сети нечто, загнавшее его в тупик, где с одной стороны – любимый человек, от которого он не отступится, с другой – покрытая мраком пугающая тайна. - Да, называю, – в словах получается чуть больше жёсткости, чем следовало бы, однако Кили прислушивается к ним, посмотрев на дока иначе, будто бы желая усомниться в собственном предубеждении. – Потому что я много чего, выходящего за рамки моих непосредственных обязанностей, сделал для тебя. И не только для тебя, но и для Фили. Я числюсь в рядах киборгов гораздо дольше и видел достаточно мерзости, с которой тебе ещё лишь предстоит столкнуться по долгу службы. И не приведи господь, чтобы это произошло в ближайшее время… Я ведь тоже дорожу тобой, Эйдан, – произносит док уже мягче. – Я храню столько твоих секретов, даже секрет Фили. Неужели ты доверял мне все эти месяцы от одной лишь безысходности? Судорожный вздох, прервавший речь, и ярко полыхающие пунцовым щёки ирландца выдают окутавший его стыд. Глубокое тяжёлое дыхание тревожит грудную клетку, вздымающуюся под облегающим её чёрным спандексом. Молодой киборг пытается держать себя в руках, кусает губы, не выдерживает и, болезненно зашипев, прижимает руку с коммуникатором к виску. Первые несколько минут он даже не реагирует на манипуляции Оина со своей пластиной, напряжённый, закаменевший, но потом мышцы расслабляются, и Кили отпускает. - Док, – голос его сух и ломок, – Вы же понимаете. Понимаете, почему я не могу быть откровенным так, как Вам хочется. Пожалуйста, не заставляйте… Он почти шепчет последнюю фразу, широко распахивает уцелевший глаз, блестящий, словно огромная бусина. Неоновый окуляр тлеет на второй половине лица, отвлекая неживой безразличностью. Киборг умоляет – молча, одним лишь взглядом, лихорадочным и горящим. Смотрит на дока так, будто мыслям пытается предать громогласную форму, будто надеется, что его поймут без лишних слов. - Я понимаю, Эйдан, – заверяет Оин. – Я всё прекрасно понимаю. Но в одиночку ты не справишься. Не защитишь Фили. А отвергая мою помощь, не сможешь уберечься и сам… - Док, – останавливает его киборг, тяжело поднимаясь на ноги и убирая коммуникатор в кармашек армированной формы, подальше от чужих глаз. – Док, послушайте. Я ещё ничего не знаю о Фили кроме того, что его семья из Окленда, что отец был киборгом моей же линейки, а мать работала в госпитале. Что их больше нет в живых – по заказу ли правящей элиты или из-за несчастного случая… Я теперь даже не знаю, честно, стоит ли вообще открывать этот файл, так как вытащила его из Сети какая-то сторонняя программа – без её помощи меня бы тут же обнаружила система… Такое чувство, – задумчиво морщит лоб ирландец, – будто кто-то хотел, чтобы информация была найдена. Но кто? И зачем? - Ясно, – вздыхает Оин и поясняет, поймав удивлённый взгляд своего подопечного. – Ясно, что ты не оставишь это всё просто так. Хорошо, Эйдан, ладно, – он вздевает руки, показывая бессилие перед чужим упрямством, – я не потревожу больше тебя, не буду назойливым. Но давай договоримся: отныне со всем, что касается Фили, ты будешь разбираться сам. Судя по лицу молодого киборга, предложение стало для него неожиданностью. Кили обшаривает глазами каждый угол лаборатории и, подозрительно склонив голову, вновь смотрит прямо на дока. И док, чувствуя недопонимание, поясняет: - Ты не маленький мальчик, Эйдан. Да, ведёшь себя, бывает, как ребёнок, но за твоими плечами столько преодолённых трудностей осталось, что я не вправе считать тебя человеком невзрослым. Ты ответственен за Фили, а не я. В конце концов, он твой любовник, и кто я такой, чтобы вставать у вас на пути? Да, у меня нет любимого человека, да, моё мышление слишком сильно отличается от твоего – я старше, опытней. Я, наконец, киборг не твоей линейки и воспринимаю всё несколько иначе. Поэтому то, как вижу сложившуюся ситуацию я, тебе совсем не понравится. - Можете не продолжать, – кивает Кили, грустно улыбнувшись. – Я понимаю. Точнее, мне кажется, что понимаю, хоть и не уверен. - Моя помощь не безгранична, Эйдан. И как бы не велико было желание помочь тебе, боюсь, в ней больше ты нуждаться не будешь. Не потому, что я этого не хочу, – и, помолчав мгновение, Оин тихо добавляет. – Просто ты минуешь границы моих возможностей. Просто ты минуешь границы моих возможностей. Направляясь домой, Кили особо не спешит, не торопится, хотя увидеть, прижать и поцеловать Фили – нет, Дина – ему хочется больше всего в этот момент. Слова Оина тяжёлым грузом, словно неподъёмные гири, замедляют шаг, заставляя с трудом отрывать стопы от асфальта, в результате чего подошвы сапог разносят шаркающий звук по всему пустынному проулку. Кругом властвует глубокая ночь, с близлежащих оживлённых улиц тянутся, будто смог, отголоски веселья и смеха. В этой чужой радости, искреннем удовольствии молодой киборг не видит причины потянуться туда же, к залитым светом мостовым, влажным от недавно прошедшего дождя, и ныряет глубже во мрак. Человеческая сущность, ещё со времён пещерных людей страшащаяся тьмы, дрожит внутри него, но красный окуляр предельно чётко вырисовывает в разуме невидимые уцелевшему глазу очертания стен, окон, даже трещин в каменной кладке, ведя вперёд сквозь чернильное ничто. И всё же, когда где-то позади откликается потревоженный ветром или бродячим животным мусор, пустая консервная банка, Кили вскидывается и резко оборачивается, схватив губами воздух. Звук напоминает ему цокот лошадиных копыт, и образ Дуллахана*, безголового всадника из ирландских легенд, он не в силах отринуть прочь. Бабушка, чьи предки, казалось, никогда не покидали бывший Изумрудный остров**, в детстве охотно делилась с ним народными поверьями, преданиями и фольклором. Рассказывала о лепреконах, ростом не выше детей, и пугала фоморами, демоническими существами. Но самым большим страхом маленького Эйдана был Дуллахан – вестник смерти, всадник без головы верхом на чёрной лошади. Хлыстом из человеческого позвоночника он, стегнув по лицу, оставлял людей слепыми на один глаз, а иногда добивался того же, выплёскивая на несчастного таз крови. Когда же древний яростный дух не веселился, его появление означало лишь одно – скорую кончину. Бабушки уже давно нет в живых, но сейчас её слова так громко звучат в ушах молодого киборга, что заглушают даже стук сердца, отдающийся от напряжения в висках. Окуляр тревожно проворачивается в своей металлической глазнице, рассекая пространство кровавыми всполохами. Наконец, худой облезлый кот, жалобно мяукнув, проносится от одной стены дома до противоположной, скрывшись в подворотне, и Эйдан глубоко, с облегчением вздыхает, прогоняя свой детский страх обратно в глубины сознания. От пережитого им только что глупого мальчишеского ужаса желание увидеть Дина становится почти невыносимым. Оно разбухает в груди как раковая опухоль, стремительно, неожиданно, пожирая его клетка за клеткой. Эйдан на несколько лет забыл о том, что значит любить кого-то по-настоящему, а сейчас вместе с воспоминаниями возвращается боль, страх разочарования, неуверенность в самом себе – последствия первого печального опыта. Но, находясь рядом с Фили, находясь в нём самом или чувствуя его в себе, о чудовищном прошлом хочется забыть и верить в то, что сейчас всё будет иначе. Вот только будет ли, с такой-то приоткрывшейся правдой? Запертую дверь ирландец старается распахнуть бесшумно, несмотря на горящий в гостиной торшер. Уже глубокая ночь, и ребята, должно быть, давно видят десятый сон на втором этаже дома. Однако, к своему удивлению, Кили обнаруживает их на узком диване, спящих вплотную друг к другу словно два маленьких зверька, оставшихся без матери. Переплетясь руками и ногами, они мерно сопят каждый в чужую шею и плечо, не подозревая, что над ними нависает фигура киборга, рассматривающего очертания тел под пледом. Странно, но ревность, всколыхнувшаяся было в груди ирландца, сходит на нет – друзья так беспомощно жмутся друг к другу, как будто боятся, что их могут разлучить. И, не выдержав, Эйдан отступает назад, выключает торшер в гостиной. Поднимается на второй этаж в комнату, ставшую комнатой Дина, и осторожно присаживается даже не на кровать, а в кресло, в котором бдел сон мечущегося в болезненном бреду любовника. Темнота не мешает ему вытащить коммуникатор, взвесить его в ладони и задумчиво повертеть пальцами, рассматривая со всех сторон. Киборг не решается пока что прочесть содержимое файла, а потому, закрыв глаза и сжав металлический шарик с информацией в кулаке, вспоминает вдруг о том, что случилось с ним чуть более двух лет назад. Об очередной приоткрывшейся правде… Боль разрывает на части, выжигает изнутри, отнимая способность мыслить здраво. Отнимая способность думать в принципе и желание цепляться за реальность, не приносящую ничего, кроме муки. Он словно пустой живой – пока что живой – сосуд, наполняемый расплавленным металлом, но вместо звонкого крика изо рта вылетают лишь тихие сдавленные хрипы, похожие на скулёж подыхающей собаки. Смерть где-то поблизости, топчется неподалёку от слабо корчащегося тела, её ледяное дыхание почти ощутимо, почти… Хотя, быть может, это всего лишь холод голой земли под щекой так резко контрастирует с разбитым окровавленным лицом. Хруст собственных костей ещё стоит в ушах. Они ломались, раскалывались как грецкие орехи под ногами, и слёзы всё текли и текли по щекам от унижения и дикой нечеловеческой боли. Кто-то засмеялся, в пьяном угаре до сих пор не соображая, что делает, кто-то в очередной раз с ненавистью пробормотал «пидор» и с размаху опустил подошву на грудную клетку. Эйдан, обрывая крик из-за заклокотавшей в горле крови, успел заметить в мельтешении лиц над собой искривлённые брезгливостью губы Мэла, – те, что он рискнул поцеловать – прежде чем голова безвольно откинулась в сторону от пощёчины, больше похожей на удар. Дышать становится труднее. Боль расплавляет нервные окончания, вытравливает очертания реальности, и пустота пульсирует внутри словно живая. С губ на подбородок и шею течёт что-то тёплое, однако разум абстрагируется от повреждений, нанесённых телу, и слезящимся немигающим взглядом Эйдан молча смотрит вдаль, лёжа без движения на холодной земле. Сквозь голые ветви кустов, переплетённых меж собой наподобие живой изгороди, мелькают огни кампуса, шум вечеринки едва доносится досюда, и лишь изредка голоса проходящих мимо студентов становятся отчётливо слышны. Впрочем, какая разница, если сил нет даже на то, чтобы шевельнуть окровавленными губами и попытаться выдавить из себя хотя бы тихий стон? - Какого… Чей-то голос, испуганно-удивлённый, прореживается через стук сердца, отдающийся в висках. Звук вжикнувшей молнии похож на противный скрежет мелка об доску в студенческой аудитории, и Эйдан мученически сводит брови, прикрывая ресницами взгляд. - Эй, – голос становится громче, звучит взволнованно, – эй, парень, смотри на меня! Не смей глаза закрывать, слышишь?! Эй?! Ладонь сжимает плечо, боль пронзает молниеносно, и, наконец, с губ слетает жалобный стон. Видимо, незнакомец чувствует под своей рукой то, что приводит его в ужас, так как он отдёргивается в сторону и, судя по шороху, предпринимает отчаянные попытки найти свой коммуникатор. - Блять. Блять-блять-блять… Эйдан не может видеть, зато прекрасно слышит, как этот кто-то исступленно бормочет себе под нос в ожидании соединения, а спустя несколько секунд поток слов обрушивается на него подобно лавине. Звуки раздражают, к ним присоединяются тонкие девчачьи вскрики и вой медицинской сирены вдалеке – они накатывают волнами, погребая под собой, заставляя задыхаться, отчего всхлипы кругом становятся истеричней и печальней. К телу возвращается чувствительность, но лишь затем, чтобы через мгновение мир взорвался новым приступом всепожирающей яркой боли, резко толкнувшей обессиленное сознание в кромешную тьму. Он приходит в себя в больничной палате, вылизанной дочиста обслуживающим персоналом, и мысль о том, что таких белоснежных комнат в обветшалых госпиталях Дублина днём с огнём не сыщешь, приходит в голову не сразу: внимание привлекает густое зелёное пятно за окном, покачивающееся и издающее приятный сухой шелест. Эйдан хочет приподняться, но руки не слушаются, и сил хватает лишь удобней устроить себя в кровати, отрегулированной кем-то под изгибы его длинного тела. Вытянув шею, он всматривается внимательно в изумрудное колышущееся море, и грудь сдавливает от непонятного волнующего чувства, когда глазам становятся различимы резные очертания свежих листочков, а в простенькой птичьей трели, вдруг раздавшейся из глубины кроны, звучит безмятежная жизнерадостность. Порывом ветра по стерильной больничной палате разносит запах цветущих где-то снаружи кустов – запах весны, девственный и чистый. Однако он пугает Эйдана, беспокойно завозившегося под одеялом в очередной попытке подняться. - Мистер Тёрнер? Дверь открывается, и в покои проходят трое. По светловолосой девушке-медсестре ирландец лишь скользит взглядом, на двух киборгов же смотрит во все глаза, напряжённо застыв от нехорошего предчувствия. - Где я? – спрашивает, облизнув губы. - Вы в медицинском учреждении, мистер Тёрнер. Я – ведущий хирург, проводил Вашу операцию лично и… - Но это же не Дублин, да? Эйдан перебивает киборга и, наконец-то сумев подтянуться на руках, с недоумением оглядывается в сторону распахнутого окна. Из сидячего положения хорошо видны кроны деревьев, такие густые, что солнечным лучам тяжело пробиться через их листву. - Док, оставьте нас. В тоне рослого мужчины – второго киборга, до этого наблюдавшего за всем молча – приказ слышится явственно и чётко. Ему подчиняются беспрекословно, оставляя наедине с насторожившимся Эйданом. - Да, это не Дублин. Вы в Лондоне, мистер Тёрнер. - В… Лондоне? – запнувшись, ошарашенно переспрашивает ирландец. – Но Лондона не существует. Почти все столицы мира давным-давно были стёрты с лица земли. - Считаться мёртвым для всех, при этом будучи живым, довольно удобно. Вы так не находите? - Я не нахожу здесь логики. В ответ на довольно резкое и враждебное замечание Эйдана киборг лишь снисходительно улыбается, насмешливо покачав головой. - Почему же? По-моему, всё как раз донельзя просто, – он приближается к окну, останавливается, заложив за спину бионические руки. – Только представьте. Войны, голод, разруха. Борьба за остатки драгоценных природных ресурсов, истощённых до минимума тысячелетиями эволюции. И каждая страна хочет заполучить их, чтобы отсрочить свой конец ещё на несколько десятков или сотен жалких лет. Знаете, что случилось дальше? - Они сражались меж собой, – пожимает плечами ирландец. – Слабые сами быстро выходили из игры, превращаясь в страны городов-призраков, а более сильные и развитые продолжали борьбу до тех пор, пока не уничтожили друг друга, вплоть до населения, ударами бомб, ракет и даже ядерного оружия. От Великобритании не осталось ничего, кроме выжженных пустых земель. И, тем более, от Лондона. - От большей части Великобритании – да. Но как раз в её бьющемся сердце Вы сейчас и находитесь, мистер Тёрнер. Эйдан поджимает губы, тщетно пытаясь отыскать в лице повернувшегося киборга признаки лжи. Мужчина же, пристально глядя в ответ, терпеливо склоняет голову к плечу и прищуривается. - Вижу, Вас сложно переубедить. Вы отказываетесь верить собственным глазам, осязанию, чувствам. Быть может, тогда предложите свой вариант того, где сейчас мы можем находиться? - База киборгов, – почти без раздумий выпаливает ирландец. – Медицинское учреждение для таких, как Вы. Да откуда мне знать?! – нетерпеливо вскрикивает он, заметив насмешку в чужих глазах. - Довольно интересно, – наигранно-задумчиво произносит киборг, – что Вы первым делом упомянули нас, механизированных людей. Мы существовали для человечества всегда, воспринимаясь как нечто само собой разумеющееся. Естественно, ведь прошло уже несколько столетий, – этой фразой мужчина обращается скорее к себе, нежели к Эйдану. – Но разве лично Вас никогда не мучил вопрос, откуда пришли киборги, как они появились в городах-призраках и, главное, для чего обложили их блокадой? - Вы готовы взять и раскрыть мне тайну вашего присутствия? – за насмешливой бравадой ирландец прячет расплетающиеся в груди холодные змеиные кольца удушливого страха. - Я обязан. И даже объясню, почему это делаю. Но чуть позже. Итак, мистер Тёрнер, могу я начать? Бионическая ладонь раскрывается в приглашающем жесте – обманчиво-вежливом, потому что ледяной взгляд киборга не сулит ничего хорошего. Он ждёт от притихшего Эйдана хоть какого-то движения или звука не ради приличия, а ради желания потешить себя видом растерявшегося человека. Поэтому первые же слова, сказанные со снисходительной жестокостью, указывают ирландцу на его место – в стаде глупых людей, всю свою жизнь копошащихся внутри блокадных колец. - История мирового упадка, что Вы мне поведали, довольно примитивна. Впрочем, жителей городов-призраков она вполне устраивает уже сотни лет. Ну разве можно усомниться в памяти собственных предков? – мужчина презрительно кривится, гордо расправив широкие плечи и по-военному приосанившись. – Но на самом деле всё было не совсем так, как учат в ваших школах маленьких мальчиков и девочек. Да, слабые страны пошли на попятную, превратившись в то, что мы видим сейчас. Ирландия, подавляющее большинство европейских государств, почти вся Южная Америка и Африка, Азия, однако гораздо проще мне будет перечислить тех, чей политический ход навсегда изменил историю. - Историю чего? – в недоумении хмурится Эйдан. - Человечества, мистер Тёрнер. И лично Вашу тоже, – вкрадчиво поясняет киборг. – Ядерное оружие действительно было наведено друг на друга, и миллионы людей погибли бы в одно мгновение, если не одно «но» – договор. Сделка с самим дьяволом. - Образно хоть говоря? - О, я бы не был на Вашем месте столь ироничен, мистер Тёрнер, – чудовищное спокойствие ледяного тона заставляет ирландца со страхом взглянуть в глаза мужчины. – Ведь в уплату за возможность мира и процветания были проданы не только души людей, живущих столетия назад, но и тех, кто пытается выживать сейчас… Вам плохо? Вы слегка побледнели. Киборг приближается, уже с интересом рассматривая взволнованно скомкавшего пальцами больничное одеяло парня. Его откровенно забавляет палитра эмоций, отразившаяся на лице Эйдана, а особенно – догадка, промелькнувшая в глубине беспокойно забегавших по сторонам тёмных глаз. - Соединённые Штаты, Россия, Германия, Великобритания, Китай, Япония, Австралия и Новая Зеландия. Столицы этих стран пожертвовали остальным миром, продолжающим медленно гнить и по сей день. Они перераспределили между собой оставшиеся ресурсы в последней надежде хотя бы точечно сохранить человеческие оплоты и возродить в них цивилизацию... Первым делом были отгорожены будущие гигаполисы – столицы и наиболее крупные города. Армии охраняли границы, получив приказ стрелять на поражение. Много усилий приложили для того, чтобы скатившиеся в нищету другие государства ни о чём не подозревали, вплоть до уничтожения ядерным оружием части собственных территорий, более не пригодных для жизни. - Вместе с людьми? – дрогнувшим голосом, опустив голову, спрашивает Эйдан. - Разумеется, – отвечает мужчина, будто не замечания брошенного на него ненавидящего взгляда. – Помертвевшую часть тела ампутируют, если есть шанс спасти всё остальное. - Ах вы твари! Забыв о всеобщем ужасе перед киборгами, перед их властью, силой и мощью, забыв, что им нельзя перечить, ирландец дёргается ему навстречу и падает обратно, зашипев. Правый висок прошивает болью настолько сильной, что дрогнувшая было рука остаётся беспомощно покоиться поверх белоснежного одеяла. - Вам уже не смешно, мистер Тёрнер? – недобро сузив глаза, констатирует очевидный факт мужчина. – Боюсь, что мне тоже будет не до смеха, если Вы ещё раз позволите себе так выражаться в присутствии старшего по званию. Видите ли, мистер Тёрнер, – он присаживается на край постели, медленно положив ладонь на горло ирландца и сжав бионические пальцы, – изначально киборги были созданы исключительно в целях защиты границ гигаполисов. Более широким кругом полномочий нас наделили, когда объединённая правящая коалиция решила, так сказать, переориентировать свои интересы. Поддержание блокадных колец по всему миру обходится им чудовищно дорого, но беспрецедентный уровень прогресса и технологий после правильного перераспределения и использования ресурсов позволяет подобное расточительство. А ради чего? – мужчина склоняется над полузадушенным Эйданом, хватающим губами воздух крошечными глотками. – Ради того, чтобы оставшаяся часть населения так и продолжала видеть не дальше собственного носа. Гигаполисы процветают, но не настолько, чтобы открыть миру правду. Честно говоря, им это и не нужно. Поэтому сейчас они и есть мир. Резко отдёрнув руку, киборг поднимается на ноги и возвращается к окну. С минуту он разглядывает покачивающиеся изумрудные кроны, пока за спиной ирландец с хрипами прокашливается, восстанавливая дыхание, и вновь сокращает в несколько шагов расстояние до его кровати. - Как я сказал, продуманное использование ресурсов, перераспределённых между гигаполисами, дало свои плоды. Мощнейший за всю историю человечества скачок в развитии технологий, науки и медицины позволил воплощать в жизнь самые смелые идеи. Сейчас нашим учёным ничего не стоит искоренить болезнь на генетическом уровне. И заставить неживое функционировать в живом… Конечно, первые киборги были воинской единицей, которой остаются в большинстве своём и по сей день. Но знаете, мистер Тёрнер, как правящей коалиции удалось создать себе такую армию? – мужчина вопросительно поднимает брови и, не дождавшись ответа от Эйдана, молчащего намеренно, продолжает. – Инвалиды. Люди без рук, ног, глаз. Люди, лишённые нормальной жизни и частей тела, отнятых в результате войн за господство над вершиной стремительно рушащейся пирамиды. Их, как ненужного мусора, накопилось слишком много даже в будущих гигаполисах, уже отгороженных от мира. И с этим материалом можно работать… В обмен на возможность вернуться в гражданский строй киборг должен был отслужить определённый срок. А так как почти две сотни лет общество киборгов не принимало, считая надругательством над человеческой природой и попросту страшась, мы продолжали охранять границы, перейдя с внутренних на внешние. На кольца блокады. Это сейчас в гигаполисах операцию по вживлению бионического материала считают спасением для покалеченного человека, изуродованного в результате несчастного случая – раньше же уродами считали исключительно нас. Мужчина прерывается и выразительным взглядом окидывает лежащего в кровати ирландца. Его тонкие губы сжимаются, лишь уголки слегка приподнимаются в усмешке, не сулящей ничего хорошего. Эйдану кажется, что даже сам воздух, сгустившись вокруг киборга, начинает мелко дрожать и вибрировать, предупреждая об опасности. Накатывающая волнами головная боль дезориентирует, и на каждый её укол в височной части глухим судорожным ударом отзывается сердце, разбухая в груди. - Я рассказал достаточно тайн, мистер Тёрнер, для того, чтобы иметь возможность тотчас свернуть Вам шею или лишить жизни любым другим способом на моё усмотрение, – мужчина делает шаг вперёд и, остановившись совсем рядом, почти любовно ведёт кончиками неживых пальцев по одеялу, – будь Вы человеком. - Ч-что…? Запнувшись, ирландец беспомощно вскидывается в своей постели и безуспешно пытается перехватить из бионической руки край белой ткани. Рефлекторно, как животное, почуявшее в воздухе опасность. Но из-за слабости промахивается, царапнув пустоту, и сдёрнутое больничное одеяло летит на пол. - Итак, мистер Тёрнер, – с издёвкой спрашивает мужчина, упиваясь округляющимися карими глазами и задрожавшими от ужаса губами пациента, уставившегося на собственное обнажённое тело, – или, точнее, модель киборга с кодовым именем Кили. Мои следующие действия целиком и полностью зависят от Вашего дальнейшего ответа. Воспоминания о боли, хрусте ломающихся костей, неясном гуле людских взволнованных голосов со всех сторон, оттеснённые куда-то в недра сознания временем, проведённым в беспамятстве, врываются назад, заполняют белые пятна забвения. И Эйдан кричит, глядя на непонятные ему разъёмы в своём здоровом исцелённом теле, кричит, когда вместо левой руки пальцы в кулак сжимает бионическая конечность, кричит, коснувшись вгрызшегося в висок куска металла. Он продолжает кричать в лицо сосредоточенному доку и взволнованной медсестре, пытающимся успокоить его и уложить обратно. Справиться с новоиспечённым мечущимся киборгом не так уж легко, поэтому вырываться и сопротивляться ирландец перестаёт лишь после вколотой дозы медикаментов, обмякнув в чужих руках. Коротко обритой головой он беспомощно склоняется на плечо девушке, и, кажется, она отвечает робким касанием ладошки к щеке, предварительно оглянувшись на безразлично застывшего мужчину. - Наслаждайтесь жизнью, мистер Тёрнер, – голос дробится и множится, постепенно превращаясь для ушей Эйдана в кашу из обрывков слов и звуков. – Наслаждайтесь, пока есть время. Ведь скоро Вы очнётесь, и я приду за ответом – хотите ли Вы жить. Но знайте, что если нет, то вначале придётся вернуть Ваши новые части тела. И, пожалуй, в этот раз на наркоз мы тратиться не будем. Думайте...