Тает снег

Окунев едва не умирал от скуки и тоски. Нет, ну как же это называется? Как же это так? «Он уже минут сорок как должен закончить! – кричало всё Пашино существо, и он уже готов был подниматься наверх, к порогу Юриной квартиры, и долбить еле держащуюся дверь руками, ногами, головой и всеми подручными средствами, лишь бы оттуда вышел Макс, и юноши могли преспокойно двинуться домой. – Да что его там Мелисов, пытает?!» Был, конечно, вариант и более правдоподобный, но вокалист слишком сильно любил себя и не любил нервничать, чтобы в это поверить. И лишь когда терпение было уже на исходе, и Паша действительно собирался вызволять Самосвата из поглотившей его квартиры, на лестнице наконец-таки появилась сутулая фигура Максима. Сначала Окунев, разумеется, искренне обрадовался: еще бы, ведь Флаер всё же соблаговолил спуститься! Через секунду захотелось парнишку как следует проучить, еще через две – подарить ему наручные часы с большими, яркими и выделяющимися красными стрелками, чтобы десять минут больше не затягивались на сорок. - Неужели ты дополз? – невесело усмехнулся Паша, но тут же вспомнил, кто перед ним; разумеется, с Максимом нельзя было говорить на повышенных тонах, иначе можно превратиться в еще одного Юрона, чего явно не хотелось никому. По крайней мере, так казалось Окуневу. – Парни уже давно ушли, а ты всё у Мелисова торчишь! В ответ Флаер только коротко и негромко всхлипнул. И только сейчас, приглядевшись, Павел заметил раскрасневшиеся вспухшие щеки друга, его подрагивающие плечи и поблескивающие в тусклом свете старой лампочки воспаленные глаза. «Плачет?» - вмиг всё раздражение будто бы испарилось, оставляя лишь непонятный, непривычный трепет, какой Окунев и вовсе почти никогда не испытывал. - Макс, - в несколько шагов оказавшись рядом, Паша резко схватил его за плечо и развернул к себе. Вид у парня был, конечно, неважный – глотающий слезы, сильно и часто моргающий, всеми силами старающийся скрыть непрошеные слезы. Одним словом – жалкий. Окунев не любил видеть чьи-то слезы; он совершенно не умел подбирать ободряющие слова и оттого терялся. – Что... что случилось? Самосват только коротко помотал головой, рвано втягивая носом воздух. Действительно, что же случилось? Всего-то Мелисов в очередной раз доказал, что и вправду нужен Флаеру. Но что помешало поставить всё на свои места, во всем разобраться? «Правила», - так это объяснял себе Макс. Просто правила, самые обычные жесткие рамки, к которым юноша более чем привык: они преследовали его с самого детства, когда маленький Максим изо всех сил старался быть хорошим и прилежным ребенком, отказывая себе в удовольствии погонять мяч во дворе с соседскими мальчиками в пользу арифметики и скучной орфографии. - Ничего, - кое-как выдавил из себя парень. А что оставалось? Посвятить друга во всё, что успело произойти за этот час? «Нет! – твердо решил Самосват. – Никто не узнает! И он – в первую очередь!» - Ничего? – громко повторил Окунев, недовольно хмуря брови. Что могло значить это короткое «ничего»? Лишь то, что Мелисов в конец растерял все зачатки своей совести. – Юра, да? – он осторожно взялся за руки приятеля; горячие и мокрые от пота. Паша бережно прикоснулся тыльной стороной ладони сначала к щеке, а потом ко лбу Макса. Жгло, просто жгло. В любое время он бы понял, что юноша, как минимум, заболел, но сейчас был уверен, что виной всему были не витающие в промерзшем воздухе слабенькие вирусы, а один большой и страшный паразит, проживающий несколькими этажами выше. Паше отчего-то показалось знакомой эта ситуация, будто что-то подобное уже случалось, но еще с ним. «Не может быть, - сразу же одернул себя юноша. – Я бы такого не позволил» Внезапно где-то в груди разлился неприятный жар, быстро сменившийся промозглым холодом, и на несколько секунд стало тяжело дышать; в глазах потемнело, и парень буквально прорычал: – Что он сделал? Окунев не знал, на что именно злится – на то, что это именно Юра заставил Макса пустить скупую мужскую слезу, или скорее просто по привычке. Ведь у юноши было более чем достаточно и своих причин для этой некогда тайной, ничем не обоснованной неприязни к гитаристу: это из-за него вся учеба пошла наперекосяк, из-за него абсолютно безвредный, милый и хороший Пашенька превратился… собственно, именно в того мерзкого интригана, в кого превратился; Окунев и сам это прекрасно понимал. «Не позволю и Максу на это повестись! – наверное, уже в сотый раз проговаривал себе парень. – Что бы он там не сделал!» Но Самосват мужественно, по-партизански молчал. Гораздо проще было бы высказать всё сразу, поделиться и успокоиться, но Флаер уже твердо решил, что не выдаст ни слова. «Если он сам не догадается, - подумалось юноше, и что-то в груди болезненно сжалось; терпеть стало еще тяжелее. – Нет! Так нельзя!» Снова непреклонное, отсекающее «нельзя» готово было задушить вокалиста, хватало его за горло и вытрясало все силы. - Всё хорошо, - прохрипел Максим, усилием воли приподнимая уголки пухлых, отчего-то воспаленных губ в странной, почти мученической улыбке. Присмотревшись получше, Паша заметил и кое-что еще – на щеке у друга алела неглубокая, совершенно неприметная из-за неестественного румянца царапина. «Подрались? – промелькнуло смутное предположение, но это было откровенно невозможно. – Не с ножом же Юра на него пошел! И, если бы действительно случилось так, то Макс бы одной царапиной не отделался!» Так что же именно случилось? Внезапно Паша, больше по привычке (хотя и, надо сказать, очень странной привычке) пробравшись под рукава куртки Макса, нащупал шов своей собственной рубашки. Ровно две секунды потребовалось ему, чтобы осознать, что надета она на левую сторону. Глаза непроизвольно округлились, дыхание заметно участилось, и Самосват, ненароком взглянув на Пашу, тут же вздрогнул и почти отпрыгнул назад. - Макс, - выдохнул Окунев; теперь ситуация начала проясняться, правда, далеко не в лучшую сторону. – Слушай-ка, а Мелисов там… - Всё хорошо! – уже настойчивее перебил юноша, неожиданно поднимая голову. – Паша… - уверенность на секунду притупилась, и Флаер осекся. Что еще оставалось сказать? Как поступить теперь? Внутри будто заскользило что-то холодное, неприятное, но, собравшись, с нескрываемым трудом Самосват выдавил: – Поехали домой. Пожалуйста. В мозгу Окунева что-то щелкнуло, словно старая пружина в каком-то странном механизме резко распрямилась; он почувствовал необъяснимое желание прямо сейчас пойти и высказать Юрону всё то, что уже так давно крутилось на языке, упомянуть и о сегодняшней затянувшейся репетиции. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы не понять, что сейчас случилось. Но, благо, Паша прекрасно умел справляться с такими редкими, но берущими приступами. К тому же, юноша, с юности хрупкий и щуплый, наученный горьким опытом, отлично понимал, что не идет ни в какое сравнение с мощным, плечистым Мелисовым. «Это бессмысленно, - сам себя успокаивал вокалист. – Просто бессмысленно!» К тому же, рядом по-прежнему стоял Максим, а портить его и без того куцые, погрызенные Юроном нервы не было никого смысла. - Паша, - решив, что молчание слишком затянулось, тоненько позвал Флаер. - Я слышу, - кивнул юноша. – Сейчас поедем. Оставалось, пожалуй, только смириться. Вот только Паша вовсе не привык мириться с тем, что ему не нравится. «Ничего-ничего, - решил юноша для себя. – Вот придет он за Максом, я и разберусь!» В этом Окунев был более чем уверен. *** - Паша! Прекрати немедленно! – Юра недовольно упер руки в бока и сурово сдвинул брови. – Хватит жрать лед, я кому сказал! - Зануда! – широко улыбнулся Окунев и демонстративно откусил кончик сосульки. – Захочу и буду! Окунев хорошо, до самых мелких деталей помнил тот день. Мелисов, поправив ворот куртки, с грозным видом зашагал к парню. Задачи были поставлены довольно простые – отобрать у Окунева сосульку, поправить на нем съехавшую набекрень шапку и заставить по-хорошему застегнуться. «Нет, он точно хочет заболеть! – мысленно посетовал на нелегкую судьбу Юрон. – На уроки ему лень ходить, видите ли!» Это был первый год знакомства Юры и Паши. Окунев тогда еще учился в школе, в выпускном классе, и был ужасно недоволен тем, что Мелисов чуть ли не каждый день приходил встречать его. Одноклассники смеялись, те, кто хорошо воспитан, говорили, что у Пашеньки нашлась патлатая широкоплечая мама, а те, кому родители дали воспитание чуть хуже, частенько отпускали пошленькие скользкие шуточки о якобы нетрадиционных предпочтениях Павлуши. Впрочем, как недавно Павлуша и понял, одноклассники были правы. И про маму, и про предпочтения. - Наверное, уже хватит меня из школы забирать? – весьма тонко намекнул юноша и откинул за спину длинные соломенного цвета волосы, коим Мелисов не переставал удивляться. До сих пор, в свои двадцать с лишним, ему не приходилось видеть парня с такой завидной шевелюрой. «Косички завяжу!» - слабо улыбнулся он, но в то же мгновение вспомнил, что должен быть серьезным. – Меня уже парни за километр обходят, цветным называют. - Ишь, чего захотел! - фыркнул Юрон, под шумок вырывая из мокрой ладони почти растаявшую сосульку. - Может, тебе еще и без шапки гулять разрешить? Паша криво улыбнулся, склонив голову набок. С Юроном они познакомились совсем недавно, около полугода назад, в самом обычном полуразваленном баре, и Мелисов тогда вел себя вовсе не так, как теперь: он словно проверял совершенно незнакомого юношу на прочность, будто пытался раскрепостить. Окунев вряд ли был способен забыть, как какой-то левый патлатый гитарист (свой инструмент он объявил едва ли не раньше собственного имени) упорно предлагал ему выпивку, а потом насильно тащил танцевать и веселиться. «Псих!» - напрашивался вполне логичный вывод. И он, в общем-то, оказался верным. - Мне идти-то полтора квартала, - еле скрывая непроизвольно играющую на губах улыбку, вздохнул Павел. – Зачем ты вообще меня провожаешь? - Вырастешь – поймешь, мелочь, - Юра, не удержавшись, хлопнул парня по плечу. Даже несмотря на то, что Пашка был на порядок младше Мелисова, он уже был выше друга почти на целую голову, и это при том, что и гитарист обделенным ростом не считался. Худые руки с длинными, костлявыми пальцами, удивительно мускулистая шея, острый нос – всё это настолько точно, резко и красочно впивалось в память, что, если бы Юрон умел рисовать, то он бы обязательно написал для Окунева его портрет в полный рост и в натуральную величину. «Странное желание», - думал когда-то Юрий. Теперь он вполне понимал, откуда это взялось. - Это тебе стоит подрасти, - парень не мог упустить возможность пошутить. Секунда молчания, и он низко, явно подражая Цою, пропел. – Малыш, ты меня волнуешь! - Аналогично, - хмыкнул Мелисов и, перехватив рюкзак Паши, взвалил его на плечо. – А начало песни знаешь? - А за растление несовершеннолетних сажают! – победно вывел Окунев и неожиданно бережно взялся за запястье друга. – Пошли уже, меня ждут! - Стоять! – Юра не сдвинулся ни на миллиметр, и юноша только непонимающе взглянул на него. – Сегодня поедем ко мне. - Но… - хотел было возразить Паша, но гитарист снова перебил его. - Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, - светлые губы мягко изогнулись в странной полуулыбке. – Я просто обязан тебе кое о чем сообщить. - А здесь сообщить не можешь? – рассердился юный вокалист. – Что тебе постоянно во всем загадки нужны, а? - Это не для всех, - заговорщицки подмигнул Юрон, а затем внезапно сделал совершенно инфантильное, равнодушное выражение лица, заставив друга даже вздрогнуть от неожиданности. – Но, если тебя это не интересует, то гуляй. Что же, спорить было бессмысленно – ведь Мелисов всегда добивался того, чего хотел, стоило ему только захотеть. Поэтому Паша, криво улыбнувшись, коротко кивнул. - Тогда мне тоже есть, что сказать, - согласился он. *** Оглушительный звонок в дверь прервал Пашины раздумья. «Воскресенье же, - рассуждал юноша про себя, вползая в домашние тапки и на ходу забирая волосы в хвост. Нехорошо же выходить к гостям в образе совсем уж неотесанного чудовища. – Кого там принесло?» Устало поведя плечами, парень лениво пошлепал в прихожую, стараясь, однако, не шуметь: в комнате, укрывшись тонким одеялом с головой, спал Макс. Окунев, надо сказать, не слишком-то и удивился тому, что на пороге стоял Юрон. Разумеется, он ждал визита Мелисова; знал, что гитарист не отступится от своей навязчивой и бессмысленной идеи забрать Макса. «Конечно-конечно, - улыбался про себя Павел. – Так я и повелся!» - Ну, здравствуй, - довольно быстро отреагировал Паша. Впрочем, у него было не то настроение, при котором хочется вести сложные беседы с неприятными людьми, и он решил отделаться поскорее: - Зачем пришел? - За Максимом, - Юрон тоже не горел желанием разливаться в приветствиях и формальностях; Окунев явно всего этого не стоил. В эту же секунду у гитариста, говоря откровенно, зачесались кулаки: это красивое горделивое лицо, светящиеся сквозящим презрением неясного цвета глаза, искривленные непонятной ухмылкой губы. Как это когда-то могло казаться прекрасным? Как эти грубые черты могли быть такими родными? «Горячка юных лет, - подумалось Юрию. – Связался на свою голову!» - И ты, конечно же, решил, что я отдам его такому извращужищу, как ты? – хмыкнул вокалист, и Юра заметно начал терять самообладание. - Выйдем? – прорычал Мелисов, в отвращении скривив тонкие губы и решительно сдвинув брови. Паша бросил секундный взгляд на угрожающе сжатые кулаки, но это вызвало лишь улыбку; надо же, до чего опустился Юрон. Приехать сюда, за такие версты, преодолев вечную толкучку в метро и пройдя пешком еще два квартала, ради встречи с ним. Подвиг? В каком-то смысле, да. «Решил разобраться со мной и забрать Макса, - беззвучно усмехнулся Павел; он отлично знал, что Мелисов никогда и ни за что не ударит его всерьез. Разумеется, Юра был сильнее, и это не требовало доказательств, но он бы никогда не избил его, в этом Окунев был абсолютно уверен. Мерзкая улыбка исказила лицо юноши. – Вперед и с песней!» - Выйдем, роковая ты наша женщина, - сильный, высокий, мужественно хрипловатый голос сейчас казался скользким и противным. – А то ты своими криками точно разбудишь Макса. - Он спит? В обед? – на секунду во взгляде Юрона промелькнула нескрываемая нежность к другу, и Паша не мог ее не заметить и не воспользоваться таким замечательным шансом. - Спит, - просто подтвердил парень. – И в отличие от тебя, я позволяю ему поспать подольше по выходным. Вернее, не я, - он закинул светлые пряди волос за уши. – Он сам поступает так, как ему удобнее. - Замолчи! – отрезал Юра и в ту же секунду, пока Окунев не успел ничего сообразить, схватил вокалиста за руку и в одно движение вытянул на лестничную клетку. Пожалуй, только здесь им удастся поговорить, не разбудив Самосвата. Мелисов тяжело дышал: изнутри его уже пробирало отвращение к Паше, некогда бывшему ему ближе и нужнее всех, но теперь от этого странного, ничем не объяснимого чувства не осталось ровным счетом ничего. Воротило от одного только самодовольного вида парня – вечно гордо вздернутый нос, по-королевски расправленные худые плечи, высокомерная улыбка, отчего-то едкий запах лекарств. Снова Мелисову захотелось его ударить. Со всей силой и со всего размаха. – А теперь послушай, что я тебе говорю! - Весь внимание, - фыркнул Паша. - Не ёрничай! – оскалился Мелисов. – Перед новогодними праздниками мы с тобой уже мирились, во второй раз это уже бесполезно, - всю жизнь Юрон придерживался девиза «В одну реку дважды не входят» и решительно не собирался что-то менять. - Так что прямо сейчас ты мне по-хорошему объяснишь, какого черта ты устроил?! – голос мужчины уже почти сорвался на крик, но Пашу это не удивило; он вполне предвидел такое. Судя по всему, сам Мелисов тоже, иначе бы он «разобрался» с бывшим приятелем прямо в квартире со спящим Максом. Не удержавшись, Юра обеими руками грубо схватил юношу за футболку. – Что за интриги? Зачем ты обманул меня и Самосвата? - Отпусти меня и впредь соблюдай политкорректность, Юрец, - длинные, отчего-то холодные пальцы Окунева сомкнулись на Юриных запястьях и одним плавным, змеиным движением пробрались в рукава его шерстяной кофты, заставив Мелисова резко вздрогнуть и еще больше побагроветь от злости – что этот мальчишка себе позволяет! Но Паша только кривовато улыбнулся. – Никто тебя намерено не обманывал, я просто сделал так, как считаю нужным. Или даже необходимым, - улыбка стала еще шире. - Не обманывал?! – неожиданно Мелисов вырвал руки из тисков странных прикосновений Окунева; мужчину практически затрясло. – А что ты тогда делал?! - Вершил правосудие и вполне успешно, - вскинул брови вокалист. – Это у тебя уже паранойя. Где-то в груди уже закипала самая настоящая, ни с чем несравнимая, первобытная ярость. «Ублюдок!» – кричало выведенное из себя сознание Юрона, и едва ли он мог сдерживаться и дальше. - Ты натравил на меня Макса! – вскричал мужчина, уже теряя всякий контроль над собой. – Ты даже с него слово взял, что он ко мне не вернется! - Натравил? – Окунев тоже повысил тон. – Думаешь, не будь меня, он бы тебя запросто простил, а? - Зачем ты делаешь это?! – уже практически взвыл гитарист; терпеть больше не оставалось никаких сил. Он явственно чувствовал, что еще чуть-чуть, каких-то полторы минуты, и в ход пойдут кулаки. - Зачем? – повторил парень; неожиданно голос Паши снова стал жеманным, елейным. Юноша хитро сощурил глаза и приподнял уголки светлых губ. – Допустим, мне попросту жалко Макса, не приходило такое в голову? – снова во взгляде раскосых лисьих глаз появилось высокомерие. - А еще он мог мне понравиться, - Окунев видел, как на последних словах вздрогнул Юрон; видел, как его руки задрожали; твердо знал, что ему ничего не грозит, а это значит, что путь выбран верный. Неожиданно Павел увесисто, насколько позволяли силы, хлопнул музыканта по плечу. – Да ты не переживай, Юрон! Я гораздо лучше тебя управлюсь с такой нежной фиалочкой, как Макс. Последние рычаги сорваны, Окунев перешел уже все границы. «Это как он сказал о Самосвате! Окунев! Этот Окунев!..» - поток абсолютно бессвязных злых мыслей обрушился на Юрона, на какое-то мгновение глаза заволокла мутная пелена, и он, не удержавшись, одним резким, четким движением крепко прижал его к холодной стене, но тот даже не шелохнулся. - Бить будешь? – в сильном, хриплом голосе открыто сквозила насмешка. Пожалуй, именно это и стало решающей каплей. Но Юра не собирался отвечать. До боли стиснув зубы, он с силой схватил одной рукой Окунева за волосы, а другую резко сжал в кулак и, вкладывая всю накопившуюся не за день и не за месяц злость, ударил вокалиста по челюсти. Паша негромко вскрикнул и зашипел от боли, в глазах на несколько мгновений потемнело, и он вздрогнул, как от электрического разряда. В ту же секунду ярость немного отпустила сознание Мелисова, хоть и не оставила совсем; мужчина, шумно выдохнув, ловко вцепился обеими руками в предплечья Окунева и вжал его всем весом к стене. - Отпусти! – неожиданно громко закричал Павел, и Юрон даже на секунду ослабил хватку. К следующему воплю мужчина был уже готов и резко заткнул Окуневу рот ладонью, другой рукой он ловко перехватил тонкие запястья, чтобы уж точно вокалист не смог сопротивляться. - Доигрался! - угрожающе рыкнул Юра, но больше он не собирался бить вокалиста; всё-таки юноша был несравнимо слаб по сравнению с ним. Раньше Мелисов часто замечал эту болезненную худобу тогда еще товарища, тонкие руки, годящиеся лишь для музыки, выпирающие кости; странное угловатое изящество фигуры казалось прекрасным, пока не появился по-детски пухленький Самосват, в корне изменив понятие гитариста о красоте. Окунев трусливо сжался, готовясь к следующим ударам, но их не последовало. – Ты сейчас пустишь меня к Максиму, понял? Понял, спрашиваю?! – от этого страшного голоса Павел лишь крупно вздрогнул и, зажмурившись, замычал что-то нечленораздельное. Мелисов наконец-то убрал ладонь с его рта, и сначала юноша только жадно хватал тонкими губами воздух. - Еще чего! – прохрипел он, переведя дух; взгляд вдруг запылал злым огнем. Ровно секунду он просто смотрел, не отводя глаз, на гитариста, мысленно понимая, что не сможет сопротивляться – Паша мог драться только с тем, кто заведомо слабее, так было безопаснее. «Да что он сделает!» - вдруг понял Окунев и широко распахнул глаза. – Максу ты не нужен! Не нужен! – тонкие губы скривились в некрасивой ухмылке; Юрон почувствовал, как между ребер что-то болезненно защемило. Мужчина зажмурился и задрожал всем телом, его хватка явно ослабла, но Окунев рассчитывал именно на это. Теперь Паше не составляло труда ловко вывернуться из этих странных объятий, попутно касаясь кончиками холодных пальцев горячей шеи Юры. «А теперь его неплохо бы добить!» - глаза юноши хитро и малость кровожадно сверкнули, и он победно выдал: – Кстати, Максим уже признался мне, если хочешь знать. На этом Мелисов не выдержал. Вторая за несколько минут волна злости уже окончательно выбила его из колеи, накрыла с головой, напрочь лишая способности мыслить. Словно в забытьи, гитарист, не ощущая себя самого, повернулся к Окуневу, резко, пока парень не успел ничего сообразить, схватил его за горло и с хриплым рыком ударил по носу. Кость хрустнула, и тут же послышался пронзительный полукрик-полувизг Павла; он едва не потерял равновесие, цепляясь руками за воздух и за Юрино плечо. - Молчи! – отчаянно провыл Юра, глядя на согнувшегося пополам Пашу. – Думаешь, я тебе теперь когда-нибудь поверю?! Вокалист что-то зло прохрипел или прошипел, но все звуки для Мелисова слились в одно монотонное гудение – в висках стучала кровь, сердце тяжело билось в груди, и единственным человеком, которого он бы сейчас услышал, был… - Макс! – сипло позвал Павел. Юрон вздрогнул и повернул голову. В проеме, затаив дыхание, стоял бесцеремонно разбуженный криками, доносящимися с лестничной клетки, Самосват. Флаер не был похож сам на себя: болезненно красный, растрепанный после сна, с воспаленными, но, тем не менее, широко распахнутыми глазами и дрожащими губами; на лице юноши ясно читалось не удивление, нет – самый настоящий шок. Прямо перед ним сейчас предстала весьма необычная картина: крупно дрожащий, невероятно жалкий и уже почти плачущий Паша осторожно держался за кровоточащий нос, а невесть, откуда взявшийся Юра стоял рядом, трясущийся от прожигающей злости и недвусмысленно потирающий кулак. Сложно вкратце описать, что конкретно Самосват сейчас ощущал. Да и что же, черт возьми, можно в такой ситуации чувствовать? - Юра, - одними губами прошептал юноша, но тут же его будто бы окатили холодной водой; он совершенно внезапно всё осознал. – Что ты с ним сделал? – неожиданно для себя почти закричал Макс и в ту же секунду, не раздумывая, бросился к Окуневу. С трудом перехватив его тонкие запястья, юноша взглянул на Пашино избитое лицо. Пожалуй, вокалист еще никогда не испытывал такой рвущей и режущей ненависти; никогда еще не был так зол на Юру. Хотя, нет, один раз всё же был – именно тогда Мелисов прогнал друга из квартиры. А Пашу сейчас действительно стоило пожалеть: из носа потекла кровь, глаза непроизвольно слезились от неожиданной боли и обиды, и юноша сжал губы, сдерживая рвущийся наружу крик. Самосвату такие ощущения были хорошо знакомы; еще в школе его, маленького белобрысого мальчишку в очках, очень недолюбливали уже тогда высокие, коренастые одноклассники. И выход своим негативным эмоциям они находили очень простой. Максим тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, неясно, зачем нахлынувшие, и бережно взял Окунева за плечо. – Паша! - Макс, - стараясь не повышать голос, выдохнул Юрон; Самосват повернул голову к нему. – Я приехал за тобой. Опять, - во взгляде сквозило раздражение, хотя мужчина честно старался ничем себя не выдать. «Спугну еще», - рассудил он и, тщетно пытаясь добавить голосу какой-то ненастоящей, непривычной мягкости, кивнул: - Собирайся. Сказать, что Флаер был возмущен – значит не сказать ничего. Он просто и честно поражался необъятнейшей наглости Юрона, ведь мало того, что он просто завалился в чужой дом и, по меньшей мере, сломал хозяину нос, Мелисов еще и требовал Самосвата в свое распоряжение! Вся эта странная ситуация немного напоминала детскую сказку: заточенная принцесса в лице Макса мирно сидела и страдала под охраной лохматого, кровожадного чудовища Окунева, а храбрый рыцарь Мелисов великодушно пришел спасти ее. Правда, на практике всё было не настолько здорово. - Смеешься! После такого! – выкрикнул Максим, неожиданно даже для себя самого заслоняя грудью Пашу; Окунев снова коснулся кончиками пальцев носа и закусил губу от боли. Кричать теперь не было никакого смысла; исход беседы был ясен. А Самосват, сам того не замечая, только продолжал распаляться. – Зачем ты сделал это?! - Чтобы он понял, где его место! – зарычал в ответ Юра. – Мне надоело! – на этих словах мужчина едва не ударил и Самосвата. - Сейчас же бери вещи! Мы уезжаем! - Я остаюсь! – сдвинув брови, громко объявил Макс. Сердце с огромной силой колотилось под ребрами, дыхание сбилось, а щеки покраснели; никогда еще Самосват не чувствовал себя так, никогда никого не защищал. Однако сам он не ощущал себя заступником и в глубине души понимал, что с удовольствием бы принял предложение Мелисова, если бы не… что? Гордость? Обещание? - Еще чего! – затрясся Юра. – Это даже не обсуждается! - Вали отсюда! – высунулся Окунев, и Юра заметил в его голосе неуловимые, постоянно ускользающие нотки самодовольства; юноша вполне обоснованно решил, что это сражение выиграно. Но Флаер даже при желании не смог бы понять то, что уже отчетливо видел Мелисов, поэтому Паше в действительности больше ничего не грозило. Своим положением вокалист привык пользоваться. – И только попробуй еще раз сунуться! - Тебя забыл спросить! – огрызнулся гитарист и снова решительно взглянул на друга. Почему он жалеет этого Окунева? Неужели действительно ни капли не хочет вернуться? «Или Паша не врет, - на секунду задумался Юрон, но тут же выбросил эту мысль из головы. – Быть того не может!» - Максим! - Я уже ответил, - юноша опустил взгляд в пол, не в силах дальше смотреть Юре в глаза. – Пожалуйста, уходи. Мелисов не мог в это поверить. Как же это? Почему его уже в который раз отвергают? «Да что с ним такое творится! – бушевал мужчина, с трудом сдерживая собственные мысли при себе. – Да что этот Окунев с ним сделал, чего я, черт возьми, не могу!» Самосват тоже не верил. Теперь, после едва состоявшейся драки, он только сильнее запутался, еще глубже увяз в сетях этой странной интриги, непонятно кем сплетенной. Вернее, не понимал этого только Макс; Юра с Пашей оба прекрасно обо всем знали, а Флаер уже просто не предполагал, кому следует верить. «Зачем я вообще вышел? – мысленно спрашивал сам у себя Максим. Конечно, невозможно было не услышать пронзительные крики Окунева и, что удивительно, хриплые вопли Мелисова, но ведь вполне можно было отсидеться в квартире. – Нет. Не знаю, что бы тогда с ними случилось…» Юра в два шага подошел к вокалисту практически вплотную и резко схватился за его плечи. Сейчас его и вовсе не волновало то, что сзади стоит Окунев; ничего лучше просто не оставалось. - Хватит выкаблучиваться! – почти взвыл гитарист и в ту же секунду не сильно, но звонко хлестнул Самосвата ладонью по щеке. – С каких пор ты мне не веришь? Максим опешил. Что это было? Вымещение накопившейся злости или последняя попытка приструнить его, вернуть? Теперь Флаер надеялся, что Паша хоть как-то отреагирует, но Окунев, судя по всему, отчаянно пытался слиться с местностью и остаться незамеченным. На какое-то мгновение юноша задумался, что бы сделал Юрон, если бы кто-то другой посмел прописать ему, Максу, пощечину, и что с этим «счастливчиком» могло случиться, но тут же отогнал от себя все посторонние мысли. Снова перед ним был выбор, снова та же ситуация. «Что тут решать! – опять ломал себя вокалист. – Он же побил Пашу!» В глубине души парень вообще не воспринимал этот аргумент всерьез, но и поступить иначе он не мог. Это не по правилам. - Уходи, - тихо, но, как ему показалось, твердо сказал Максим, всё еще не поднимая глаз на друга. Теперь уже бывшего друга, если точнее. Мужчина расслабил пальцы и выпустил плечи Флаера. Что же теперь? Неужели остается – уйти? Окунев уже разукрашен, но Самосват всё еще с ним. «Да», - решил мужчина и незаметно коротко кивнул сам себе. Сделав небольшой шаг назад, Юрон прикрыл глаза. - Тебе надо встретиться с Лаптевым, - совершенно бесцветным, ничего не выражающим голосом оповестил он. – Иначе на MTV мы просто не уедем. - Встречусь, - коротко пообещал Макс. Еще раз кивнув, Мелисов развернулся на каблуках и размеренно, стараясь даже не слишком громко топать, зашагал вниз по лестнице; опять, опять ни с чем. Теперь оставалось лишь бросить все силы на надвигающееся выступление и с чистой совестью искать нового вокалиста.