Тает снег

- Да ты не убивайся так, - вздохнул Лаптев, положа широкую ладонь Окуневу на плечо. Признаться, Паша едва сдерживался, чтобы не заплакать, а с ним такое случалось крайне редко, ведь слезы – это для маленьких девочек. Вроде тех, которые теперь являлись кандидатами на освободившееся место вокалиста Эпидемии. – Помиритесь же когда-нибудь, не будете ведь теперь друг друга бананами забрасывать… Лаптев и сам не верил в то, что говорил; сам не верил собственному спокойствию. Тот день Окунев называл про себя судьбоносным. Когда Юрон ни с того, ни с сего вдруг объявил ему, что такие ничтожества, как Паша, не нужны ни ему, ни группе, ни миру в целом. Тогда вокалист лишь развел руками, вскинув брови: он просто-напросто забыл все известные студенту-лингвисту слова и языки. Как такое называется? Почему еще пару дней назад Юрка улыбался ему во весь рот и крепко обнимал за худенькие плечи, украдкой поправляя ворот светло-розовой рубашки и шутливо дергая за светлые прядки длинных волос, а теперь лишь кривит губы в страшной ухмылке и смотрит так холодно, с нескрываемым презрением? Что могло случиться? Куда всё кануло? - Черт, Лаптев, - сквозь зубы выцедил Паша, запрокидывая голову назад и прикрывая глаза – так было легче терпеть неожиданно нахлынувшее удушье. Рваный, прерывистый выдох, светлые губы снова изо всех сил ловят воздух. – Какого дьявола он творит? - Успокойся, Окунев, - Андрей был, как всегда, рассудителен и нейтрален. Вернее, изо всех старался таким оставаться. Признаться, ему и самому всё это казалось очень странным. Он ведь прекрасно знал, как часто и как жарко ругались гитарист с вокалистом, равно как и помнил вдохновенные рассказы Юрона об их головокружительных примирениях. Это уже вошло в привычку – после любой ссоры незамедлительно должна следовать ее компенсация. Иногда Юрон даже поколачивал друга, но исключительно в воспитательных целях, и парень даже не обижался, хотя в глубине души и не считал это справедливым. В любом случае, цель действительно оправдывала средства, и вскоре всё возвращалось на круги своя – гитарист вновь умильно тискал при всех Пашу, а тот только снисходительно улыбался. Но теперь что-то изменилось, и барабанщик даже знал, что именно. А еще он точно знал, что и Окунев, и Мелисов сейчас примерно в одинаковых состояниях – медленное осознание внезапно навалившейся действительности. Драммер устало повел плечами и поморгал: не слишком деликатно о себе напомнила прошедшая ночь, которую ему пришлось провести на кухне у Юрона, выслушивая все его рассказы о Паше, начиная со знакомства в каком-то ночном клубе, когда парню еще не было и семнадцати, и заканчивая последним визитом в его квартиру. – В конце-то концов, ты ведь сам виноват. Павел выпрямился настолько резко, что на секунду в глазах потемнело. Почему, почему все, включая ни капли непричастного Лаптева, знают о причинах его отчисления из коллектива, а он сам не имеет об этом никакого понятия? - Что?.. – только и смог вытянуть из себя Паша, округлив серо-голубые глаза. - А то ты не знаешь, - не сдержавшись, вздохнул Андрей и звонко хлопнул себя по колену. – Как будто это не ты вчера какую-то девчонку у Юры на виду оприходовал! Где-то глубоко в груди Окунева шевельнулся страх. На виду? То есть, Юра это видел? «Как?!», - кричал внутренний голос, задыхаясь от бессилия. Если Лаптев не врал (а ведь он действительно говорил исключительно правду, и Паша это точно знал, хотя и не хотел верить), то Окунев оказался теперь в очень незавидном положении. Потому что вокалист как никто другой хорошо знал, что Юрон может простить лично ему любую причуду и любой проступок, выждав пару дней или просто взяв в руки ремень (а поколотить Юра действительно мог, хотя и только в самых крайних случаях); что угодно, но не измену. Собственник не станет делить друга или любовника с кем-то другим, ведь так? Лаптев поморщился, представляя себе, как это могло быть. Он словно чувствовал каждое движение воображаемого Окунева, нависающего над воображаемой же девушкой, и это было просто отвратительно, мерзко, противно. Хотя еще хуже было бы увидеть на месте девушки Мелисова. - Если б я был тоже… «из ваших», я бы тебя отымел прямо здесь, - выцедил барабанщик, часто моргая и пытаясь отогнать наваждение. - Ты всё равно бы не смог, - Паша изо всех сил старался быть, как обычно, циничным и гордым, но слегка подрагивающий голос портил весь эффект. Лаптев почувствовал, что не сможет долго сдерживаться. - А я вот в этом сомневаюсь! – Андрей даже вскочил со своего места и едва удержался, чтобы не схватить друга за рубашку и не вмазать ему как следует. Прорычав что-то бессвязное, он серьезно обратился к нему: - Ты хоть немного понимаешь своей башкой, что натворил? Ты и Мелисову в лицо плюнул, и группу подставил! Окунев слегка поежился и даже сжался, опасаясь, что скоро драммер устанет сдерживать свою истинно богатырскую силушку при себе и вспылит, а при его размерах и размерах вокалиста исход поединка был очевиден. Однако теперь Паше стало понятно, почему он так взбесился – даже если ему действительно жалко Юру, всё из-за группы. Конечно, Лаптев действительно был очень близок с Мелисовым, но не настолько, чтобы так сильно ему сопереживать, гораздо больше его сейчас волновали дела Эпидемии, которой еще предстояло подобрать новый голос, и сразу всем участникам группы стало ясно, что займется этим менеджер. А где найти еще одного толкового певца, который, к тому же, выдержит постоянную нервотрепку, творящуюся в коллективе, и вечное недовольство Юрона? Понятно, что если такой человек где-нибудь и найдется, то бедняге придется очень несладко и непросто. Намного выгоднее для всех было бы оставить Пашу на своем месте и не мучиться, но Юра уже всё решил и окончательно определился со своим отношением к Окуневу. Андрей с трудом перевел дыхание, пытаясь про себя сосчитать до десяти. Но теперь, выговорившись, мужчина определенно чувствовал себя лучше. - Ладно, извини, - небрежно бросил он, и неопределенно передернул плечами. – Просто из-за ваших с Юрой тёрок может развалиться группа. - Если нужен другой вокалист, то я могу найти, - неожиданно для самого себя предложил Павел. Всё-таки в глубине души ему было стыдно перед Лаптевым и остальными музыкантами за такую подставу, и он был готов на многое, чтобы как-то сгладить свою вину и покинуть группу, если не с чистой совестью, то хотя бы с уверенностью. - Смеешься, - как-то почти обреченно вздохнул драммер, на секунду прикрыв глаза, будто бы ему было неприятно даже смотреть на Пашу. – Если Мелисов узнает, что ты мне вокалиста подогнал, то он пришибет всех троих: и тебя, и меня, и новенького, - он опустил голову и нервно почесал затылок. Паша заметил, что его руки будто бы… подрагивали? – Не совался бы ты к нам сейчас. Вообще, в смысле. - Почему? – только через секунду до Окунева дошло, какую глупость он только что сморозил. - По кочану, - отмахнулся Лаптев. – Если надумаешь извиняться, то дожидайся, когда мы вокалиста подберем. Это месяц-полтора, не меньше. Павел не любил извиняться, ужасно не любил. В последний раз он делал это еще в школе, в выпускном классе, когда в порыве праведного гнева из-за несправедливо поставленной двойки высказал учительнице математики всё то, что о ней думает. Тогда его действительно заставили извиниться, и то, парень до сих пор обижался на нее, и, если видел ее на улице, обходил за три метра, старательно делая вид, что они незнакомы. «Я уже был знаком с Юрой», - откровенно дурацкая мысль пришла в голову Окуневу, и между ребрами почему-то защемило. Конечно, ведь именно в тот год юный Паша и признался Мелисову. - Хорошо, - вокалист сам не понимал, как соглашался на такое, но иначе не мог. – Дождусь. - Не суйся, - еще раз повторил Лаптев. И он был прав. *** Паша резко распахнул глаза, услышав пронзительный визг будильника. Ровно шесть утра, как и полагается. Обычно Окуневу, ложившемуся примерно в час ночи, за глаза хватало нескольких часов сна, но в эту ночь ему совершенно не спалось, на него нападали не самые приятные мысли, от которых откровенно гудела голова; один раз ему даже пришлось выйти на балкон, и вот тому результат – веки слипались, руки отказывались слушаться, всё тело будто бы налилось свинцом и приросло к кровати. Он с трудом, скрипя зубами и несильно сжимая кулаки, перекатился на другой бок, и тут же внутри что-то щелкнуло, глаза округлились, а сердце, кажется, пропустило удар. Рядом лежал, умильно посапывая, Максим. Вымытый, отогретый и накормленный, он, в отличие от хозяина квартиры, заснул еще по пути в постель, поэтому стоило ему упасть в кровать, как он негромко захрапел. Паша негромко усмехнулся: несмотря на вопли будильника и относительно громкие стоны просыпающегося соседа, парень всё еще спал, причем делал это в позе морской звезды, подложив ладонь под щеку. Окунев, смачно потянувшись, сел на кровати и свесил ноги. - Макс, - негромко позвал он, даже не оглядываясь на гостя. – Вставай, хорош валяться. Но Макс не отозвался. За прошедший день он слишком сильно устал, чтобы проснуться вот так запросто, от каких-то звуков. Паша шумно выдохнул, оборачиваясь на сладко спящего приятеля, и невольно улыбнулся. Он начинал понимать, что именно привлекло Юру в Максиме. Даже несмотря на негромкий храп и не слишком привычную позу для сна, наверное, многие бы были рады увидеть его спящим с утра. «Сама невинность! – отметил про себя вокалист. – Да ему на концертах дрыхнуть можно, женщины в восторге будут!» Окунев протянул руку и осторожно дотронулся холодными пальцами до его плеча. - Макс! – на этот раз прозвучало уже громче. Он хитро улыбнулся уголками светлых губ. – Вставай, в школу опоздаешь! Самосват лениво пошевелился, зашуршав одеялами и промычав что-то бессвязное, затем поднял голову и разлепил сначала один глаз, а потом другой. - Я уже не маленький, - буркнул он, и Павел едва удержался от смеха. Да, теперь он понимал Юрона еще больше: можно ли к такому относиться не как ребенку? Парень передернул плечами, закинул пряди уже отросших светлых волос за уши и потянулся к небольшой прикроватной тумбочке, за аккуратненько сложенной Окуневым одеждой и лежащими поверх очками. Если честно, Флаер и сам не помнил, куда на самом деле забросил свои тряпки, но был страшно благодарен Окуневу за то, что не только пустил переночевать насквозь продрогшего приятеля, выслушал весь его бессвязный рассказ и стерпел внезапно нахлынувшие на этого приятеля слезы, но и позаботился о комфорте гостя. Пожалуй, такого теплого приема Максу еще не оказывали никогда. Паша, видя удивление Самосвата, еще раз улыбнулся. - Ты вчера быстро вырубился, вот я тебе твое барахло и собрал, - пояснил он. – Только потом оставляй его где-нибудь в одном месте, а то я еще минут десять по квартире ползал, а спать-то хотелось! Макс, не удержавшись, тоже улыбнулся, но за этой улыбкой было и открытое смущение. Юноша, рвано выдохнув, подтянул одеяло к груди и опустил глаза. - Прости меня, - не слишком внятно пробормотал он. – Я этого даже не помню. - Да еще бы ты такое помнил! – усмехнулся Паша, не сводя глаз с гостя. Теперь, после нескольких секунд пристальных осмотров, он заметил свалявшиеся, вероятно, целую неделю не чесаные волосы и темные круги под глазами. «Плохо о нем Юра заботился, - думал вокалист. – Как с помойки пришел!» Окунев откинул волосы за спину и, резко подобрав ноги под себя, придвинулся поближе к гостю. – Всё нормально, ничего такого. Я же тоже… ну… бывал в твоей шкуре. Секунда понадобилась Паше, чтобы понять, что он сказал что-то явно не ободряюще, а совсем наоборот, напомнил Максу о выгнавшем его Юре, и еще две на то, чтобы всерьез испугаться, не заплачет ли сейчас Макс. Или, может, его затрясет от ужаса? Или наоборот, он, обозлившись, отвесит Паше пощечину? Надо признать, Окунев действительно умел фантазировать. Но юноша лишь вымученно улыбнулся, одними губами прошептав: - Спасибо. Вдруг что-то дернуло Окунева, он, сам от себя такого не ожидая, притянул Макса к себе и обнял. Парень, что тоже удивительно, даже не сопротивлялся, а просто прижался щекой к Пашиной груди, что-то негромко бормоча себе под нос. Павел смотрел на него сверху вниз и осторожно поглаживал по плечу, и уже собирался что-то сказать, как что-нибудь его непременно останавливало. Самосват аккуратно отстранился, выбираясь из объятий уже не приятеля, но определенно друга. - Так чего? – улыбнулся Окунев. – Завтракать будешь? На учебу пойдешь? - У меня даже вещей-то с собой нет, - как-то неловко развел руками Максим. – Так что сегодня я, видимо, гуляю. - И как объясняться будешь? – ухмыльнулся Павел; ему такой настрой нравился. Макс неожиданно помрачнел, и Паша даже не успел сообразить, что не так. - Точно так же, как в тот раз, когда меня Юра… Мелисов, - поправился он и слегка поежился. – На зачет не отпустил. Повисла неловкая пауза. Окунев определенно не знал, что на это ответить, хотя и слышал про тот случай: о нем ему бесстыдно донес Лаптев, которому то ли рассказал Юрон, то ли опрометчиво пожаловался Флаер. Вообще, если говорить откровенно, Паша в целом поддерживал решение друга (хотя, вряд ли теперь их можно было назвать друзьями, разве что бывшими согруппниками), но стоило ему вспомнить, как упорно Мелисов трясся над ним и к чему это, в конце концов, привело, и он тут же соглашался с Самосватом. «Как был мамашей, так и остался!», - в сердцах отозвался внутренний голос, и Паша непроизвольно вздрогнул, настолько страшно было такое вспоминать. Тонкие пальцы сами сжались в кулаки, но Паша вовремя взял себя в руки. - Так что? – с трудом выдавил он из себя, изо всех сил стараясь казаться естественным. – Ты голодный или питаешься солнечной энергией? Максим закусил губу и едва заметно кивнул, так, что Паша даже не понял, что это значит. - Голодный, - почему-то именно прошептал Флаер. Больше Окунев ничего не говорил. Он тут же буквально вскочил с кровати, наспех натянул домашние шорты и футболку, вполз в синие пушистые тапочки и громко зашлепал ими по полу, направляясь прямиком на кухню. С едой у Паши было, честно говоря, не слишком-то хорошо: завтраком он обычно пренебрегал в утренней спешке, успевая выпить только полчашки растворимого кофе, обедал в студенческой столовой, а ужинал вообще через раз. Собственно, именно этим и объяснялась его почти болезненная худоба и страшная угловатость. Но как бы то ни было, Максима надо было накормить обязательно, он же, в конце концов, гость, даже, можно сказать, званый. Вокалист резко открыл дверь холодильника и заглянул внутрь. «Масло, - отметил он про себя. – Уже неплохо!» Хлеб же у Окунева был всегда. Сзади что-то грохотнуло, заставив Пашу резко обернуться. Сзади стоял, согнувшись в три погибели, Самосват, и лихорадочно подбирал с пола упавшую с подвешенных прямо над его головой сушилок одежду. Вокалист не сдержал улыбки. «Подкрадывается!», - подумалось ему. Макс поднял испуганный взгляд на друга и развел руками. - Я не специально, правда, - оправдывался он. – Просто шел и задел случайно… - Оставь! – почти приказал Окунев, а затем, подойдя ближе, просто сгреб все вещи в охапку и закинул их в стоящий рядом красный таз, еще и утрамбовав для надежности ногой. Самосват смотрел на это с нескрываемым удивлением – еще бы, урони он чистое белье у Юрона, он бы сначала просто отвесил бы ему хороший, добротный подзатыльник, а потом, для закрепления, еще и поворчал бы на него. «Хоть я сейчас и не у себя, - подумалось Максиму. – Вернее, не у Юры…» Павел небрежно отодвинул таз ногой и, глядя на Макса, зачем-то кивнул. - Бутерброды будешь? – просто спросил он и, гордо выпятив грудь, добавил: – Я масло нашел! - Паш, - обратился к нему Макс. Всё в нем выдавало какое-то непонятное волнение – дыхание было тяжело, как после долгой пробежки, голос подрагивал, и парень нервно кусал губы. Всё просто потому, что то, о чем он собирался попросить, вообще никак не вязалось с событиями прошедших суток, скорее даже наоборот, противоречило им. Сглотнув, он продолжил: - Ты ведь можешь кое-что для меня сделать? Окунев нахмурился. Вообще, ему было вовсе нетрудно как-нибудь помочь оказавшемуся фактически на улице Самосвату, но тот тон, каким он просил об услуге, определенно настораживал. Флаер будто сам боялся произнести хоть слово. «Точно Мелисов запугал!», - зло подумал Паша, и почти яростно кивнул. Вот теперь он точно ни капли не сомневался, что сделает всё так, как Максиму будет нужно. Хотя бы назло Юрону. - Хорошо, - выдохнул юноша и отвел взгляд. Секунда колебаний, и он всё же решился: - Ты не мог бы позвонить Юро… - он прикусил язык и на мгновение зажмурился. – То есть, Мелисову? Окунев опешил. Получается, вчера Юра вот так запросто выгнал Макса из квартиры на мороз, даже не дав бедолаге теплой одежды и ни разу не беспокоясь о том, что с ним может случиться, а сегодня этот самый бедолага просит приютившего его Пашу позвонить их общему главному тирану и деспоту. И как это называется? «Он же всё свое оставил! – вдруг осенило Окунева, и он даже немного успокоился. – Тогда-то всё понятно!» - Вещи хочешь забрать? – напрямую спросил парень. Всё-таки он должен был в этом удостовериться. - Нет, - честно признался Самосват, помотав для верности лохматой головой. Паша снова нахмурился, и уже собирался что-то сказать, но Флаер его опередил: - Я хочу разобраться. На несколько мгновений Максим прикрыл глаза, определенно не желая видеть, как лицо его новоявленного друга вытягивается в удивлении. А вот теперь Павел мог точно сказать, что не понимает ровным счетом ничего. Он не понимал, каким добрым дураком надо быть, чтобы такое простить; не понимал, как можно так легко пренебрегать собственной гордостью, которая, в отличие от разномастных тиранов, гуляющих по миру, только одна; в принципе не понимал, зачем это вообще нужно. «Не из-за квартиры, - пытался как-то рассуждать Окунев. – Жить можно и со мной, у меня и места побольше будет. Тогда что?» - Зачем? – наконец, не сдержавшись, выпалил он. – Мелисов же тебя выгнал! Макс почти виновато опустил глаза, как нашкодивший мальчишка. Парень вполне понимал, что сейчас не было никакого смысла врать или приукрашивать, и единственный выход – сказать так, как есть. - Да, выгнал, - Флаер едва заметно кивнул и тут же резко поднял взгляд на друга. – Но мне очень надо, Паш! Правда, надо! - Зачем? – снова повторил вокалист, чувствуя, что понемногу звереет. Нет, как это возможно? Как можно такое простить? – Макс, да он тебя выгнал! Понимаешь? Чего тут еще разбираться? Просто на улицу выпер! В феврале, черт тебя дери! Это же… Но договорить Паша не успел. - Я хочу разобраться, - упрямо повторил Самосват, серьезно нахмурившись; его голос вдруг стал гораздо решительнее, в нем зазвучала сила, и кажется, даже злость. Окуневу стало окончательно понятно – он вовсе не шутит, а действительно собирается к Мелисову на поклон. Юноша выдохнул, снова уперся взглядом в деревянный пол и уже тише добавил: – Что тебе стоит! Позвони ему прямо сейчас! Окунев до боли сжал зубы и крепко зажмурился. Почему-то сейчас ему особенно не хотелось отпускать Макса в лапы Юрона, который – без всяких сомнений! – опять свяжет его по рукам и ногам, опять станет терроризировать своими тараканами, опять доведет бедного парня до слез. Или снова выгонит. И хорошо, если Паша снова окажется рядом, но, если нет, то что же будет? К кому он тогда пойдет? К друзьям? Вот уж кто точно не поймет его ситуацию. «Нет!» - проговорил для себя вокалист и твердо решил, что не позволит этому случиться. - Макс! – он крепко вцепился длинными пальцами в запястья друга; тот, на удивление, даже не попытался вырваться, и Паша решил не терять момент. – Да послушай меня уже! Я дольше тебя знаю Мелисова, и ничего хорошего с ним не выйдет! Он такой и есть! - Я и сам пойму! – раздраженно оскалился Самосват, вырывая одну руку из хватки Окунева. – Просто позвони ему, я сам могу договориться! - Еще чего! Мазохист! – на одном дыхании почти прокричал Павел и едва удержался, чтобы не схватить парня за всклоченные волосы и образумить хотя бы силой, раз уж слова до него не доходят. Сердце бешено колотилось в груди, и Окунев понял, что долго так продолжаться не может. Нужно было что-то делать, как-то успокоить вдруг разбушевавшегося друга. Ловко хватая Самосвата за локти, Паша резко прижал его к себе и тут же, не давая ни секунды на соображения, впился в его губы едким, слегка болезненным, но всё-таки щадящим поцелуем. Макс зажмурился настолько сильно, что казалось, он сейчас заплачет. Но нет, парень мужественно вытерпел, когда Окунев немного сбавит силы, и только тогда резко оттолкнул друга от себя. Повисло неловкое, долгое молчание. Максим скривился, будто только что проглотил лимон, и слегка прикрыл глаза, но не решался что-то сказать; Окунев же просто серьезно смотрел на парня, по-прежнему цепко удерживая его за руки и ожидая, когда же он хоть как-нибудь отреагирует. И Паша уже обрадовался, когда Флаер, наконец, поднял на него глаза, но он лишь выдохнул, запинаясь: - Что это было? - щеки Макса почти болезненно покраснели. Паша немного помялся, прежде чем отпустить друга и всего лишь пожать плечами. - Иначе тебя не успокоишь, - он старался выглядеть непринужденно, но получалось это откровенно плохо. Самосват снова замолчал, думая о чем-то своем и стараясь даже не смотреть на Окунева. Тот лишь прикусил губу, мысленно ругая себя за такой необдуманный поступок. Разумеется, получилось нехорошо, но с этим уже ничего не сделаешь. - Паша, - явно пересиливая себя, позвал Максим. - Пожалуйста, позвони Юре, - на этот раз юноша даже не поправился. Павел уже разочарованно выдохнул, решив, что его не разубедить, как вдруг Макс совсем негромко, еле слышно добавил: - Завтра. Позвонишь? Паша вымученно улыбнулся и кивнул, радуясь про себя, что парень не стал мучить его расспросами. Либо он оказался выше этого, либо был слишком занят иными мыслями. - Уговорил уж, ладно, - выдохнул он, стараясь, чтобы голос звучал по-прежнему сильно. – Но ты мазохист, Самосват. Совсем уже безнадежный. Максим тоже попытался улыбнуться. Больше ему просто ничего не оставалось.