Мой любимый - Джанки Аспен

Мы стали встречаться – больше я ему такой наглости не позволил, и всегда приглашал на свидания сам, хотя в итоге, как обнаруживал изумлённо, первую партию начинал играть он, выбирая, куда пойдём и что будем делать. Мы «таскались» и «тусовались» (я начал разбираться в сленге) по разным богемным барам и курильням, по каким то невероятным кафе, каждое из которых обязательно было «в стиле» и содержало свою «тусовку». Мне пришлось купить целую кучу одежды соответствующего вида и начать завязывать волосы в высокий хвост. Чего Джанки и его приятелях не было, так это отстранённости, свойственной аристократическим компаниям (я ещё не дошел до того, чтоб называть их «тусовками»). Иметь вид, словно тебе абсолютно всё равно, что перед тобой происходит, считалось очень важным и каждый добивался этого по своему. Я – по природной холодности натуры (сходившей на нет за рулём, а теперь рядом с Джанки), мой братец – по причине общей вялости, кто-то просто тренировался, кто-то (вроде Говарда Диккенса, которого я имел несчастье видеть пару раз) по настоящему был не от мира всего, кто-то искусно притворялся. Если ты этого не делал, ты нарушал неписанные правила и кое где становился персоной нот грата – как мои собратья по автоклубу Феб де Арно, который ну никак не мог сдержать природное жизнелюбие настоящего люцен и Беатриче, которая призирала все эти условности. Кстати, о Беатриче… Однажды, наплевав на то, что я аристократ и член палаты нижнего сената, Джанки потащил меня на политический молодёжный митинг: санафрондисты всех цветов и оттенков, Рабочая Партия Иммедрии, Движение за Единую Чистую Нацию (сборище недоумков – ну какая может быть единая нация в стране на континенте, заселенной колонистами из всех стран старого света, где, в отличии от, скажем, Файрспайса или Деметры, даже своего коренного населения толком не было!) и всяческий сброд, пришедший поглазеть и потолкаться, а то и подраться. Джанки не особо волновала политика: он не очень хорошо представлял себе, чем «правые» отличаются от «левых», как работает наш Сенат и почему на пост президента избирают кандидатов только из трёх партий; знал лишь что санафрондисты – молодцы и всё делают правильно, а ДЕЧН – «просто придурки, которым только дай до человека докопаться». На митинг мы пошли «потусоваться» и «интересных чуваков позырить». Джанки был, как обычно – драные джинсы, алая псевдокожанная куртка, пародирующая лэтнер – настоящий лэтнер такого размера просто не существовал в природе, да и сомневаюсь, что у Джанки хватило бы сил таскать на себе несколько килограммов толстой кожи и металла. Я давно уже приобрел себе лэтнер – отличную вещь из тех, что не сразу пробьёшь и ножом и, глядя на себя в зеркале перед выходом, ухмыльнулся – тип, смотрящий оттуда, мало напоминал аристократа. Митинг проходил на небольшой, крытой площади, где обычно был рынок – сейчас торговые палатки и лотки были убраны, на вмурованных сидели и стояли люди, держащие флаги или плакаты. Я не успел толком понять, в чём именно цель этого сборища – одна из волн людей оторвала и унесла от меня Джанки, а вторая выбросила мне чуть ли не в обьятья Беатриче. - Ты?! – возмутилась она так, как будто я вломился к ней в спальню среди ночи. – Какого дьявола тебя занесло сюда, Ланс?! Циннелийцы, особенно южане – очень вспыльчивый народ. И в выражениях не стесняются. - И я рад тебя видеть, товарищ – (я знал, что это обращение ей нравится больше всего), - но если ты тут, почему бы не быть и мне? - Потому что… Ох! – Она кого-то как следует пихнула и привстала на цыпочки. – Потому что я тут с парнем и только посмей! – её иссиня-чёрные глаза засверкали недобрым огнём, - только посмей при нём упомянуть, кто я и откуда… Он думает, я из колледжа… Что я ему ровня… О господи, вот и он! Ради всего, что тебе дорого, молчи! Из человеческого водоворота вынырнул парень, ухватив Беатриче за руку. - Триш, куда тебя понесло! Пошли, пробьёмся к нашим! Я с интересом рассмотрел его. В парне явно текла кровь расфа – коренных файрспайцев, об этом говорили его глаза – совершенно чёрные, с карамельно-коричневого цвета белком – впрочем, достаточно большие, и волосы, заплетённую в традиционную файрспайскую прическу – кажется, это называется «дрэдды». Каждая дрэдда в конце была перемотана яркой ниткой и все они были стянуты в пучок – очень странное зрелище. Судя по татуировке из оранжевых и зелёных точек на лбу, родился он на островах. Одет парень был как и все здесь – джинсы, тяжелые ботинки, простая кожаная куртка с несколькими приклёпанными значками – красная цепь санафрондистов, значок рабочей партии, какого-то колледжа, кожаные перчатки с отрезанными кончиками пальцев. - О, Ретт… Познакомься, это Ланс… Мы вместе учимся… Ланс тоже интересуется автомобилями… Не нужно быть гением или просто одним из лучших студентов курса, чтоб понять, что здесь происходит. Где-то – возможно как здесь, на митинге или на авторазборке или ещё где-то в таком месте Беатриче познакомилась с этим Реттом. Наверняка он – серьёзный парень, левый до мозга костей, самостоятельно получающий образование и Беатриче приходится как-то скрывать, что несмотря на свои феминистические взгляды и левые предпочтения, она всё-таки Беатриче-Магдалена-Вивиен Аннети-Сан-Симоне-Деларосса-Граци ам Тория. И это ещё если коротко. Представители древних дворянских семей Циннелии носят на себе столько имён, что их порой можно записывать в три строчки, особенно те фамилии, что когда-то были в Золотом Списке Дожей. Те, кто не желает возится с этим обычно берут себе псевдоним – Нова, Виват, Верити или что-то в этом роде. Беатриче, насколько я знаю, пользуется псевдонимом Астре. Понятное дело, парню из рабочей семьи незачем знать, что ты – одна из самых богатых наследниц страны и твои не такие уж далёкие предки избирались Дожами. - Рад знакомству. А ты здесь с кем? Я имею в виду – с какой партией? - Да ни с какой, – я тщательно осматривался, благо рост позволял, пытаясь выхватить в толпе крашенную шевелюру, - я здесь со своим парнем, это была его идея. - С Тео? – У Беатриче взгляд и вовсе стал загнанный. - Упаси меня Господи когда-нибудь вновь связаться с Тео. – Я наконец-то увидел Джанки. – Нет, ты его не знаешь… Его оттеснило от меня, он вон там. - О, нам тоже туда! – обрадовался Ретт. – А ну-ка, поднажмём вместе! Мы поднажали – этот Ретт был намного ниже меня, расфа вообще не отличаются высоким ростом, даже полукровки, но крепким, да и спортсменка Беатриче была не из тех, кого сдувает ветром, и скоро, ориентируясь на яркое пятно, я вывел их к Джанки. - О, Ланси! А я как раз к тебе. Это твоя компашка? - Гм, да. Это моя подруга Беатриче… - Зови меня Триш! – Беатриче пнула меня в лодыжку, впрочем без особого успеха, мои ботинки со шнуровкой до середины икры были армированы со всех сторон. - И Ретт, её парень. - Тас тареча, Ретта-тен! Рад знакомству, Триш. Я Джанки, да, - он почему-то странно покосился на Ретта, который хмыкнул, - меня взаправду так зовут. У мамочки не все дома были. Лады, давайте-ка двинем вон туда, поближе к трибуне, вон где те стальные прилавки – там ещё парень с флагом Циннелии, там вся нормальная тусня собирается, а с другой стороны все эти полудурки из Единства. Ох чую, будет драчка! - Ты же не любишь драться? – удивился я. - Но глянуть то-прикольно! Ты ствол захватил с собой? - Нет, конечно, ещё не хватало. В такой толпе… - я чувствовал, что по моим ногам кто-то ходит и ещё раз возблагодарил Бога за армированные походные ботинки. Сам Джанки, как я заметил, вообще на землю почти не наступал – он либо повисал на мне, либо шел по чужим ботинкам (что вряд ли кто особо замечал). - И то верно, сдёрнут – как раз плюнут. - Ланс, что это? – прошептала Беатриче, притиснувшись ко мне. - Это не что. Это Джанки. Мио дольче компаньо, – я вспомнил подходящее выражение. - Компаньо? Сколько ему лет? - Шестнадцать. Ох, не надо так смотреть, я знаю. Слушай, всё непросто с ним. Он не маленький ребёнок, а я не Билл Диккенс, у этого парня любовников было больше, чем у нас с тобой, вместе взятых. - Вот уж не думала, что ты до такого докатишься? – Беатриче сделала в воздухе странный жест. – Ты же у нас был всегда таким… - Докатишься? – я вдруг понял, что она имеет в виду. – Джанки – не хастлер, он у меня и денег-то не берёт, а дай ему волю – и сам будет платить. Да, он странно выглядит и странно говорит, он был… Господи, как это слово… Несовершеннолетний мелкий бандит… - Шпана. - Да, шпана. Но сейчас он живёт обычной жизнью – почти обычной… Ага, кто-то вышел на трибуну. - Вау, это же сама Вероника! - Завопил Джанки у меня под ухом так, что я и ещё несколько человек оглохли (меня всегда мучило любопытство, откуда в этом тощем теле такой громкий голос). – Ух ты, вот щас как она скажет! На трибуну вышла девушка с наголо бритой головой – такого я ещё не видел, если мне не изменяло зрение снайпера, часть головы была покрыта татуировкой. Хм, и вправду есть, на что, как сказал Джанки «позырить». - Товарищи! – голос у девушки был сильный и звучный. – Я рада приветствовать вас! - Ура! – заорали все и Джанки – громче всех, как будто у него в руках был микрофон. - Сегодня я не буду говорить о торжественной дате, о которой вы все, без сомнения помните, не буду и пересказывать вам постановление Ассамблеи партии. Кому надо – тот прочтёт в газете, а кому не надо – тому и не надо! - Да, - выдохнул рядом со мной Ретт. – Она всегда так говорит. Как бритвой режет. В Генеральной Ассамблее уже таких нет, там любят тех, кто говорит гладенько да ладненько! Видимо всё надеются избираться в Сенат! Это он сказал таким злым тоном, что я моментально понял все страхи Беатриче. Пожалуй, скажи я ему, что я – сенатор, он бы, пожалуй, попробовал меня избить. - А как она поёт! – мечтательно протянул Джанки. Мы все изумлённо уставились на него. - Вей, а вы не знали? У Вероники своя группа, называется «Пепер Пай». Пока что они не выступают, но я был на их репухах пару раз и я вам скажу, что это прямо зашибись! Беатриче только подняла на меня беспомощный взгляд, а я пожал плечами. Язык, на котором говорил Джанки, и вправду был нам чужд. На митинге было интересно. Представители рабочей партии и ссанафрондистов говорили очень занятно, и впрямь не «гладенько да ладненько», как у нас в Сенате, где хорошим тоном считается вылить на слушателя побольше воды и в итоге оставить его с «или да, или нет, или может быть». Вряд ли кого-то можно было назвать вторым Фантическу, но слушать их всё равно стоило. Выходили на трибуну и борцы за чистоту и единство, которые утверждали, что спасение страны – в выдворении всяких там синтайцев, ветгайцев, циннелийцев, расфа и прочих (каждая названная нация сопровождала эти слова протестующим воплем, и даже я, заразившись общим настроем, когда речь зашла о «гармцах, везде насаждающих свои порядки», крикнул «пошел сам к черту!» к восторгу окружающих, а кое-кто даже чем-то запустил в оратора), на что ему ехидно так спросили – кто же останется? Откуда-то вылез проповедник и стал грозить карами небесными, и упрекать нас всех в распутстве и непристойности, его согнали дружными воплями и хохотом; появился представитель консерваторов и стал петь хвалы аристократической партии, этого вообще столкнули с помоста. Как и предсказывал Джанки завязалась драка, где Ретт попросил непременно поддержать «наших» – таких же парней-расфа, санафрондистов и рабочих, с дредами разной длинны и цвета, с татуировками, у многих – их национальные украшения. Я вовсе не собирался ввязываться в драку, но когда какой-то сумасшедший с гнилыми зубами заорал мне прямо в лицо «чертовы гармцы, понаехали и теперь для нормальных людей нет никакого прохода» я не стал ему пересказывать историю колонизации Нового Света или советовать сходить к памятнику Пилигримов, которые высадились триста лет назад в устье Анабель и прочесть имена, почти сплошь гармские – я просто сбил его с ног и швырнул в толпу, к явному восторгу Джанки. После митинга мы отправились в бар – я благоразумно поддерживал разговор исключительно на общие, в основном автомобильные или политические темы. Джанки же, которого не волновало ни то, ни другое, радостно вис на мне, восхищаясь всеми моими подвигами (в основном состоящими в том, что я отпихивал от него всех подряд) и расписывал свои, заключавшиеся в том, что в толпе он ухитрился как следует «по-синтайски» пощипать и потыкать самых неприятных субъектов в самые болезненные места. Ретт оказался неплохим парнем, только очень серьёзным – из тех, что кроме основной учебы ещё посещают какие-нибудь курсы и всё время выписывают себе образовательную литературу. То, что в прессе называется «цвет рабочей молодёжи», а люди вроде моей матери или брата обычно говорят «плебей пытается выйти в люди, да ногти почистить забыл» или, как гласит поговорка народа Русваля «с суконным рылом в калашный ряд» (уж не знаю, что это значит). На следующий день мы встретились с Беатриче в университете. - Нам надо поговорить. – Начала она в своей излюбленной манере. Я кивнул. Когда-то мы встречались с Беатриче, и все, кроме нас, находили нас красивой и отличной парой – отпрыски знатных (но не выродившихся) семейств, оба – богатые, оба – красивые, каждый на свой лад: я – типичный гармец, высокий, светловолосый и светлоглазый, она – циннелийка, южанка, черные вьющие, блестящие синевой волосы, почти чёрные, лишь слегка переходящие в густую синь у зрачков глаза, точеные черты лица, гибкая фигура. Беатриче – одна из лучших игроков в волейбол, чемпионка и именно за это (а так же за знатное происхождение и великолепную учёбу) ей прощаются все её феминистические штучки. Но если честно, наше с ней общение воскрешало в памяти все гармско-циннелийские войны от начала эры. В итоге мы решили, что проще остаться друзьями. - В общем, насчёт Ретта… Всё оказалось примерно так, как я и предполагал. На какой-то автомобильной свалке-барахолке, где Беатриче с упорством фанатика-археолога (видимо, как отголосок детской мечты) искала детали для своего «миньон-корвета» - древнего, конца прошлого века, авто, который собирала собственными руками, она встретила этого самого Ретта. Они заспорили о каком-то доисторическом моторе и буквально через пару часов выяснили, что у них, необыкновенно много общего. Я легко себе представил Беатриче – в джинсовом комбинезоне с заплатами и рабочей рубахе, с волосами, убранными под платок, повязанный на ветгайский или циннелийский манер, в сапогах и перчатках, с грязным следом во всю щеку – никто бы не заподозрил в ней наследницу дожей. - Мне пришлось выдумать себе целую биографию! Снять комнатёнку в трущобах, купить подержанную мебель и всё такое… И всё время следить за собой, как бы чего не ляпнуть! Однажды я упомянула о «Палаццио» - так пришлось срочно выдумывать, что я подменяла там заболевшую подружку-горничную! Я только хмыкнул. Ну да, конечно, как же ещё можно посетить «Палаццио Гранде» - великолепнейший отель, где принимают особ королевской крови, епископов, кардиналов, ну и конечно, правителей вроде Фантическу, место, где остановится хотя бы на одну ночь частенько является мечтой всей жизни. Разумеется, люди моего круга всегда останавливаются в «Палаццио», если едут в другой город – я бывал в «Палаццио Готем» и «Палаццио Ривер». Когда я женюсь, скорей всего моя первая брачная ночь пройдёт в одном из свадебных номеров «Палаццио» - в одном из тех, что похожи на преддверие рая. Рая какой-нибудь религии из тех, что требует убивать столько неверных, что в замен на небесах обещает всё и даже больше. - И теперь… О господи, я просто запуталась… Хорошо он увидел тебя, а то мне вечно приходилось изобретать какие-то отговорки, чтоб не знакомить его со своими. К счастью, у тебя хватило мозгов держать рот на замке… - Никогда не жаловался на отсутствие мозгов… - Ох, Ланс, не в этом дело! Просто чёртов аристократизм из тебя так и прёт во все стороны. Как бы ты не оделся, за рабочего ты не сойдёшь! Я вспомнил слова Джанки «Ой вей, Ланси, на тебя что не напяль – всё одно, ты шикарный парень, аристо сверху донизу. А меня хоть во фрак выряди, хоть золотом облей, а брюликами посыпь, всё равно будет видно, что я за штучка». - Ну и?.. - Ну, он просто решил, что это потому, что ты коренной гармец – ты для него слишком экзотично выглядишь. Он вырос на острове, где никогда не видел белых людей, особенно гармцев. Ты для него – экзотика. К счастью, хоть в тачках ты рубишь! Ну вот, скоро и Беатриче заговорит на жутком сленге. Куда катится мир? - Да ещё этот твой Джанки… На какой помойке ты его нашел? - Я встретил его случайно… Ему нужна была помощь, я ему помог. Потом мы снова случайно пересеклись и решили встречаться. - Это плохо кончится, помяни моё слово. Мы стояли у гигантского окна, выходящего в университетский сад. Беатриче мрачно разглядывала студентов, словно они в чём-то провинились перед ней. - Знаешь… Ретт родился на одном из островов… Даже не на Гранд-Файрспайс, а вообще, на какой-то крапинке, которую и на карте не сразу найдёшь. Там до сих пор средневековье, даже электричества нет! Он автомобиль увидел, когда ему было уже двадцать! Он читать и писать научился по консервным банкам! Что бы накопить денег он ходил ловить омаров, нырял за жемчугом… А это очень опасно, там у них, где водятся жемчужные раковины на дне живут такие твари… Он мне не рассказывал, я об этом только читала – случайно тронешь, и тебя парализует. И всё. А он рисковал. Рисковал, что бы сначала уехать со своего острова, хотя его семья и прокляла его – по их понятиям, он должен был давным-давно жениться и жить, как все. А он уехал… Сначала на Большой Остров, там пахал как проклятый, что бы заработать на визу сюда, потом здесь тоже… На него смотрят, как на отброс общества, на слабоумного, только потому что у него не такие глаза и волосы, как у нас. Я однажды сказала ему: постригись, как мы, носи очки, сведи татуировки. А он говорит – тогда это значит, что я сдался. Что мой народ никуда не годен. А это не так. Не их вина, что они так живут, ничего не видя. Это вина правительства – у них там на Файрспайсе такое творится, мы даже не представляешь! Наш купле-продажный Сенат… Да, Ланс, твоё место тоже куплено, и то, что это случилось ещё до тебя, ничего не меняет… Так вот, наш Сенат и Президент, по сравнению с тамошними чиновниками – это циннелийская диктатура. В городах такой разбой… Мафия чуть ли не открыто ездит… А в деревнях – как будто и не было цивилизации, ни школ, ни больниц, ничего. Знаешь, о чём мечтает Ретт? Выучится, скопить денег и вернутся на родину. Открыть там школу. Посмотри на них! – она резким жестом обвела серые садовые дорожки и аккуратно постриженные деревья. – Посмотри на себя в зеркало! Все, кто толпится «среди этих древних стен» напичканных ничтожными традициями и, несмотря на всю эту болтовню о равенстве, ублюдочным низкопоклонством – декан называет меня «миледи»! - А меня – «сэр» или «милорд». - Вот-вот. Все эти – они и не стоят одного человека, который днём учится на инженера, вечером в мастерских чинит машины таких богатых мерзавцев, как мы… Я чинил свою машину сам, как и Беатриче, так что с её стороны это было не вполне справедливо, но я промолчал. - И ещё находит время заниматься партийной работой, искать единомышленников, разрабатывать план школы… И при этом каждый чёртов тупоумный коп, чьи предки наверняка всего лишь пару поколений прибыли сюда, спасаясь от висельницы, каторги или долговой ямы уже считает себя «настоящим» жителем этой страны и норовит арестовать его! И он это терпит! А я… - глаза у неё блестели, - я вру такому человеку. Ну, что ты молчишь?! Что я мог ей сказать? Беатриче поступала глупо и опрометчиво. Влюбится в человека не своего круга всегда достаточно досадно, а если при этом ты начинаешь ненавидеть свой титул и положение – это совсем плохо. - Расстанься с ним, - только и сказал я. - Ты идиот. От кого я жду совета – от Ледяного Милорда? А… - Беатриче сделал циннелийский жест, отгоняющий зло. – Ретт рассказал мне, что такое «джанки». – Вдруг ни с того ни с сего она поменяла тему разговора. - Да? – лично я думал, что это прозвище, образованное от обычного имени – Джангрей, Джонатан, Джастин, Джованни. Или может, какое-то синтайское слово. - Джанки – это такой кустарник. Он растёт у Ретта на родине, да и то не на всех островах. Растёт он пышно и обильно. В его листьях содержится наркотик – как в листьях коки или в маковых головках морфий, но в отличии от кокаина или морфия, или синтайского табака, листья джанки можно употреблять только свежими. Даже просто полежав некоторое время, они теряют свои свойства. То же происходит с кустарниками, посаженными на другой земле. Пожевав эти листья, человек впадает в особенное состояние – ему весело, и любые горести, сколько бы их не было, уходят, и кажется, что всё преодолимо. Это состояние тоже называется «джанки». Так же на островах этим словом означают счастье – не счастье вообще, а состояние триумфа. Когда человек что-то выиграл, или чего-то добился или что-то в этом роде, про него говорят «он джанки». Этот твой… Разве он с островов? - Нет. Он родился и вырос здесь, насколько я знаю. У него волосы, как у восточных циннелийцев – такого очень тёмного, медного цвета, правда, он их закрашивает просто немилосердно. Знаешь, - я тоже задумчиво смотрел на университетский парк. Там и сям виднелись статуи выдающихся учёных, мемориальные столбы, посвященные выпускникам – героям войны. Парк давно перестал быть закрытым, ограда и ворота – такая же традиция, как колокол и свод правил, в которых ясно сказано, что нельзя приносить с собой на экзамен мушкет, и что в случае начала войны среди преподавательского состава должен быть обязательно профессиональный военный, который смог бы возглавить оборону университета. По тропинкам бродили туристы. – Знаешь, он… Он особенный. Он совершенно особенный. Да, я нашел нужные слова. Джанки был не просто как-то очень красив или что-то в этом роде. Он был особенный. Но я мало понимал, чем мне это его особенность грозит. - Милорд Гамильтон, - обратилась ко мне мать за завтраком. В ту ночь я провёл в особняке, перед этим сопровождая мать на светский приём. По имени мать называла меня только один на один или в присутствии Фрэнни. Сейчас же за столом вместе с нашей семьёй сидел Русваль, секретарь и телохранитель матери, прислуживали две горничные. - Да, леди, – я насторожился и внимательно присмотрелся к матери. Мы давно с ней… Не то, что бы не ладили, скорее, относились друг к другу, как совершенно чужие люди, вынужденные жить в раздражающей близи. Не знаю, почему так вышло, но я никогда не был близок с матерью. Может, потому что я – вылитый отец, которого, как мне рассказали ещё в детстве словоохотливые слуги, она ни капельки не любила. Мэри Гамильтон, моя мать, была то, что называется, женщиной без возраста. С золотистыми волосами, ярко-голубыми глазами и лицом, которое миновали морщины. Сейчас, за завтраком, она была одета в элегантный кремовый костюм и слегка подкрашена. Нитка некрупного жемчуга на шее и изящные жемчужные серьги. Моя мать воплощала собой элегантность, респектабельность и аристократизм круглые сутки. После гибели моего отца десять лет назад она возглавила империю Гамильтон и прекрасно справлялась этой ношей, казалось бы, непосильной для столь хрупких плеч. Но внутри моей матери таился стальной стержень, а её аристократическая холодность казалась бронёй, сквозь которую не проникают ни какие страсти и искушения. После смерти моего отца она год носила траур, после чего сделала вид, что никаких мужчин в природе не существует, что не бывает никаких отношений, кроме деловых. Никто и никогда не слышал, что бы у миледи Гамильтон блыл любовник. Предполагалось, что все свои нежные чувства она отдаёт моему младшему брату. Кто знает? - Как вам вчерашний приём? - Было столь же весело, сколь и интересно. О да, приём. Как обычно. Масса светских людей, большинство из которых уже переступило порог зрелости, кроме нескольких представителей молодёжи – наследников и наследниц, вроде меня. Щедро усыпанная драгоценными камнями масса. Пристойные улыбки и положенные фразы, взгляды, где за внешним равнодушием крылись зависть, ненависть или расчётливый интерес. Там, конечно, быль Адольф Блоунт – владелец «Блоунтвика Прайд», главного конкурента «Мануфактурного предприятия Гамильтон». Пол-года назад мы перехватили у него знатный правительственный контракт – пошив спецодежды для внутренних войск и медработников. Дело было горячее – впряглась вся верхушка «МПГ», я мать, Русваль, вся прорва вице- и ген-, какие только есть. Сколько мы раздали взяток – небольшое состояние. Один из тех вроде бы незаметных правительственных чиновников, от которых порой зависит больше, чем от сенаторов, был очень заинтересован планами Сената относительно градостроения – и почему бы мне не утолить этот совершенно безобидный интерес? Да, это немного незаконно, но чего не сделаешь для приятного человека. А газетная кампания, вскрывшая ряд нарушений и злоупотреблений на заводах «БП»? Эта кампания была чисто моей идеей, хотя мать искренне сомневалась в её результатах. Как ни странно, мать совершенно игнорирует силу современной прессы. В дни её юности газеты, конечно, были другими. Они церемонно стучались в дверь и робко спрашивали, не изволят ли люди узнать некоторые последние новости. Сейчас всё не так. Сейчас газета нагло вламывается к тебе в дом, обрушивает на тебя гору всевозможных фактов, наполовину состоящих из домыслов и на треть – желанием шокировать. Конечно, на тех мероприятиях, что посещает мать, журналисты ведут себя пристойно, но недалёк тот день, когда безумные охотники за сенсациями будут бегать по стенам ни хуже синтайских ниндзя, а современный технический прогресс позволит сфотографировать вас в вашей спальне. Я верю – придёт день и нам придётся воспринимать прессу всерьёз, или объявлять её вне закона, как автогонщиков. Как бы то не было, моя идея с газетной кампанией имела успех, на заводах начались проверки и контракт уплыл к нам в руки. Именно тогда я получил новую машину – свой прекрасный «миньон-ифрит», выставочная модель, ещё даже не запущенная в широкую продажу, во всё мире едва ли наберётся с десяток таких машин. Адольф Блоунт одарил меня такой улыбкой, что шампанское в его бокале наверняка превратилось в уксус. Я знал, что за спиной он называет меня наглым мальчишкой, который цепляется за мамочкину юбку, пытаясь влезть в мир взрослых людей, безголовым шалопаем и именем без личности. И мне было очень интересно – узнал ли он, кто стоял за журналистским расследованием? Судя по улыбке – узнал. Никто не должен говорить, что я зря занимаю место лорда Гамильтона. Пусть я ещё молод – в этом тоже есть определённое преимущество. Я посочувствовал Блоунту, произнеся краткую речь о беспардонных журналистах и повсеместном нагнетании атмосферы и искажения фактов. Были люди, которые в завуалированной манере поздравили меня и намекнули на возможное союзничество. Одним я не поверил, о других стоит подумать. К тому же на приёме было отличное шампанское и пригласили саму Даяну Ли, лучшую арфистку современности. - Интересно? А бедная Виктория очевидно скучала. Почему вы всего два раза пригласили девушку на танец? - О, Виктория! – подал голос Фрэнни. – Виктория Гейбл! Брат, ты счастливейший из смертных! В этот момент я почувствовал совершенно идиотское желание повторить жест, подсмотренный у Джанки – переплетённые для молитвы руки раскрыть и уткнуться лицом в ладони. Понятно, к чему этот разговор. Виктория Гейбл была первой красавицей, звездой сезона, дочерью лорда Гейбла, члена Верхнего Сената. Именно с его банками мы работали. Сыновей у старого Гейбла не было, и став мужем Виктории, я бы унаследовал его «владение». Тогда наш кредит воистину был бы неограниченным, и «МПГ» стали бы монополистами. Мы бы купили всех. А человек с такими деньгами мог претендовать не только на кресло в Верхнем Сенате – он мог бы баллотироваться в президенты. Ланселот Гамильтон – президент Иммедрии. Волнующая перспектива. И ко всему этому вдобавок прилагалась Виктория, девушка сказочной красоты и безукоризненно светских манер. До семнадцати лет Виктория воспитывалась в гармской монастырской школе для девочек, где воспитывают принцесс и фрейлин. Затем – получала домашнее «классическое» образование. Которое, если судить по моему братцу, заключается в умении изображать из себя умного человека, при полном незнании и равнодушии к предмету разговора. Виктории не интересны политика, техника, гонки. Её укачивает при быстрой езде. Деловой мир для неё тёмная комната, полная опасных предметов. Честно. За те несколько раз, что мы встречались, я не смог найти ни одной темы для разговора, кроме самых общих. Но она действительно очень красива. Особенно глаза – у неё необыкновенный синий цвет глаз, не почти чёрный, как у большинства циннелийцев, не ярко-голубой, как у айсгармцев и не сине-зелёный, как у ветгайцев. Это совершенно удивительный, чистый фиалковый оттенок – как я слышал, такие глаза бывают у жителей какого-то горно-приморского района Циннелии. Вот ещё один плюс такого брака – Виктория не чистокровная гармка, значит, у нас будут здоровые дети, ведь по всем расчётам я и Фрэнни – последнее «чистое поколение». Любой другой чистокровный брак внутри общины – и наши дети будут выродками вроде Марка, Билла и Фицульяма Диккенсов. А потомки выродков почти всегда прокляты – как Говард. Что ж, каждое утро просыпаться и встречать за завтраком Викторию – не такая уж плохая идея. К тому же она отлично образованна и будет заниматься домом и детьми, оставаясь при этом светской леди – как и положено девушке с «классическим» воспитанием. - Да, леди, вы правы, мне нужно быть внимательнее к Виктории, - я наклонил голову. Брат бросил на меня откровенно злобный взгляд. Он был влюблён в Викторию – со всей доступной его бесцветной натуре страстью. А может, он придумал эту любовь, просто чтоб в очередной раз позлиться на меня. Как мне кажется, в Френни уже есть что-то от выродка. Всю свою жизнь он посвятил Великой Зависти к старшему брату, а это несколько ненормально. Впрочем, не потакай мать ему абсолютно во всех его капризах, может, из него бы и вышел толк. Русваль пытался его тренировать, но сразу же бросил это дело, заявив что невозможно воспитать такого ленивого ребёнка, если его нельзя пороть. Конечно, слухи о любви ветгайцев к телесным наказаниям сильно преувеличены – я за всё время у него «получил ремня» только несколько раз и каждый раз за дело. Небрежение с оружием или техникой безопасности. Когда у меня будут дети, я найду им кого-нибудь вроде Русваля и разрешу пороть всегда, когда ему покажется правильным. Завтрак проходил в молчании. Фрэнни копался в тарелке, мастерски изображая отсутствие аппетита, Русваль читал газету, надо же, какие вольности! Я и мать молчали. Перед уходом я зашел к ней в кабинет. Мать ничего не меняла там со времён смерти отца – стол из чёрного дерева с серебряным письменным прибором, портрет основателя «МПГ» - Персиваля Гамильтона, тяжелый, вмурованный в стену сейф, стенд с образцами продукции и «лицензии» - подписи наших знаменитых клиентов. Среди них – подпись самого «гражданина диктатора». - Ланселот, я говорю серьёзно. Когда ты сделаешь предложение Виктории? - После окончания университета. - Я смотрел на портрет своего предка. Двести с лишним лет истории. – Мой дипломный проект – «Дело Джонована против Гало» отнимает у меня слишком много времени и… - Этому делу тысяча лет и оно будет ещё тысячу лет занимать умы. Это «бесконечное дело». - Я выиграю его. - Так говорит каждый, кто за него берётся. А что с «Проектом развития экономики в условиях контролируемого рынка»? - Я работаю над этим. На самом деле я уже закончил «Проект». И конечно, подготовил все нужные материалы по «Делу». Я действительно собирался его выиграть. Я знал, как это сделать. Просто помолвка – дело хлопотное, а приближались гонки. Нужно было как следует поработать с машиной, сделав её истинным воплощением скорости, узнать трассу. К тому же Джанки рассказывал, что у его группы скоро концерты – сначала маленький, с несколькими малоизвестными группами, а потом, «если мы зажжем не по детски, то «Пепер Пай» возьмут нас на разогрев». Не хотелось бы тратить время на Викторию. Холодно распрощавшись с матерью, я покинул особняк. В последнее время отческий дом становился для меня всё более и более чужим. Мать, отдалившаяся от меня настолько, что невозможно поверить, что эта женщина родила меня, Фрэнни, при жизни превращающийся в стонущий призрак, теперь в перспективе ещё и Виктория… Единственный, кого я более или менее рад видеть – это Русваля. Да ещё Фобоса, Деймоса, Ату, Фурию и Гадеса. Такие имена в детстве я дал пятерым горгульям, украшающим фасад особняка. Эти пятеро были подлинными горгульями рода Гамильтон, привезёнными из Старого Света. Ни один настоящий гармский особняк не обойдётся без горгулий, эта традиция восходит к древним замковым временам и легендам о каменных стражниках. Фрэнни боялся их до дрожи, а я всегда очень любил. Как можно боятся собственных духов-охранников? Сев за руль авто, я включил радио, стараниями Джанки настроенного на волну «Готэм Дей», чаще всего передающую рок. И постарался выбросить мать, обиженного Фрэнни и помолвку с Викторией из головы. Сейчас я направлялся в университет, а вечером собирался встретится с Джанки. Джанки дожидался меня в баре, сидя у стойки, болтал ногами и попивал что-то невероятно яркое, слоистое, даже на вид сладкое и липкое, украшенное зонтиком. - Хей, Ланси, ты пришел. Какой у тебя сексуальный галстук. А прикинь, вот этот типчик не верит, что я весь такой приличный парень и у меня есть бойфренд. Гони десятку, ты проспорил – он кивнул бармену. – Вот он, мой парень. Бармен поглядел на меня с таким удивлением, словно я был каким-то космическим пришельцем и протянул Джанки смятую бумажку. - Вот то-то же. Ты за рулём или пьёшь? - Пью. Пиво, пожалуйста светлое. День был не особо весёлый. - Это потому что Меркурий в доме Скорпиона и… - и я выслушал целую кучу всевозможной астрологической ереси, в которую Джанки верил, как в святое писание. - Так что у тебя случилось? - Ой вей, Ланси, не бери в башку, мой головняк – не твоя забота. – он вертел в руках цветной зонтик. Чувствовалось, что неизвестные неприятности, несмотря на обманчиво легкомысленный вид, изрядно портят ему настроение. - И всё же? Я мог бы помочь, - мрачный Джанки никак не вписывался в мои планы. Да и просто инстинкт старшего партнёра требовал опекать «мио компаньо», несмотря на то, что тот считает себя взрослым и самостоятельным. - Да я так… выселяют меня с моей хаты, вот ты ж прикинь? Они вдруг решили, что эти дома надо снести. Знал бы я, кто, мать его, умный такой, что людей лишает крыши над головой, я б его, гада такого… - Ну вообще-то, - дипломатично начал я, - твой дом и впрямь выглядит, как будто скоро рухнет. - Да чего такого, дом как дом, стоит – не шатается! А мне теперь надо новую хату искать! А это та ещё заморочка, потому что либо какой-то клоповник с уголовниками снимаешь, либо давай им полное объяснение, кто ты да откуда, да какого чёрта, да не было ли у тебя в роду королей с епископами! А мне, это, Ланси, вот как надо! А когда узнают, что мне шестнадцать, так и норовят позвать кого-нибудь из этих, ну знаешь, что так и норовят тебя запрятать в какую-нибудь богадельню, волосы обрезать и чего-нибудь делать заставить, как в тюрячке. - Хороший вопрос, кстати. Куда в твоём случае всю жизнь смотрела социальная опека? - А куда хотела, туда и смотрела. Я, Ланси, лучше на улице сдохну, чем в приют сунусь. Короче, сроку нам дали – месяц с фигом. Вот и думаю. Теперь побегаю, как подпаленный таракан, вот ведь гадство. Как будто мне прям таки и больше делать нефиг. В этот момент я понимал его просто прекрасно. - Но зачем же… - медленно начал я. Идея, пришедшая мне в голову, затопила моё сознание, как «цунами» - гигантская волна, сметающая в Синтае целые города. – Зачем же тебе бегать? Ты можешь… Если конечно хочешь… Ты можешь пожить, сколько тебе надо, у меня. - У те-бя? – глаза у Джанки стали, как в синтайских комиксах – на пол-лица. – Ты это как, серьёзно? - Абсолютно. - Но… - он как-то беспомощно поглядел на меня, разводя руками совсем по детски, и меня затопила какая-то иррациональная, совершенно невинная нежность по отношению к этому вульгарному и наглому мальчику. – Но, Ланси, я… Ты… А что скажут твои родственники? - В своей квартире я хозяин. – Я примерно представлял себе, что они могут сказать но не испытывал по этому поводу никаких эмоций. – Это не их дело, к тому же я не особо посвящаю их в свою жизнь. - Ну а твои всякие-там аристо-приятели, лорды Тьфу-ты-ну-ты и леди Ой-да-вы-погляньте? Я только рассмеялся. - Джанки, в моей компании единственный, кто носит титул лорда – это я и мне не надо ни на кого оглядываться. К тому же – ну вот ты уже познакомился с Беатриче. И как? - Она – аристо? – у Джанки даже трубочка на пол упала. Я не успел её отобрать, и он вновь сунул её в коктейль. Страстно захотелось дать ему подзатыльник и прочитать лекцию о микробах, но я отлично понимал, что свои воспитательские замашки лучше оставить при себе – хоть я и называл Джанки «мио компаньо», он явно воспринимал меня, как равного партнёра. - Её предки в Циннелии выбирались дожами, - пожал плечами я. – Аристо в большинстве своём вполне вменяемые люди, особенно образованная молодёжь. Есть, конечно, всякие – никчемные спесивые ублюдки, которые ничего, кроме титула из себя не представляют, выродки и проклятые, но в моей компании таких нет. - Выродки и проклятые? - Расскажу как-нибудь потом. Так что ты думаешь о том, что бы пожить у меня? - О Ланси! Но а как, когда? - Сейчас пойдём к тебе, - я улыбнулся и взял его за руку. Какие у него тоненькие пальчики! Я заметил, что на подушечках кожа странно загрубевшая, потом вспомнил, что он играет на гитаре. – Немножко покувыркаемся. Затем соберём твои вещи, вызовем службу перевозки мебели и пошлём всё это по моему адресу. А потом закажем самой вкусной еды в ресторане и отпразднуем новоселье? Ну? - Ой, вей, Ланси, – Джанки переплёл свои пальцы с моими, – вот умеешь ты уговаривать бедного меня.