Мой любимый - Джанки Аспен

«Меня пригласил на свидание шестнадцатилетний мальчик» - эта мысль казалась мне безумно оригинальной. В этом был и сюрреализм, и вызов, и пикантность. Словно на званном приёме в дорогие хрустальные бокалы налить газировки, а на фарфоровые тарелки положить хот-доги. Это было что-то совершенно неслыханное. И мне это нравилось. Джанки был не похож ни на что из того, что я встречал раньше. Словно он принадлежал к другому виду, к другой расе. Уйдя однажды с привычного маршрута своей жизни между моей студенческой квартирой и родовым особняком, между университетом и Нижним Сенатом, между гоночным клубом и оперой, я встретил его. Джанки. Худоба на грани истощения. Невероятные разноцветные глаза. Цветные волосы (в моём мире волосы красили лишь самые старшие мужчины и женщины, стараясь сохранить их естественный цвет, и это тщательно скрывалось), куча проколов в ушах, кричащая одежда. Цветок на груди. Огненные поцелуи. Забавные замечания, лёгкий нрав, никаких комплексов. То, как он дал мне пятьдесят долларов на расходы… Похоже, Джанки ни на секунду не задумался, кто я, как думало об этом большинство. Я привык этому с детства, люди смотрят на меня и видят мои деньги, а потом к этому добавился ещё мой титул. Я никогда не был против. Хорошо помню, как мне было четырнадцать, кабинет директора с огромным окном, выходящим в сад, где по дорожкам – стайками, парочками и поодиночке бродили мальчики в форме самой престижной школы-пансионата Старого Света, Русваля – тогда ещё совсем молодого, с обезображенным нервным тиком лицом, его слова «Сударь (за все те годы, что он у нас служил, он, кстати, так и не отучился именовать нас на ветгайский манер), ваш отец скончался. Теперь вы – лорд Гамильтон». Потом, конечно, был долгий перелёт, похороны, мрачно молчащая мать, рыдающий Фрэнклин, бумаги, которые я, четырнадцатилетний мальчик, должен был подписать, и крестик, который сняли с отца, чтоб отдать мне. И печать, само собой. Тот год я доучился там, в Сент-Воркхилл, а потом пришлось вернутся домой. Лорд не должен жить так далеко от дома, он должен точно знать, что происходит в его владениях. Пришлось получать домашнее образование вместе с братцем Фрэнни, которого в частную школу не отправили по причине слабости здоровья и слезливости характера. В Сент-Воркхилл мне часто говорили о том, как мне повезло – большинству, чтоб стать лордами, придётся ждать долгие годы, пока не умрут их отцы, дяди, старшие братья, исключения составляли лишь ветгайцы – эти получали титул сразу же. Помню ветгайского принца Алексея (они называются «царевичи»), высокого, немного неловкого юношу, не особо умного и бойкого, который, тем не менее, не спал в общей спальне, а жил в отдельных «покоях» со своей свитой; помню Андре дю Роуз, герцога Валсанра, сына Моньсеньора Лютеции, про которого говорили, что он, возможно, единственный наследник трона, потому что не смотря на усилия врачей, королева оставалась бесплодной после рождения троих девочек, ещё нескольких дворян того же сорта; помню Милано Нова, чьё настоящее имя было настолько громоздким, что значилось лишь в официальных документах – младшего сына последнего из дожей Циннелии и что гораздо важнее – младшего брата Эрнста Нова, члена Кворума Циннелии, начальника кабинета министров, однажды здорово подравшегося с царевичем и едва не вызвавшего международный скандал. Большинству тех, с кем я учился, титул только предстояло получить. Но для нас всё это было совершенно естественно. Случись со мной что-нибудь – и лордом Гамильтоном станет Фрэнни и никакого значения не имеет, что он до десяти лет бегал спать к мамочке, падает в обморок, завидев паука, а решив один и тот же пример дважды, получает два разных, причём совершенно неправильных результата. Таков наш мир. В этом есть масса преимуществ – многое твой титул делает за тебя. Но порой это надоедает. Надоедает бесконечно, ты чувствуешь себя даже не рыцарем в доспехе, который полностью тебя скрывает – а чем-то из современной фантастики, человеком внутри огромного робота с заданной программой. Ты можешь следить за точностью и эффективностью выполнения этой программы, но отклонится от курса – упаси Господь. Поэтому иногда меня заносит. И сейчас тоже занесло – пойти на свидание с Джанки. А что, чем чёрт не шутит? И сейчас я стоял перед зеркалом, задумчиво себя разглядывая. Я, бесспорно нравился Джанки – это было заметно. И похоже, нравился в любом виде. Но почему то мне вдруг захотелось выглядеть ему «в тон», каким-то образом перехватить мотив той странной жизни, которой он живёт. Поэтому свои дорогие костюмы я оставил в стороне и вместо этого нашел свои одни-единственные джинсы, купленные для посещения какого-то митинга вместе с Беатриче. Ну, спортивные футболки у меня были, без рисунков, правда… А вот, нет! Автомобильное колесо с крылом, охваченное пламенем – символ автогонщика! Лэтнера я тоже не имел – я же не мотоциклист. Но моя лётная куртка вполне сгодится и волосы связать сзади повыше. И хм… Походные ботинки. Я с усмешкой посмотрел на себя. Моя попытка выдать себя за представителя богемной молодёжи была не очень убедительной, но всё равно, вряд ли бы из знакомых признал меня сразу. Ну что ж, это то же самое, что нарядится циннелийским грандом или синтайским самураем на карнавал. Забавно. Забавно… Знай я своё будущее в тот момент, знай я, как сложится моя дальнейшая жизнь – остался бы я тогда дома? Нет. Пройдёт много-много лет и каждый раз я, задавая себе этот вопрос я всегда с уверенностью буду отвечать себе «Нет». Потому что моя жизнь сложилась так как сложилась, потому что мне выпал уникальный шанс стать кем то большим, чем мануфактурным принцем, седьмым лордом Гамильтоном, настоящим джентльменом. Мне выпал шанс стать собой. Но конечно, тогда я не знал этого и просто вышел навстречу светлому весеннему дню. Авто я брать не стал, до Центрального Парка доехал на такси. Джанки назначил свидание «на скамейке возле статуи бабы с книжкой», точнее, третьего президента Иммедрии, Элеоноры Дитрих. Когда я пришел, Джанки уже сидел там, хотя до назначенного времени оставалось порядочно, сидел, как птичка на жердочке, на спинке скамейки. Увидев меня, он ощутимо дёрнулся, но потом, словно пересиливая, остался на месте. Я только ускорил шаг. Видимо, Джанки тоже преследовали какие-то мысли о несовпадении нашего облика и он попытался это сгладить – на свой манер. Вельветовая курточка, шелковые брючки, черные лаковые туфли с алыми вставками, кружевные митенки – прямо мальчк-кабаре. Свои розовые волосы он гладко зачесал и подвёл глаза. Типичное представление необразованных людей о шике и тонком вкусе. Но Джанки шло. - Вау, Ланси, ты всё таки пришел! Я одним движением снял его с перекладинки скамейки, пока не явился патруль, поцеловал и поставил рядом с собой. - Ну а как бы я не пришел – я смотрел на его подкрашенную улыбку и таял. – Меня впервые пригласили на свидание и я бы не пришел? - Ой, ладно тебе – махнул рукой Джанки. – Давай купим чего-нибудь попить и сходим к реке, посмотрим, как там набережная, ушла ли вода? Мы взяли пива и пошли к набережной, закрытой на зиму. Я прихлёбывал среднего качества пойло и посматривал на Джанки. Мне хотелось его расспросить о многом. Чем он занимается и почему ушел со стрита, как оказался возле мотеля «Канди» совершенно без денег, не пристаёт ли к нему Сид и как он познакомился с Жане Уальдом… Это были важные, животрепещущие вопросы, потому что чем больше я думал о своём новом знакомом, тем больше понимал – с ним всё непросто. У меня было чувство, как будто я попробовал морфион и не знаю, насколько он чистый и что теперь со мной будет. - А вот там должны открыть тир, - рассказывал Джанки, тыкая пальцем в забитый на зиму павильон. – Ха, вот ты круто стреляешь, а я, конечно, попаду в мишень скорее, если буду целится в любую сторону, да только не в неё. Вообще я оружие не очень… Любое. - А самозащита? – Я почему-то был уверен, что все жители городского дна должны носить с собой цепи, кастеты, стилеты и заточки. - Ой вей, Ланси, из меня самозащитник, как ножницы из патоки. Мне если вдруг что, дай Руфь сделать ноги, потому как я тебе скажу – сколько я знал парней, что сейчас в земле лежат от того, что с собой железки таскали, а что делать с ними не знали. - А если что?... - Ну а если что так и ничего не поделаешь – философски вздохнул Джанки, прихлёбывая пиво и странно облизывая губы – не по кругу, а быстро вверх и вниз, как ящерка. – Пока Руфь миловала от самого дерьма, а остальное и пережить можно. В эту минуту он показался мне очень взрослым и печальным. Что-то было там, за странным, плывущим разноцветным взглядом, пошловатыми улыбками, беспечным весельем. Словно в светлом уютном доме – давно запертая темная и холодная комната с занавешанными зеркалами, где много лет разыгралась драма. Мы вышли к реке. Из-за близости моря никто уже не помнит, когда Анабель замерзала в последний раз – вроде, ещё в прошлом веке. Но вверх по течению притоки замерзали часто и иногда можно было видеть льдины, плывущие к морю. - Мне прямо хочется коктейля, когда я на них гляжу, - задумчиво сказал Джанки, имея в виду, очевидно льдины. Мы стояли над обрывом, глубоко внизу рабочие чистили набережную после весеннего разлива, таскали мусор на тачках, деревянными молотами поправляли тротуарную плитку. Кусок льда, размером с небольшую лодку, плыл в мутноватой, серо-зелёной воде. – Вот интересно, а бутылку я отсюда до него докину? - Конечно, не докинешь! – я на всякий случай отобрал у него бутылку. И чтоб отвлечь, поцеловал. У его поцелуя был вкус апельсиновой жвачки, пива и сигарет и дешевой помады. Восхитительный вкус. Вокруг всё пахло весной – парк пробуждался, через месяц всё вокруг зазеленеет, зацветут старые розовые деревья. От реки тянуло холодом и водой, и немного – морем, которое было там, за горизонтом. - Смотри-ка – нежно улыбнулся Джанки после поцелуя и тонкими пальцами коснулся висящих на металлической ограде парных браслетов. Я знал это поверье – два раза в год, на Самхайн и на Бельтайн влюблённые вешают свои браслеты счастья, и если они довисают до следующего большого саббата, то считается, что пара будет счастлива в браке. – Говорят из тех, что провисели больше трёх лет, можно сделать приворотный амулет. - Глупости какие, – я отмахнулся. – И зачем тебе приворотный амулет, скажи на милость? - Ну, Ланси, кто знает, – Джанки провёл пальцем по моей ладони. – Вдруг я встречу какого-нибудь парня, красивого как принц, и холодного, как Луна? И влюблюсь, как проклятый – что тогда делать бедняжке Джанки? Он говорил печальным тоном, но глаза сверкали насмешкой. - Ну, попробуй для начала пригласить его на свидание. - И попробую! Я ведь счастливчик Джанки. Мы целовались, стоя над обрывом. Краем глаза я заметил, как две немолодые, сурового вида дамы осуждающе показали на нас патрульному, но тот лишь отмахнулся. - Почему ты так говоришь? – мы ушли с обрыва и теперь прогуливались, оттпыренным большим пальцем Джанки держал меня за ремень куртки, отставив мизинчик – пошлый и жеманный жест. На мизинце у него поблёскивало колечко. - Потому что моя жизнь – сплошная удача. Я самый удачливый сукин сын на свете. Вот оно. За нашу жизнь я слышал от Джанки массу всего: непроходимые глупости и удивительной тонкости философские выводы, чистый, дистиллированный, на грани сюрреализма абсурд и меткие житейские мудрости, пьяный бред, беспочвенные обвинения, гениальные идеи, но жалобы – их я не слышал никогда. - А в карты ты часто выигрываешь? - Моя удача не в этом. Карты, рулетка, чет-нечет – это всё фигня. Удача, Ланси – это когда ты – младенец, твоя мать отъехала в страну весёлых фей, а на квартал нападают полчища крыс и тебя не сжирают в колыбельке. Удача – это когда до приезда копов успеваешь общарить карманы мамочкиного хахаля, который вырубился, после того, как вырубил её и находишь там тридцать баксов. Удача – это когда на улице ливень стеной, а тебя пускают в клуб бесплатно, да ещё нальют какой-нибудь липучки. Удача, это… - тут Джанки замолчал, словно обрывая сам себя. – Удача – это когда ты сто раз мог сдохнуть, но не сдох. Это когда застрял посреди трассы без гроша в кармане, а вокруг одни уроды и деревенщины, и тут на автостоянке встречаешь офигенного парня, который даёт тебе деньги, угощает тебя в кафешке а потом кладёт к себе в постельку. Смотри-ка, Ланси, мы пришли. Раньше здесь были казармы – небольшой военный объект, но всё это стало историей ещё после Первой Общей. С тех пор часть зданий снесли, часть перестроили. Магазинчики сувениров и пластинок, летние художественные павильончики, кафе. Многое сейчас было закрыто, но пиццерия с надписью «Дом Флачитто» и пурпурно-синий, с чёрно-белой лентой флаг Циннелии разверался над входом. - Сейчас ты попробуешь – Джанки повёл плечами и изобразил отмашку конфераньсье – лучшую пиццу в городе! Только тут… - Джанки-чан! Его окликнули, как только он вошел. Я успел лишь слегка зацепить взглядом обстановку – типичная стилизация под юг Циннелии: белёные стены и тёмное дерево и неглазированная терракота и искусственная ярко-зелёная трава в узких ящиках и сухие бессмертники в вазах. Джанки окликнули три синтайки – в последнее время этот народ стал чаще появляться на улицах города, хотя раньше диаспоры жили очень закрыто. Это были три девочки – все три в их странных обтягивающих комбинезончиках, у одной поверх него – традиционная юката, у двух других – микроскопические кофточки и юбочки. Если бы не это, не поймёшь, девочки это или мальчики. - Канако-чан! – Джанки замахал руками, словно пытался поймать в воздухе что-то невидимое. – Ой, как я рад тебя видеть! Ланси, это мои знакомые: Канако, Минори и Румико. Три совершенно одинаковых лица уставились на меня с неодобрением и подозрением. Одна из синтаек подошла к Джанки и что-то тихонечко ему зашептала, всё так же косясь на меня. Джанки рассмеялся и покачал головой. - Не-не, всё хорошо! Вы будите на фестивале? Я – обязательно! Девочки ответили ему что-то своим щебетанием, которое всё равно звучало, как иностранный язык, ещё раз покосились на меня и упорхнули. - Что это они? – удивился я. - Да… - Джанки ухмыльнулся, - решили, что ты меня силой держишь. Ты похож на демона из их легенд – высокий и беловолосый, Зимний Всадник, одно из воплощений смерти. Им не очень-то нравятся гармцы, хотя некоторые – наоборот, считают, что это очень необычно… Здравствуй, Марианна! Женщина за стойкой приветливо улыбнулась – похоже, тут Джанки хорошо знали – и коротко поклонилась мне. Аристократию в Циннелии отменили не так давно, чтоб старшее поколение успело об этом забыть. - Будешь сидр? И пряные сухарики вперемешку? Настоящий южный вкус! - На твой выбор. А ты что, когда-нибудь был в Циннелии? - Нет, конечно – Джанки сделал заказ – я нигде, кроме Люминеста, не был. Просто читал. А ты? - Да, был, конечно… Роскошные курорты и люди, которые страшно гордятся собой, - я вспомнил истерику, которую тогда закатил Фрэнни. Ему казалось, что люди относятся к нему чересчур непочтительно. А чего он ждал от страны, подарившей миру феминизм, санафрондистов и всеобщее классовое равенство? - Клёво… Эх, хотел бы я однажды съездить туда, - мечтательно прищурил синий глаз Джанки. – И знаешь, чего? Съезжу! С турне! - С турне? В смысле? - Вей, Ланси, вот скажи – ну чего бы тебе в жизни так хотелось, чтоб ну если не сбудется, то и жить незачем вообще? - То есть? – странная манера Джанки строить предложения меня несколько обескураживала. - Мечта. Настоящая мечта у тебя есть? Заветное желание? - Мечта… - я задумался. О чём мне мечтать? У меня есть всё, чего обычно себе желают люди. Я молод, хорош собой, умён, богат, знатен. Я пользуюсь успехом у женщин и мужчин. Я добился успеха в самом модном спорте нашего времени – автогонках. Вся моя жизнь с самого рождения могла быть чьей-то мечтой… Лишь иногда по ночам, просыпаясь в своей спальне в особняке или студенческой квартире я зажигал свет и в голову лезли странные мысли. Мне казалось, что в зеркале отражаюсь не я. Что это какая-то картинка, вроде тех, что печатают в Дайджесте. А на самом деле я никогда себя не видел. Я старался не давать этим мыслям воли и уж тем более не обращался к психотерапевту. В такие минуты мне всегда помогало выпить или сесть за руль и разогнаться до предельной скорости. Или и то и другое. Однажды, в глухой полночный час я стоял, смотрел на залитый электрическими огнями город и с холодной ясностью думал, что для современного человека самая лучшая смерть – это автокатастрофа. Когда-то считалось романтичным погибнуть на войне. Было время, когда самой интересной смертью была гибель во время научных опытов. Декаденты воспевали смерть от наркотиков, а в Циннелии со времён Второй Общей и до сих пор существует культ героической гибели в небе. Но я бы предпочёл автокатастрофу. Так почему бы не сейчас? Какая разница – когда? Моя жизнь уже состоялась, так почему бы взрыву бензобака не поставить точку прямо сейчас? Я выкинул из головы эту мысль, но она была – холодная и цельная и несколько минут я её принимал, как должное. - Знаешь, вот мечты у меня нет. - А у меня есть – Джанки улыбался, прихлёбывая сидр. – Ты только не смейся… Я мечтаю… Я просто безумно хочу стать и обязательно стану рок-музыкантом! Ох, Ланси! Он даже зажмурился от восхищения, а я едва удержался от улыбки. Это была мечта. Именно мечта – такая детская, как «Я вырасту и стану актрисой!», «Я вырасту и стану знаменитым сыщиком!», «Я вырасту и буду космонавтом!». Это была такая мечта, с которой ты расстаешься в старшей школе. Но Джанки не ходил в старшую школу. Он смотрел, прищурив свои странные разноцветные глаза, сквозь стакан с золотистым сидром и видел там блистающее, пузырящееся, великолепное будущее. В этот миг я позавидовал ему. Принесли пиццу. Я ни когда не был фанатом этого блюда, но, надо признать, пицца и впрямь была очень неплоха. Тонкое тесто и острое мясо и сыры, оливки, каперсы… Действительно, вкусное блюдо, наверное, самое изысканное из того, что можно есть, держа руками. - Да, Ланси, рок-музыкантом. - А ты умеешь петь или играть на чём-нибудь? - Нууу… Я умею играть на гитаре, ну знаешь, на уличный манер. Ну и петь, конечно. И ещё, я это… Я песни пишу. Ну, правда, пока как-то не очень получается… Ну кто же в своё время не писал стихов? Даже я пытался, но быстро бросил это дело – у меня получились рифмованные строчки, столь же похожие на стихи, как вода налитая в стакан, является коктейлем. Помню однажды, на курительной вечеринке мы стали вспоминать, кем мечтали быть в детстве. Беатриче мечтала исследовать древние города, Феб грезил карьерой полярного лётчика, маленький Джонатан зачитывался популярной физикой и всерьёз собирался потрясти мир открытиями в области трисмегистики, Тео был влюблён в цирк… Даже мой нытик-братец, которого я тогда позвал с собой со смехом вспомнил, как целых два с половиной месяца, находясь под впечатлением от какого-то идиотского мистического романа, собирался стать священником и бороться с Дьяволом. Даже попробовал соблюдать пост, чтоб увидеть сокровенное, но только грохнулся в обморок к неописуемому ужасу матери. А я не мог вспомнить ничего. А теперь мы все (кроме Фрэнни) заканчивали Энгилтон на юристов. - … И собрать группу – это тебе не пачка жвачки! Одни такие приходят и думают, типа сразу всё им будет, ну вот прям раз – и звёзды они, что аж смотреть больно. Другие наоборот приходят и начинают всех учить. Это ещё Каин сказал – мол, важен там не фронтмен, гитарист или, к примеру, барабанщик. Важен тот, кто сможет удержать всех вместе. А я вот не могу. Была одна девушка – на барабанах, вот у неё получалось. И барабанщица была, что говорить, прямо Боженька в руку поцеловал, воздух под палочками горел. Но блин, втюрилась в какую-то студентку из Готэма и уехала к ней. А без неё всё развалилось, - Джанки пригорюнился и начал хлебать сидр. – А ты чем занимаешься, Ланси? - Пока что – заканчиваю университет. На юриста. - О! – Джанки наморщился. – Неужто тебе такое нравится? Никогда не видел молодых юристов. Мне почему то всегда представлялось, что человек стать юристом может только к старости. Я рассмеялся подобному предположению. - Нравится или не нравится, но юридическое образование – лучшее, если собираешься управлять своей компанией. Иначе тебя будут обманывать все, кому не лень. - А что за компания? - Мануфактурная – я ожидал других расспросов, но Джанки только пожал плечами. - Звучит скучно, если честно. Тоскааа… Разве нет? - Это наш семейный бизнес. «Мануфактурное предприятие Гамильтон» было основано с тех пор, как наша семья прибыла в Иммедрию двести пятьдесят лет назад, - я с интересом посмотрел за реакцией Джанки. - Гамильтон? В смысле, «Хамильтон», такие моднявые штанцы и другое шмотьё из ткани с секретом? - Он оттянул свою штанину и я заметил, что это действительно был «хамильтон» - наша знаменитая ткань, которая могла иметь вид почти любого материала и практически не нуждалась в глажке. - Она самая, - я по прежнему наблюдал за его реакцией на то, что я – фактический владелец одной из самых крупных и прибыльных компаний не только в стране, но и в мире. - Вау. А ты знаешь, ну, секрет? – его глаза заблестели. - Нет, конечно, - я удивился вопросу. Я же не технолог, а будущий генеральный директор. Я не разбираюсь в тканях. - Ооо… А я то думал, что секрет у вас записан шифром на древнем пергаменте, хранится в тайном сейфе и каждого потомка заставляют его выучить наизусть… - Ты перечитал приключенческих романов. – Джанки явно был разочарован прозаичностью моего занятия. Я вдруг подумал, что могу показаться ему и вправду «скучным стариком» и немедленно продолжил. – Но у меня есть хобби. Я – автогонщик. Мы доели пиццу и отправились гулять, причём я едва не впал в ступор, когда Джанки за меня расплатился. Я рассказывал ему о гонках, о своём автомобиле, о нашем клубе, о том, что после запрета нам приходится собираться тайно. Джанки признался, что никогда не был на гонках, но был на скачках. - Скачки – я только хмыкнул, - это прошлый век. Так же как фехтование. Нет, конечно, фехтование неплохо, просто как спорт… Я умею фехтовать конечно, но средне, никогда этим не увлекался. Забавное это было свидание. Мы гуляли и болтали. Джанки то и дело напрягался, нервно поглядывая на меня, словно ждал чего-то, но потом вновь расслаблялся и начинал нести чушь. Слушать его было очень занятно, хотя я не всегда понимал его речь – очень уж она изобиловала сленгом. Он рассказывал о своих музыкальных достижениях – сейчас он «играл в группе» под странным названием «Пирс Два Ноль», но ему это не особо нравилось – ну не то, чего он хочет от музыки. «Хочет от музыки» - именно так он сказал. А закончилось свидание в его квартире – когда я предложил ему проводить его до двери на всякий случай, а потом остался «посмотреть, как там его лапка». В этот раз мне не хотелось торопиться. Я изо всех сил старался сдерживать и замедлять его собственный яростный напор и моё умопомешательство – вести себя в постели, как полагается взрослому человеку. - Тихо, тихо, дольче мио, - я с лёгкостью придавил его тонкие запястья к кровати, разве у нас нет времени? - Ох, Ланси, что ты творишь, о Господи пусти меня… - Нет-нет, лежи тихо, а то мне придётся тебя связать. Хочешь? - О Ланси, что ты говоришь! – Джанки лежал, раскинувшись, на постели, вцепившись в простыню, пока я медленно вёл языком по его ноге, подбираясь ближе к члену. – Ох, нет, нет… Не смей! Но я посмел и довёл его почти до слёз, до такого состояния, когда терпеть наслаждение больше не остаётся сил и оргазм кажется и желанным и болезненным. Потом Джанки, который заявил, что ему непременно нужна передышка, поставил какую то джазовую пластинку и отправился на кухню – «замутить по коктейльчику». Я рассмотрел его квартиру внимательнее, чем в прошлый раз. «Артистический беспорядок» так это называется. Книги были в основном тем, что презрительно называется «карманное чтение» - фантастика, сказки, детективы, псевдоисторические любовные романы, ужасы. Впрочем, я успел увидеть несколько томиков стихов – в основном, современная поэззия и эти жуткие «авангардные романы», запрещённые почти в половине дистриктов. Впрочем, ничего удивительного – в Джанки, несмотря на его редкую нехватку образования (как странно, что в нашем мире ещё остались люди, способные выскользнуть из сетей общеобразовательной системы) чувствовался неплохой ум, который, впрочем, определённо нуждался в развитии. «Зачем тебе это, Ланс? – думал я, глядя на то, как Джанки, совершенно обнаженный (я хотя бы потрудился натянуть джинсы) сидел на кухонной стойке и потягивал свой коктейль, охотясь соломинкой на коктейльную вишню ярко-синего цвета. – Ну что общего у тебя может быть с шестнадцатилетним мальчиком? Да он безумно привлекательный (я смотрел, как он откинул голову назад и вытянул ногу, демонстрируя фиолетовый педикюр), хотя непонятно почему – кожа да кости, да крашенные в дикий цвет волосы, да совершенно невероятные глаза – ах, какой взгляд! Он бегает и дразнит, и вдруг превращается в огнемёт и ты загораешься под ним. Да! Чего греха таить… Но с другой стороны, я уже взрослый, через несколько лет на мои плечи окончательно ляжет огромная ответственность. В конце концов, у меня уже есть хобби» Но глядя на Джанки, я испытывал то же чувство, что в момент, когда клал руку на капот своего автомобиля. То, что в нём таилось – азарт, скорость, риск – это было для меня. Среди аристократов полно безумцев – отчасти это объясняется многочисленными внутрисемейными браками, а так же родовыми проклятиями, с которыми даже в наше время ничего нельзя поделать. Кого не спроси из моих друзей, каждый вспомнит безумного родственника, и даже не одного. Порой вырождаются целые династии, как это произошло с Диккенсами. Кстати, именно Говарда Диккенса имела в виду моя мать, говоря о разноглазых людях, но насколько я помню, у него глаз один зелёный, другой серый. Когда-то Диккенсы были великой фамилией, родственниками гармских короей. Но гордость, жестокость и нежелание «разбавлять кровь» привели к тому, что эта фамилия в приличном кругу не упоминается. Что весьма весело, учитывая, что Говард – мой кузен, его мать в девичестве была Гамильтон. Его отец, Вильям Диккенс застрелился, что бы избежать скандала – отвратительного скандала, связанного с малолетним мальчиком из сиротского приюта. Фицульям Диккенс предал интересы аристократии, став кинорежисёром и сценаристом, снимает жутковатые и прекрасные фильмы для узкого круга. Их незаконнорожденный брат – Деннис ЛаКрэсстэ считается наравне с Уальдом одним из самых лучших художников, хотя его картины – это не то, на чём можно остановить взор для отдыха – картины ЛаКрэсстэ хочется рассматривать, содрогаясь от отвращения; художник плотно сидит на наркотиках и, как говорят (особенно в моём присутствии, зная о печальном родстве с этой семьёй) Денниса и Фицульяма связывают далеко не братские отношения. Их отец носил прозвище Чёрный Вдовец, все женщины, с которыми он встречался, умирали не своей смертью, в своё время он отдал приказ стрелять в своих рабочих, которые устроили забастовку. Да, безумие – частый спутник высокого происхождения. Чего только не творят аристократы! Странные пари, миллиардные траты на безумные прихоти, жестокие выходки, неистребимые страсти – женщины, мужчины, лошади, бриллианты… Первым моим безумием стали гонки, вторым – Джанки.