Эшли
— Ну что, сидишь? — спустя пару часов моего заточения, за дверью раздается голос Сани. — А ты пришла меня выпустить? — огрызаюсь я сипло — в горле будто моток колючей проволоки застрял. Уже успела и поистерить, запертая наедине с собственными невеселыми мыслями, и проораться как следует, да только до сих пор толком не попустило. — Ага, вот ты пиздодельная, — судя по тону, она усмехается. — Меня ж тогда за компанию рядышком закроют. Не-е, Крош, даже не проси. Подожди, вот лидер остынет и сам выпустит. Может, и разберетесь уже между собой… — Не в чем нам больше разбираться! И говорить не о чем, — психую я, пнув в сердцах ногой подвернувшийся деревянный ящик, на что Сани по ту сторону двери только шумно вздыхает. — Что там с Райном? — помолчав, спрашиваю ее. — Нашла о ком беспокоиться. Его Эрик с отрядом в Эрудицию отправил… Он же хотел к Сэму, вот пусть и пиздует. Нехуй тут смуту наводить. Пусть скажет спасибо, что башка на плечах осталась. — Сани, и ты туда же! — укоряю я Бесстрашную. — Куда «туда же», блядь? — раздраженно повышает она голос. — Ты вообще слышала, что он предлагал сдаться Сэму? Между прочим, за такое в военное время сразу убивают! Какой из него воин, он же трус. — Если бы он был трусом, то побоялся бы выйти против Эрика драться, — не соглашаюсь я с ее словами. — Он просто… я не знаю, запутался, что ли? Был у нас с Райном тут один неприятный разговор… Да, он сомневался, что мы сможем противостоять Сэму, потому что он ничего не знал про полигон и ему не хватало… мотивации. — Ну и что ты предлагаешь, за ручку его теперь за собой водить и сопли подтирать? — ехидно вопрошает Сани. — А для чего? Чтобы в один прекрасный момент он нас всех предал? — А ты думаешь среди тех, кто с Фором, не будет таких же, кто сомневается? — задаю я каверзный вопрос. — Там Дружелюбные, остатки Отреченных… Или их всех сразу к стенке, потому что они напуганы и могут предать? — Крош, ты не путай жопу-то с пальцем. Райн Бесстрашный, а с Бесстрашного и спрос соответствующий. Если он боится трудностей и не хочет воевать, если его устраивает вся хуйня, что сейчас творится в городе, и он согласен пойти под Коутса, то ему с нами просто нехуй делать. Не лидер, так свои угандошат, пока он первым это не сделал. Вот уж не ожидала, что ты этого не понимаешь! — заявляет Сани тоном откровенного негодования и вдруг осекается: — Или что… Погоди, не хочешь ли ты сказать, что согласна с Райном? — Если бы я была с ним согласна, то меня бы здесь не было! — подскакиваю я к двери и душевно вдариваю по ней, пытаясь таким образом выплеснуть из себя клокочущие эмоции. — Это ясно? — Ясно-ясно, — куда спокойнее отзывается Сани. — Тогда я вообще не пойму, в чем проблема? Разве ты не поддерживаешь Эрика? — Проблема в том, что Эрик его покалечил не потому, что тот высказал свои сомнения, а именно из-за личной неприязни! По-твоему, его жестокость оправдана? Разве нельзя было поступить по-другому? А он, пользуясь тем, что сильнее, просто издевался над Райном в своё удовольствие, а не наказывал за попытку бунта. И всегда так, если что-то не по его или слово ему наперекор сказали — Эрик превращается в монстра и садиста! И если бы не выступление Райна, так какой-нибудь другой повод подвернулся бы потешить своё эго, унизив парня. И ты мне говоришь, что это правильно? — от перехватившей дыхание горечи, голос мой падает до шепота. С какой-то навалившейся смертельной тоской все перебираю вгоняющие в отчаяние события этого дня и не перестаю ужасаться тому, с каким чужим, холодным и наполненным ненавистью взглядом Эрик избивал Райна. Столько в нем бушевало агрессии, жестокости, словно в диком, опасном звере! Что его так взбесило? Пару раз мне доводилось видеть лидера в подобном состоянии, и заканчивалось это очень паршиво… Такой Эрик меня безумно пугает! — Когда мужики дерутся — нехуй даже лезть, чтобы не попасть под горячую руку. А когда они пиздятся из-за бабы, то обычно входят в такой раж, что щепки летят во все стороны! Понятное дело, что здесь не только подорванный лидерский авторитет замешан, а еще и ревность в Эрике взыграла. А ты как хотела, если Райн вечно возле тебя крутился? — Это не означает, что у меня с ним что-то было! Разве я поощряла Райна с его ухаживаниями? — вскрикиваю от возмущения, грозясь сорвать голос, но злость и отчаяние требуют хоть какого-то выхода. — Я и с другими парнями общаюсь, и что в этом такого предосудительного? Я с ними со всеми трахаюсь, да? А может, мне нужно от всех шарахаться, только чтобы его лидерское высочество в очередной раз не переклинило? — Как бы там ни было, а чтоб ты знала — основой всех человеческих конфликтов зачастую является ревность, уязвленное самолюбие и обиды на этой почве! — оставив без комментариев мои высказывания, авторитетно сообщает Сани. — К тому же, оставлять Райна среди нас было пиздец как опасно! Очень уж он хотел, чтобы лидер поймал пулю. — О чем ты? — настораживаюсь я, и где-то под ложечкой начинает поскуливать мерзенькое ощущение. — Сани, ты на что намекаешь? Райн хотел убить Эрика? — Не намекаю, а как есть говорю. Буквально вчера я пыталась донести до этого долбоеба, чтобы он прекратил уже нарываться, на что он и высказал свои сожаления по поводу того, что не добил лидера в Дружелюбии. Видишь, к чему все шло? Едва до меня доходит смысл услышанного, как я тихонечко сползаю по стеночке и хватаюсь за голову. Да что ж за блядство?! А я еще думала, что несмотря на тот разговор после тренировки, с Райном можно как-нибудь наладить отношения, чтобы сгладить обостряющуюся ситуацию. А он от Эрика избавиться задумал! Хорош, нечего сказать… Права Сани, подбитое самолюбие может завести очень далеко. Пожалуй, мне стоит осмотрительнее выбирать друзей, особенно если они начинают претендовать на что-то большее. — Но это все равно не отменяет того, что Эрик переборщил! Кому и что он пытался доказать? — продолжаю я упрямиться, потому что меньше всего хочу видеть в нем монстра со страшным взглядом убийцы, царапающим внутренности, и до судорог бояться его агрессии. Возникшие в подсознании жуткие образы, когда Эрик бесновался, постепенно потеряли краски и размылись, но тем не менее, все равно произвели на меня впечатление. — Он всего лишь показал, кто здесь лидер, наведя в своем личном составе порядок. Здесь не Дружелюбие, Крош, когда можно ограничиться словами и предупреждениями. В Бесстрашии свои правила, тебе ли не знать, раз ты смогла пройти инициацию. Слушай… — понизив голос, говорит Сани, — я все понимаю. И в койки чужие нос не сую. Но ты-то сама чего все выкобениваешься, давно бы пошла и трахнула лидера как следует! — осторожно упрекает меня она. — Сняла бы уже с него напряжение, чтобы он так не лютовал, а? Крош? Ведь это у него из-за тебя напрочь рвет башню. — Я не насадка на член, когда лидеру требуется расслабиться! — взвиваюсь я так, будто Сани мне на голову ушат кипятка выплеснула. Но немного продышавшись, продолжаю уже намного тише: — Если бы он хотел прийти, то сам пришел бы. Эрик как раз из тех мужчин, кто берет и делает, когда ему действительно нужно, а раз он не приходит, значит — не хочет. А я навязываться не собираюсь. — Как это не хочет? А на стрельбище тогда что было? — удивленно интересуется Сани. — Не знаю… — буркаю я мрачно. — У меня нет опыта отношений с парнями, а уж Эрика я тем более не могу понять. Нравится ему делать вид, что между нами ничего не было, так на здоровье. — Да чего там понимать?! Крош, ты его с сопливыми мальчиками в один ряд не ровняй, и не жди, что он будет с тобой ласковым котеночком. И не потому, что не хочет, а просто потому, что не умеет. Большинство Бесстрашных даже не знают, как за девушками нужно ухаживать, их этому не учат. В первую очередь они бойцы, воины. Ну в самом деле, что они видели в своей жизни кроме службы, крови и смерти? А лидер вообще отдельный разговор. Ему же и выдохнуть некогда, потому как необходимо постоянно все контролировать и за всех отвечать, — доходчиво и терпеливо растолковывает Сани, видимо, утомившись уже со мной спорить. — Ты пойми, такого, как Эрик, нельзя приручить, его можно только принимать, какой он есть, со всеми его недостатками и достоинствами. Сейчас война, и ему не из-за тебя дергаться нужно, а думать о будущем и о том, как победить Коутса. Он лидер, на нем лежит ответственность за людей. Конечно, Эрик не подарочек в плане норова, но ведь что-то же тебя привлекло в нем, раз ты его выбрала? От нахлынувших смешанных чувств у меня все внутри распирает, но в душе я понимаю, что и тут Сани права. Дать людям надежду на будущее, казалось бы, в уже совсем безвыходном положении — дорого стоит. Не могу не признать, что у Эрика это получилось как ни у кого другого. Как смотрели на него Бесстрашные, когда он озвучивал свой план! Они верили в каждое слово! Эрик действительно обладает всеми необходимыми качествами истинного лидера, который способен вести за собой людей, и без колебаний взвалил на свои плечи эту тяжелую ношу. Мало того, я еще ни разу не видела, чтобы он пасовал перед трудностями и отступал назад. И при всем этом ему всего двадцать четыре года! Сколько же пришлось пережить этому парню, что он стал таким черствым и практически разучился улыбаться? Не оттуда ли родом вся эта жестокость? Сколько раз он умирал? Эрик говорил, что страшно только первый раз… У него много шрамов от боевых ранений, и эти навечно вгрызшиеся в его тело отметины боли не могли не повлиять на характер, тут и говорить не о чем. Бесстрашие вытесало из Эрика соответствующего всей своей суровой действительности лидера, но сквозь его жесткость, презрение, заносчивость, цинизм, гневливость и грубость проступает такой надежный, умный, несокрушимый бесстрашный воин, за которого все равно хочется держаться двумя руками. А еще мне отчаянно хочется, чтобы он хоть раз снова взглянул на меня так, как в ту ночь в Бесстрашии, будто это поможет разогнать все страхи и сомнения. — Ну что, теперь понимаешь? — словно в ответ на мои мысли спрашивает Сани, про которую я едва не забыла, перебирая свои думы. — Идеальных людей не бывает, и лидер не исключение на том простом основании, что он такой же живой человек, как и ты. Ну психанул мужик, с кем не бывает? Нынче у всех нервы ни к черту. Сама как думаешь, легко ему сейчас, если завтра Итон, может, и слушать его не захочет? Я закусываю губу, потому что от этого «если» мне делается так страшно, что в горле встает мешающий дышать ком. — А вдруг он и правда не захочет слушать Эрика? — и это сводящее с ума беспокойство затапливает меня по самую маковку, отодвигая все прочие в сторону. Что, если Итон до сих пор горит желанием поквитаться с лидером? — Куда он денется? Был бы у него самого какой-то стоящий план, то он не сидел бы на жопе ровно, — отвечает Сани с преувеличенной уверенностью, которой на самом деле, судя по всему, сама не ощущает. Оттого и поспешно удаляется, напоследок напутствуя не вешать нос, оставляя меня в гулкой, леденящей душу тишине подвала.***
С наступлением вечера подвал медленно наполняется какими-то шорохами и отзвуками долетающих с улицы голосов Бесстрашных. С каждым прошедшем часом в мое сердце вползает противное, ноющее чувство тревоги, и я все время ловлю себя на мысли, что так и жду знакомых твердых шагов, думая о предстоящей встрече. Разговор с Сани заставил меня переосмыслить случившееся и взглянуть на все с другой стороны, но это совершенно не отменяет необходимости нам с Эриком объясниться. В самом деле, сколько можно биться о стену его несокрушимого молчания и довольствоваться одними догадками?! Поэтому у нас и не получается понять друг друга. Но вопреки всем моим надеждам, он не приходит, не тот характер. Вряд ли Эрик так сильно злится, скорее, гордость не позволяет. Уже не один раз убеждалась, что своей неправоты лидер в жизни не признает, как и не сделает шага навстречу, но неужели он вот так просто уйдёт, ничего не прояснив? Снова решил бросить меня в неведении? Смесь досады и разочарования захлестывает меня от этого понимания. Как я ни старалась, а самой выбраться не удалось — дверь выбить мне оказалось не по силам, а все окошки заколочены наглухо. Что ж, если Эрик не собирается приходить, то я его заставлю это сделать. И тогда уж скандала не избежать. Или чего похуже… Я ведь точно что-нибудь к чертям собачьим разнесу! Мало того, что здесь темно и холодно, так еще и крысы шастают. Бр-р, знает же, что я их боюсь до чертиков! Вот повылазают ночью со всех щелей, ища чем подкрепиться, а кроме меня тут жрать нечего. А-а-а! Хватит, я сыта этим дивным местечком по самое горло. Наведя небольшую ревизию, нахожу подходящий обломок какой-то железяки. Тяжелый, в самый раз как следует погреметь, напомнив о себе. Хрена лысого им всем, а не безмятежный сон, пока я в заточении! Но не успеваю я приступить к своему нехитрому плану по освобождению, как по ту сторону моего импровизированного карцера раздается подозрительный скрежет, а затем и сама дверь приоткрывается. — Ли-и-инн! — шепчу я радостно, увидев прижимающую к своим губам палец подружку, показывающую мне быть тише. — Ну как ты тут, злостная дебоширка, не замерзла? — смеется она. — Околела, — подтверждаю я. — Но, как понимаю, кроме тебя это больше никого не волнует? Где Эрик? — Лидер злой, как черт, по маяку мечется, рявкает на всех… Вот никто под руку и не лезет, чтобы не попасть под раздачу. Я просила Вайро замолвить словечко, но он только отмахивается: «Лидер посадил, значит, пусть сидит. Будет головой думать, бу-бу-бу…», — передразнивая Тревиса, делится Линн со мной информацией, а заодно и заботливо прихваченным ужином. Я с благодарностью уплетаю банку консервов, практически жмурясь от удовольствия. — А ты, значит, совсем не боишься его гнева? — усмехаюсь я, покосившись на подружку. — Ха, пусть сперва докажет, что это я тебя выпустила, — заговорщически подмигивает мне Линн. — Только ты это, Крош, выжди немного, а я пойду Вайро спать утащу. Ну, и… помирись уже с лидером, что ли? — явно сговорившись с Сани, жирно так намекает она. — Придумай что-нибудь, изобрази полнейшее раскаяние, скажи, что была не права и все такое. А то он тебя живо обратно закроет и охрану приставит. — Обязательно. Вот все именно так и сделаю, не сомневайся даже, — самым что ни на есть покладистым тоном заверяю я выжидательно уставившуюся на меня Линн. Да щаз, я скорее язык себе откушу, чем стану вымаливать у лидера помилование, или хотя бы признаюсь в том, что прождала его весь вечер.Эрик
Вечер кажется слишком душным. Снующие вокруг Бесстрашные, которых на небольшом пятачке около маяка кажется слишком много, вызывают глухое раздражение. Наполненный дымом костра воздух с примесью запаха от консервов и немытых тел, будто выжигает в легких язвы, и вздохнуть не получается, перехватывает грудь. Не могу уснуть, ничего не помогает: ни тренировки на износ, ни горячий душ, ни сигареты. В голове крутятся нескончаемым калейдоскопом мысли о завтрашнем дне, заставляющие бестолково шататься по двору, делая последние приготовления. Вайро уже несколько раз отправлял меня спать, но все мои мысли там, в темном подвале, где я запер Эшли. Пару раз дергался было пойти поговорить, пусть даже из-за закрытой двери, сказать ей, что… А потом думал — что бы я не сказал, все будет не то. Мы раньше как-то обходились без длинных разговоров, понимая друг друга без слов, а теперь что-то надломилось. Может быть, это случилось после того, как я пытал ее в Эрудиции, или когда она целилась в меня из пистолета в Дружелюбии. Или в момент побега из Искренности, когда я прыгнул с крыши, а она нет. Или этот месяц, что я провел в Эрудиции, оказался слишком долгим испытанием. Что-то происходит, и я впервые за долгое время не могу найти этому объяснение. А потому и разговора не получится. Народ сидит у костра, травит байки. Все чаще мелькает в говоре Бесстрашных имя Фора. Они надеются, верят, что лидеры бывшего и настоящего Бесстрашия смогут договориться и спасут их, а вот я ни в чем не уверен. Фор, этот вечный первый, ничего не сделал, чтобы помочь. Станет он меня слушать? И вообще разговаривать? Сбрасывать его со счетов или он меня поддержит? Может, не ходить к Фору, а сразу поговорить с Трис, она-то вроде все понимает, как надо. Черт, как мало времени и так мало людей. Людей мало, да… Не вовремя этот Райн раскрыл свой хавальник, и спустить ему это я никак не мог. Не мог! Если сепаратистские разговоры не пресечь в зародыше — из них вырастет гидра, которую не обезглавить. Я ни о чем не жалею, вот только почему же Эшли не понимает этого? Так сильно привязана к нему? Или между ними уже есть что-то большее? Не зря же он обжимал ее везде, постоянно лапал и заглядывал в глаза. Эта мысль отчего-то причиняет почти физическую боль, и я пытаюсь отвлечься, тряхнув головой и делая глубокую, до спазма, затяжку. Внимание снова переключается на постепенно редеющую толпу Бесстрашных. Скоро останутся только дежурные, остальные расходятся спать. Я усмехаюсь про себя и, низко опустив голову, сплевываю горечь себе под ноги. Чуть ли не впервые они признали мое лидерство, а я… Я всегда думал, что мне нужна власть, я буду упиваться своей силой, положением, подчинением всех и вся. Буду всех контролировать. Но сейчас понимаю, что власть, лидерство само по себе — полная бессмыслица. Когда это произошло? Когда я почувствовал эйфорию, вырвав из лап смерти своего первого бойца? Когда первый раз закрыл собой зазевавшегося мальчишку, которого потом сам же и выкинул к изгоям? Когда меня на полном серьезе стали называть «лидер», а не в насмешку? Когда рукопожатия стали крепкими, такими крепкими, что похожи на неразрывные узы? Когда «спасибо, что не дал сдохнуть» стало больше похоже на позывной, чем на благодарность? И вот теперь я здесь, на маяке, со мной горстка преданных и девица, ставшая чем-то важным, до боли необходимым, но запертая в подвале. Когда она появилась в моей жизни, я делал все, чтобы не пускать ее туда, но это не помогло. Эшли Финн не просто оказалась рядом, она ворвалась в Бесстрашие со всеми своими безумствами, приковала к себе взгляды, заставила обратить на себя внимание… Она мое слабое звено. Я не смогу принести ее в жертву никому и ничему, никаким войнам, никаким фракциям, если речь о ней, мне сразу становится не до высоких целей. Лишь бы она жила. Так не должно быть. Это проигрыш, поражение. Но без неё все теряет смысл. Для меня. Я не тот человек, который сможет дать ей то, чего она, возможно, хочет. Не тот, кто будет бегать за ней и подтирать сопли. Она права, я монстр, рядом со мной она найдет смерть, боль, горе и все, чего она не хочет и боится. Я тот, кто может разбить ей голову, унизить, обидеть в своем раздражении и гневе, запереть в подвал. Не тот… Но я все время думаю о ней, вместо того, чтобы думать о том, как победить, как это сделать быстро и с наименьшими потерями. Если она не верит в победу, не верит в меня, ей нельзя воевать. Ей восемнадцать, она только что прошла инициацию, для нее война — это ужас, кошмар, боль, горе, смерть. Для меня это освобождение, вера в будущее, в то, что оно вообще будет. Как ей объяснить? И надо ли объяснять? Это надо почувствовать. Но если я буду ломать руки каждому, кто до нее дотронется, у нас, пожалуй, и вовсе бойцов не останется. Я низко опускаю голову, локтями опираясь на колени, пытаясь избавиться от тяжести в висках. Некуда больше утрамбовывать эмоции. Без них было куда проще. Непринужденный говор Бесстрашных как-то разом обрывается, и я в недоумении поднимаю голову выяснить, что произошло. Все бойцы, сидящие у костра, смотрят в одну точку, и когда я понимаю, куда именно, мне остается только чертыхаться сквозь намертво сжатые зубы. По тропинке, в направлении главного входа в здание маяка, неторопливо шествует Эшли собственной персоной. Не глядя ни на кого, она проходит мимо костра, и вытащив у одного из обалдевших парней из пальцев папиросу, затягивается, после чего выбросив окурок, скрывается за дверью. Я уже знаю, что дальше будет. Все медленно поворачивают головы в мою сторону, пристально наблюдая за реакцией. Ведь это самый настоящий вызов… — Всем оставаться на своих местах, — выцеживаю я, так и не разжав челюсти. — И вообще, уже отбой. Патрульным занять свои позиции, остальным разойтись! Выдав тираду, я, ускоряя шаг, стараюсь оказаться быстрее в здании, игнорируя бурчание Бесстрашных о моих разноречивых приказах: «Блядь, так оставаться или расходиться?» Я знаю, куда она пошла. К себе, конечно же. Перескакивая через ступеньки, оказываюсь на нужном этаже быстро, и как раз передо мной захлопывается дверь ее комнаты. Щелчок замка — запирается, будто это может меня остановить. Стараясь унять учащенное от раздражения дыхание, вдариваю кулаком в деревянную створку. — Как это понимать, Эшли? Открывай немедленно! Ты нарушаешь мои приказы! При всех! Цинично! — Не открою, — отвечает она мне с вызовом. — Ты же хотел, чтобы я заперта была, вот я и заперта. Наслаждайся. — Если не откроешь, я вышибу эту сраную дверь к ебеням! — Не сомневаюсь, — язвительно тянет Эшли. — Ты ведь всегда делаешь, что твоя левая пятка захочет! Дверь распахивается, стоит лишь немного её пнуть, и, лишенная задвижки, громко врезается в стену. Эшли, как ни в чем ни бывало, отчего-то совершенно спокойная, стоит, опираясь руками о подоконник, и смотрит в окно на залитый лунным светом двор. В комнате полумрак, рассеянный небольшим тусклым электрическим светильником на стене. Тяжело дыша, стараюсь успокоиться, унять эмоции, но все равно дверь захлопываю с приличным таким грохотом. Эшли вздрагивает от резкого шума, но продолжает безмятежно разглядывать пейзаж за окном. — Как ты посмела выйти из карцера? — тихо и угрожающе спрашиваю её, делая пару шагов внутрь комнаты. — Я замерзла, потому что не фига это не карцер, а подвал, блядь! — несмотря на ругательство, фраза звучит довольно мягко, но при этом Эшли даже не оглядывается на меня. — Я арестовал тебя на сутки за нарушение дисциплины! Мне что, добавить? — Зачем ты спрашиваешь, если все равно сделаешь по-своему, ведь тебе законы не писаны. — Она резко поворачивается ко мне, и в ее глазах нет больше теплой патоки, что обычно окутывала меня. Сейчас там бушуют только решимость отстаивать свою позицию до конца. — Я — лидер, — сцепляю руки за спиной, только бы куда-то их пристроить. — У меня под началом люди, которые должны исполнять мои приказы! — Ты самодур, который использует свою власть, чтобы мстить неугодным, — не моргнув и глазом, проговаривает она, складывая руки на груди. — А теперь начинай со мной спорить! — Я сюда не спорить пришел, а отвести тебя обратно. — Подхожу ближе, но она делает несколько шагов в сторону, отступая от меня. — Ты же понимаешь, что это глупо, Финн! Чего ты добиваешься своими… выходками? — А ты чего добиваешься? — неожиданно вскрикивает она. — Ты что же думаешь, никто не понял, что ты просто приревновал Райна, покалечил его, потому что он перешел тебе дорогу! Позарился на то, что ты присмотрел для себя! — Ты много на себя берешь, крошка, — гадко ухмыляюсь я, чувствуя, как лицо перекосило. — Уж не себя ли ты имеешь в виду? — А ты будешь отрицать? — поднимает Эшли проколотую бровь домиком, все отступая от меня, обходя по кругу, а я надвигаюсь на нее неумолимо, надеясь, что она не выкинет какой-нибудь фортель. — Ты и Ала грозился покалечить лишь потому, что он пытался ухаживать за мной. Ты сам все время вытирал об меня ноги, но при этом все, кто хоть как-то обращал на меня внимание, были в опасности! — И ты хочешь сказать, всё, что говорил этот ублюдочный Райн — правда? Что мы должны сдаться? Должны пойти к Сэму? Ты, зная, что Сэм тебя ищет, все продолжаешь тупо утверждать, что я не должен был поставить этого пресловутого Райна на место? — Ты его поставил на место, когда избил. Но зачем было калечить? — А что, ты его уже пожалела? — От раздражения и всей этой идиотской ситуации, я хватаю первое, что попадается под руку — увесистую склянку с раствором, — и запускаю ее в стену. Она со звоном разлетается вдребезги, оставляя на крашенной поверхности некрасивую кляксу. А я уже просто срываюсь на крик: — Он уже сдался, он предал бы все равно рано или поздно! Таких мразей сразу на хуй с пляжа! Такие воины не нужны, а люди такие — просто дерьмо! — А какие тебе воины нужны? — ее голос тоже набирает громкость. — Такие, как ты? Которые знают лишь один способ потешить свое самолюбие — кого-нибудь унизить? — У Бесстрашных все сложнее — кто сильнее, тот и прав! — рявкаю я, ткнув в нее пальцем. — Показать свою слабость — значит, проиграть, даже не попытавшись вступить в борьбу, за слабым лидером никто не пойдет. Райн сам подписал себе приговор, как это можно не понимать?! Он струсил, хотел сдаться, ни один лидер не стал бы этого терпеть! Неужели ты действительно думаешь, что я покалечил его только из ревности? — А что мне еще думать? Разве тогда, в Искренности, ты ударил его не из ревности? Не потому ли ты оставил меня там на произвол судьбы? — Я спрашивал, блядь, спрашивал у тебя! Вспомни! «Есть ли у тебя возможность отступить?» — Да, — перебивает меня Эшли, — а после этого ты увидел Райна и сразу решил меня бросить! Наплевав, что со мной будет дальше, — резко подскочив к кровати, она подхватывает с нее подушку и кидает в меня. — Все, что я делал после этого в Эрудиции было только ради одного — чтобы спасти всех вас! — Я отбрасываю прилетевшую мне в лицо вещь на пол. Пытаясь заглушить скребущую в душе ярость, пинком опрокидываю подвернувшийся на пути стул. Сердце колотится так, что, кажется, проломит грудину. — Чтобы тебя спасти! Чтобы вернуться в Яму, разве не этого ты хотела? — А разве не прав был Райн, когда сказал, что ты все это делаешь ради того, чтобы вернуть свою власть! Потому что не можешь от нее отказаться? Вырвавшаяся на волю вспышка раздражения затмевает сознание, и я сметаю одним взмахом руки все лежавшие на небольшом комоде вещи. Но легче не становится, и из груди вырывается рык, больше похожий на стон. — Я ничего больше не хочу слышать о Райне! — смерив ее тяжелым взглядом, рявкаю я, не в силах с собой справиться. — Ничего, понятно?! Ни слова! Этого ублюдочного придурка больше с нами нет и не будет никогда! Мы победим, и я его обратно не приму! Ясно?! — Яснее некуда! — проводив взглядом свои разлетевшиеся пожитки, Эшли вдруг как-то криво улыбается, а потом хватается за комод, тянет его на себя и, напрягшись, с грохотом валит на пол. Рухнувшая мебель отсекает ее от меня, разделяя комнату практически на двое. Хлипкие дверцы слетают с петель, Эшли хватает одну и швыряет в меня. Не дожидаясь, пока деревяшка вмажет мне по голове, я успеваю увернуться, а опечаленная неудачным броском Эшли сжимает кулаки и топает ногой, глядя на меня почти с ненавистью. — Конечно, что еще от тебя ожидать? — презрительно выдает она. — Я другого и не ждала! Всё, чтобы тебе было комфортно! О ком еще нельзя говорить? Об Але, который погиб, закрывая меня собой? Там в Отречении, когда Бесстрашные погибали, а ты слова никому не сказал, потому что боялся за свою шкуру! — Я, блядь, за твою шкуру боялся! — выцеживаю сквозь зубы, грохнув кулаком по подоконнику. — Если бы я сказал тебе, нас первых бы пристрелили, чтобы не нарушать планы Джанин! А так был шанс спастись! Я просил Итона… Но он ни черта не сделал! — Потому что ты подстрелил Трис! — Да если бы я ее не подстрелил, их обоих бы убили! — в меня летит еще одна деревяшка, но на этот раз я не успеваю отскочить и получаю довольно ощутимый удар в еще не совсем зажившее плечо. Боль окончательно мутит рассудок, я со злостью пинаю древнюю прикроватную тумбу, разнося ее о стену к чертовой матери. Эшли шарахается в угол, и я только успеваю заметить, как в меня летит что-то тяжелое, оказавшееся походной сумкой. На автомате отмахнувшись, отправляю предмет в стену, сбив светильник. Лампа трещит, искрится, помещение тонет в полумраке. — Да что же ты такая дура, и не понимаешь, что я все делаю ради того, чтобы, блядь, вытащить нас из той жопы, в которую мы попали по милости Джанин! — Ах, ду-ура, значит?! Насиловал ты меня тоже из-за Джанин? — истошно верещит Эшли, метаясь по комнатушке и явно выискивая что-нибудь подходящее, чем можно еще в меня швырнуть. — Ты это хочешь сказать? — Когда я тебя насиловал, ты и сама была не очень-то против! Иначе чего бы тебе щеголять передо мной в футболке без белья и соблазнять в поезде. — Она замирает, обдав меня гневным взглядом, а через секунду бросается ко мне с кулаками. Окончательно потеряв рассудок, я хватаю стул, с непреодолимым желанием запустить в нее. Уже занеся его над собой, слышу, как Эшли взвизгивает и пытается укрыться за поваленным комодом. Резко изменив траекторию, я вышвыриваю стул в окно, и без того небольшое помещение заполняется грохотом, звоном битого стекла, а по полу рассыпаются осколки… Окидываю взглядом царящий в комнате погром, и полностью погружаюсь в состояние, схожее с тем, когда я тосковал в Эрудиции по ней. Эшли поднимает голову, вскакивает на ноги и перебравшись через разруху, что мы устроили, порывается сбежать через спасительную дверь. Я успеваю ее перехватить поперек талии, поднимаю над полом и притискиваю к себе спиной. Она брыкается, старается оттолкнуться от стены ногами, при этом совершенно молча. Сопротивляется, уже из последних сил попадает мне пяткой по колену, и я ослабляю хватку настолько, что ей удается выкрутиться из моих рук и рвануть к выходу. Хватаю её за руку, чуть выше локтя, не позволяя удрать, Эшли пытается оттолкнуть меня, но я разворачиваю её к себе лицом и сильно встряхиваю за плечи. — Чего ты добиваешься? — тяну запах её разгоряченного борьбой тела и чувствую, что у меня начинает срывать крышу. — Я всё равно тебя не отпущу! Наклоняюсь и впиваюсь в ее губы с такой силой, что даже, кажется, зубы стукнули друг об друга. От прикосновения к ней меня ведет, как пьяного. Сердце, все еще не успокоенное после швыряния мебели, отбивает как заведенное, не давая продохнуть. Она не отвечает, мычит что-то нечленораздельное, пытается лягнуть ногой и вырваться. Старается укусить, и, похоже, делает это, потому что появляется ощутимый привкус крови во рту, но мне уже все равно. Я слишком долго об этом мечтал, чтобы так просто выпустить ее. Я перестаю судорожно сжимать ее плечи, мои руки ложатся на узкую спину, притягивая Эшли к себе ближе, настойчиво шаря по ее телу, не в силах совладать с эмоциями, что становятся всё безумнее. Целую ее, целую взахлеб, не обращая внимания на сопротивление, которое с каждой секундой нашей близости сходит на нет. Только чувствую, как руки, что пытались оттолкнуть, упираясь в мою грудь, цепляются за ворот моей куртки, беспорядочно сминая ткань, а рот приоткрывается под моим напором, и губы Эшли уже требовательно прижимаются к моим губам. И со стоном, непроизвольно вырвавшимся из горла, вплавившимся в наш полный безумия поцелуй, я уже ничего не могу сделать. В паху тяжелеет так стремительно, что тело пробирает сладкая судорога. Чувствую, как пальцы, комкающие ее одежду, начинают дрожать. — Эрик, — долетает до моего сознания мимолетный стон, и я отстраняюсь, но только для того, чтобы шепнуть прямо в ее влажные, припухшие губы: — Если не остановишь меня сейчас, — не в силах так долго оставаться далеко от ее губ, я все прихватываю их, перемежая касания со словами, — то я сам уже не смогу… — Она проводит по моей нижней губе языком, задевая ее шариком пирсинга, отчего меня начинает потряхивать, а пальцы едва заметно касаются щеки, и горло непроизвольно сжимается. — И тебе придется меня пристрелить… — Пристрелю тебя, — так же, между поцелуями, нашептывает она прямо мне в рот, — если ты остановишься… Она сама тянет с меня верхнюю одежду, я помогаю ей освободить себя от куртки, стараясь не отрываться от нее ни на минуту, потому что невозможно даже представить себе, какая пустота образуется на месте этого разрыва. Мое тело горит, стремясь к ней — слиться, проникнуть, получить ее немедленно! Нагнуть и трахнуть. Иначе смерть. По-другому никак, не получается. Не давая Эшли опомниться, избавляю ее от футболки, сдергивая через верх, и снова возвращаюсь к ее губам — невоздержанно, судорожно. Она забирается руками под мою одежду, перебирает пальцами по взмокшей спине, заставляя мою кожу покрываться мурашками. Я пытаюсь дышать глубже, но выходит плохо, и начинаю задыхаться, но не прерываю контакта, все терзая и терзая ее губы в бешеных прихватываниях. Чувствую, что окончательно теряю голову, когда передо мной обнажается ее тело — по-девичьи хрупкое, с колечком в правом соске. Сжимаю грудь Эшли и понимаю, что ширинка сейчас лопнет, особенно когда она теснее прижимается к моим бедрам, стремясь почувствовать мое желание. Не в силах оторваться от нее, нащупываю языком шарик у нее во рту, и по спине проходит озноб от новой накатившей волны похоти. Звук ее пирсинга, бьющийся о мои зубы — видимо, теперь мой персональный наркотик, я совершенно теряю контроль, когда это происходит со мной. Утягиваю ее за собой на пол, предварительно распихав ногой в стороны сваленное там барахло, и, запутавшись в ее затянутом на талии ремне, с треском выдираю его из шлевок. Она всхлипывает и ёрзает, когда я рывками стаскиваю с нее одежду вместе с бельем. Трясущимися от нетерпения пальцами отстегиваю свою пряжку, уже мало что соображая и контролируя. Её тело немедленно выгибается подо мной в дугу, как только приспустив штаны и раздвинув ее ноги, я вхожу в нее без лишних прелюдий до упора, с каким-то злорадным торжеством ощущая, что она возбуждена не меньше меня. Эшли порывисто хватается за мои плечи руками, захлебывается воздухом, пока я резко и грубо двигаюсь в ней, подчиняясь одной лишь дурманящей голову страсти. Все смешивается в один коктейль из жадных прикосновений, звуков поцелуев напополам с прерывистым дыханием и запахом возбуждения. Ни к чему рассудочному это соитие не имеет отношения, скорее попытка не свихнуться. Это чувство захватывает все моё существо с каждым новым глубоким толчком, не оставляя место сомнениям. Я невоздержанно кусаю ее плечи, шею, оттягивая зубами кожу, оставляя багровые следы, и двигаюсь в ней, чувствуя, как она отдается мне, сломав все преграды. Эшли хнычет подо мной, горячая и взмокшая, и ее протяжные стоны лишь набирают громкость, а мановения подающихся в ответ на мои вторжения бедер становятся все откровеннее. Я и так нахожусь на грани, постепенно ускользая за черту, но рождающиеся в теле ощущения сводят с ума, отрывая от реальности. Наконец, она закидывает ноги мне на поясницу, скрещивая их, вцепляется в меня, сминая футболку в непослушных пальцах, и выгибается в короткой сладкой судороге, протяжно выстанывая мое имя. Даю ей время немного успокоиться, а потом буквально вбиваюсь в нее, уже совсем ничего не контролируя, позволяя себе насладиться ею и обладать, как мне давно хотелось. Оргазм накатывает с такой силой, что на некоторое время мне кажется, будто я ослеп и оглох. Наверное, я издаю какие-то звуки, потому что маленькая ладошка ложится на мой рот, и в неге разливающегося удовольствия я вижу перед собой огромные, немного испуганные глаза цвета расплавленного шоколада. Задыхаясь, я целую эту ладонь, и когда она исчезает, буквально обваливаюсь на пол, прямо в гору мусора и осколков, которые покрывают пол комнаты ровным слоем. Я лежу рядом с Эшли, пытаясь отдышаться. Чудовищное напряжение покидает тело, и только сейчас, когда ко мне возвращаются еще какие-то ощущения кроме похоти, я чувствую холодок на лице — весь лоб покрыт испариной, чуть отросшие волосы прилипли к коже. Лежу на боку, уставившись на Эшли невидящим взглядом, она тоже молчит, откинувшись на спину, обнаженная, глубоко дышит, отвернув от меня лицо. Все это слишком похоже на наш… первый секс, и мне становится тревожно, что я снова не смог сдержаться. Чуть приподнявшись на локте, оглядываю комнату. М-да, никто из нас не предполагал, что день закончится именно так — мы будем трахаться на полу, среди осколков и переломанной мебели… даже не раздевшись до конца. Во всяком случае, на мне обувь и спущенные штаны, да и футболка лишь задрана и немного надорвана. Я заглядываю в лицо Эшли, чтобы хотя бы по выражению понять, почему она так осуждающе молчит — ведь она тоже этого хотела, я чувствовал, — но с удивлением обнаруживаю, что она спит. Во всяком случае глаза ее закрыты, дыхание ровное. Усмехнувшись, я поднимаюсь и поправляю свою одежду, чувствуя, как по ногам ощутимо дует из выбитого окна. Отмахнувшись от мысли, что мелкая притворяется, потому что спать на таком холоде сможет не каждый, я стягиваю с кровати тонкое одеяло, заворачиваю в него Эшли и поднимаю её на руки. Она вздрагивает всем телом, почувствовав ворвавшееся в её сон движение, но, прислонившись к моей груди, снова затихает под равномерное покачивание, пока я иду по коридору, старательно игнорируя скрип торопливо закрывающихся дверей и шепот слишком любопытных. — Лидер, она хоть живая? — раздается взволнованный голос у меня за спиной, и я шумно вздыхаю, показывая свое раздражение. — Да что ей сделается? Хотел бы убить, давно уже убил бы. Угомонись, Сани. — Под громкое фырканье жены Ворона я добираюсь до винтовой лестницы и направляюсь к себе в комнату. Мы здесь надолго не останемся, завтра все станет ясно с Фором: либо присоединимся к нему, либо как-то по-другому будет решаться этот вопрос. В любом случае оставаться здесь опасно. Сэм скоро сюда нагрянет — не думаю, что после всего случившегося Райн будет покрывать нас, конечно, он расскажет ему и о наших планах, и о маяке. Так что ничего страшного, если Эшли переночует в моей комнате. Устроив её на кровати прямо так, в коконе из одеяла, я уже хочу бросить на пол своё и устроиться на ночлег. Но, почувствовав страшный голод, решаю спуститься в пищеблок и чем-нибудь поживиться. А заодно еще раз подумать над тем, что и как сказать Фору, чтобы он если не поверил, то хотя бы выслушал меня.