Под сенью алых кленов

Я долго сидел под деревом, давшим мне новую жизнь. По поляне носился снежный буран. Он сердито раскачивал ветви над головой, сгибал их в дугу и свистел в трещащей кроне. Холодный воздух обжигал кожу. Я совсем замёрз. Эйфория от новоприобретённых умений уже испарилась, её место заняла суровая реальность. А вместе с ней пришли и жгучие воспоминания. Боль накатила с новой силой. Страшной правдой на меня хлынули горечь утраты, ужас от случившегося, осознание своих ошибок и понимание, что исправлять уже больше нечего. Отчаяние и безысходность, одиночество и потеря самого ценного, что у меня было, всё вместе представляло собой смертоносный коктейль. Вайс и Шварц улеглись у меня в ногах, согревая их, а вот рыжий волчонок скакал по поляне, словно огонёк, и садиться не собирался. Похоже, ему было совсем не холодно. Я понял, что снова плачу. Ветер срывал слёзы с глаз и они тут же замерзали, превращаясь в хрустальные капельки, со звоном разбивавшиеся о корни дерева. Так много всего случилось за столь короткое время. Я не мог уложить это в голове. Мне было страшно. В памяти то и дело вставали наши жаркие ночи с Унхайлигом, поцелуи и объятия, его сияющие глаза, в ушах звенел его смех. Казалось, что он совсем близко, но картинки сменялись одна за другой, я не мог за них зацепиться и медленно впадал в отчаяние. Задрав голову, громко закричал в клубящиеся колючими снежинками небеса, выплёскивая боль и бессильную злость. Я орал так громко, что сорвал голос. «Какой же я дурак, какой идиот! Почему допустил мысль, что могу вернуться к парням, что смогу обмануть Маркуса? Почему расслабился, решив, что мне поверили? Почему всегда надеюсь на лучшее, вижу в людях то, чего там и быть не может? Зато в упор не замечаю очевидного до тех пор, пока не случается непоправимое?» — я горько рассмеялся. В этот раз жизнь преподала мне такой урок, который точно никогда не забуду. Разодранное на части сердце и уродливые шрамы на душе навсегда останутся идеальным напоминанием о собственной глупости и излишней самоуверенности. Закрыв лицо руками, я стёр слёзы, но они хлынули с новой силой. «Что я натворил? Зачем я вернулся к Маркусу? Зачем?» — боль рвалась наружу вместе с рыданиями. Теперь я точно осознал, что это у меня похитили сердце. Моя душа была разорвана в клочья, и мне казалось, что она истекает кровью. Надо мной с хрустом сломалась ветка. Она не выдержала напора ледяного ветра и теперь лежала у моих ног серой и безликой кривой линией. Я потянулся к ней и коснулся её шершавой обледенелой поверхности. Поднял с земли и достал кинжал. Мои руки, кажется, не подчинялись в этот момент разуму, ибо он рыдал от горя. Я плакал, вспоминая все наши приключения с Унхайлигом, всю нашу нежность, мгновения, проведённые вместе. Тем временем пальцы жили своей жизнью. Вот на ладони неожиданно вместо палки оказалась флейта. Я повертел в руках созданный инструмент и, не особо осознавая, что делаю, поднёс его к губам. Глубоко вдохнул. Первый же звук, рождённый флейтой, заполнил всё пространство поляны. Он был тяжёл и печален. Я понял, что мне стоит выразить горе музыкой. Вдох-выдох. В песнь я вкладывал историю своей жизни, своей поломанной судьбы. Я разбивал её методично, собственными руками. Сейчас осознавал, что не разрушь я сам отношения с Унхайлигом своим походом к парням, то был бы счастлив. Мы могли бы вместе придумать план нашего спасения. Возможно, нас бы никогда не нашли, не вернись я в лагерь. Это ведь я принёс амулет-портал прямо в руки Маркуса. Я мог бы подождать двенадцать лет. Всего-то жалких двенадцать лет, они ничто в сравнении с Вечностью без Унхайлига. «Дурак, идиот, кретин! Что имеем — не храним, да? Паршивый козёл, не могущий уберечь то, что ему доверили!» — мелодия сменилась на громоподобный яростный рёв. Я был зол на себя! Музыка вновь утихла, теперь сменившись на очень нежную. Я ласкал свой слух тонкой и прочувствованной мольбой вернуть мне то, что потерял по неосторожности. Сейчас я описывал те слова, что не успел сказать Духу. Самые важные слова, как сильно люблю его, как он мне дорог. «Боже, прошу, верни мне его! Я буду осторожен, в этот раз сберегу его. Дам ему всё, в чём он нуждается. Исполню любую его просьбу… Прошу, верни мне его». Однако я понимал тщетность своих просьб. Я давно уже отвернулся от Бога. Равно как и он бросил меня. Иначе, почему позволил случиться непоправимому? Тоска вновь захлестнула меня, и в моей мелодии заплакал ветер. Страдание лилось из флейты, как потоки вод моря, разрывая на части душу. Волки синхронно завыли, когда я дошёл до момента смерти Лесного духа. Я не печалился о себе, нет. Я не тосковал о том, что теперь и сам Дух. Я рыдал о потерянной любви, и флейта помогала мне излить душу лесу. Я играл деревьям и животным о том, что своими руками уничтожил себя, потому что был слеп, глуп и самоуверен. Буря уже давно улеглась, убаюканная моей мелодией. Я сидел по колено в сугробе и играл, играл, играл. Ковёр из снежинок искрился и сиял. Поверхность болота покрылась ледяной коркой, а дерево Жизни, под которым я находился, потрескалось от мороза. Моё тело сковало ледяным панцирем, я не мог пошевелиться. Только мои пальцы ещё кое-как двигались, но я продолжал играть на флейте, совершенно не обращая внимания на то, что замерзаю насмерть. Сердце сковал смертельный холод, губы обледенели. Я не мог больше вдохнуть жизнь в инструмент и породить прекрасные звуки. На моих ресницах лежал лёд, кожа стала словно стекло. Наверное, стоило только коснуться её пальцем, и она бы треснула, рассыпалась. Тепло ушло из меня. Сожаления об этом не было. Я сам разрешил ему рассеяться, провожая его игрой на флейте, которая рассказывала историю моей любви. Вайс и Шварц лежали, присыпанные снегом, они давно не шевелились. Огненно-рыжий волчонок, свернувшийся комочком у моего колена в сугробе, тоже не подавал признаков жизни. Я в последний раз сморгнул слезу. Она тут же замёрзла на щеке, даже не успев скатиться вниз. Я умирал, не мог больше бороться. «Сколько мне ещё осталось до того, как сердце остановится навеки? Мне не нужны никакие сокровища, мне не нужно бессмертие. Я хочу только увидеть Унхайлига ещё разок, прижаться к его тёплой груди и, закрыв глаза, вновь вдохнуть аромат кленового сиропа и прелых листьев. Хочу наполниться его запахом, ставшим теперь для меня острой иглой, колющей сердце». — Прости меня… — выдохнул я в последний раз. Мир медленно расплывался. Мне казалось, что сквозь ледяной покров я вижу нашу поляну в ярко-алых листьях. Вижу своего возлюбленного, который сидит на камне и ждёт меня. Его глаза сияют настолько невероятной нежностью, что я готов утонуть в ней. Я протянул к нему руки, и он тут же оказался рядом. Его тёплое тело прильнуло к моему. Я целовал его горячие губы с таким удовольствием, словно умирающий от жажды путник, неожиданно нашедший воду в пустыне. «Я только сначала посплю немного, родной», — мои веки сомкнулись.