Лис

Такси встретило чистотой и удобством салона, негромким бормотанием радио и едва ощутимым запахом сигарет. Водитель краем глаза взглянул на своих пассажиров, коротко отметив, что за поездку заплатили. Это было удачно, ибо Макс едва ли смог бы вспомнить, куда закинул кошелёк. Устроившись у дверцы, Кирилл прижался лбом к прохладному стеклу. По прозрачной поверхности то и дело расползались мутные пятна дыхания. Ехали недолго, но он умудрился задремать. Лис вскользь осознаёт, что не может злиться на него долго, тем более в такой момент. Смутно помнилось, как брали ключи на ресепшене и как добирались до номера. Урывками только — короткий разговор, когда Макс попытался подсветить дисплеем телефона упрямый замок, который отчего-то не хотел поддаваться пальцам художника. В столь поздний час лампы в коридоре горели до невозможности тускло. — Не надо, сам справлюсь. — Прекращай. Сам да сам — бесит уже. — Раз бесит, тогда какого ты всё ещё здесь? — Задаюсь тем же вопросом. Тихий скрип. Злые взгляды, раздражение и повисший пропастью отчуждения холод. Отчаяние. Неправильно. Всё так неправильно. Вздохнув, Максим тяжело опускает гудящую голову на подлокотник дивана. Какая глупая ссора. Расстроенный, замкнувшийся в себе Кирилл, как оказалось, сущность малоприятная. Слишком много событий для одного дня, слишком много перемен и волнений. В их номере две комнаты. Лис кое-как устраивается в гостиной, краем уха слыша, как хлопает дверь в небольшую спальню. Завтра будет сложно: неприятные беседы и что-то ещё, неизвестное, непредсказуемое, что обычно называют будущим. Меняющееся, непостоянное, одновременно податливое и уступчивое — как повезёт. Ведь человек — хозяин своей судьбы. Но не всё от него зависит. Дурацкий парадокс. Уже засыпая, Макс думает о том, что как бы тяжело ни было, он не отступит от своего решения. Не сейчас и не в этот раз. Пусть психованный недоумок брыкается, пусть ругается или даже кричит. Любому, кто немного потрудится присмотреться, будет очевидно, что в мутно-карих глазах, где-то там, на дне, плещется одиночество. Горечь оставленного, озлобленного на весь мир мальчишки. Мальчишки, который всю жизнь привык решать проблемы сам. Даже если они ему одному не по силам. Может, и идиот. Но любимый же, чёрт возьми.

***

POV’ Кирилл

Вокруг будто нет ничего. Ни звуков, не цветов. Всё белое. Белый режет, белый сводит с ума. Тишина оглушает. Не сразу, но понимаю, что двигаюсь куда-то. Медленно. Шаг за шагом, только вперёд. Постепенно привыкаю к абсолютному свету, в однотонном полотне начиная различать эфемерную линию горизонта. Она неровная, пропадающая местами в тумане, а под ногами — узкая дорожка из сероватого камня. И вода вокруг. Много, бесконечно много воды, словно я нахожусь посреди океана. Он такой же безмолвный, как и всё вокруг. Глубокий, невообразимо глубокий. Пытаюсь остановиться, хоть как-то шаркнуть подошвой, но тщетно. Как заведённая кукла, продолжаю двигаться прямо. Невозможность контролировать тело пугает до одури. Тишина звенит дроблённым стеклом в ушах, и сердце бросается куда-то прочь с насиженного места. Отчего-то уверен: оступлюсь, упаду в воду — смерть. Эта мысль, это знание прочно заело, щекоча на подкорке, никак не избавиться. И я продолжаю идти. Без цели и смысла — просто вперёд. Кажется, это длится вечность, которую я не могу остановить: у меня здесь нет ничего, и даже моё собственное существование в какой-то момент ставится под вопрос. Я растворяюсь, распадаюсь на молекулы, сливаясь с этим странным миром. В нём, лишённом времени, нет ничего, кроме бесконечного белого неба и бездны воды вокруг, но внутри скручивает, леденея от ужаса, крадущегося на мягких лапах. Значит, я всё-таки существую? Почему? Нечто тёмное внезапно мелькает перед глазами, уходя за спину. Рефлекторно хочется отпрянуть, но не могу. Замираю. Замираю, судорожно пытаясь отыскать взглядом хоть что-то в окружающем пространстве. Дыхание вмиг учащается. — Кир, — свистящий змеиный шёпот раздаётся совсем близко, почти над ухом, вышибая дух, и выражение «волосы встают дыбом» теряет фигуральность. — Кирилл, — снова, но уже с другой стороны. Невидимая сила не позволяет сдвинуться с места, обернуться, а неведомое существо уже отовсюду нашёптывает… Моё имя? «Кажется, да, оно моё». С трудом верится. Тишина заполняется звоном, а внутри холодеет вновь. И сердце ударяется о рёбра с новым рвением, когда я понимаю, что этот голос мне знаком. — Отец? — произношу вслух, но не уверен, потому что в следующую секунду взявшийся из неоткуда порыв ветра едва не сшибает с ног, возвращая к первому страху, мгновеньем позже накрывающему с головой. «Если упаду — мне конец», — стучит в висках до боли, а зов повторяется, только жалобнее и снизу. Руки сжимаются в кулаки, короткие ногти впиваются в кожу, оставляя красноватые полукружия, но, пересилив себя, всё же медленно опускаю взгляд. Крик поглощает воцарившееся безмолвие. Беспомощен. Нем, глух, хотелось бы ещё ослепнуть. Под обманчивой гладью воды стена ледяного стекла. Упираясь в неё мозолистыми, местами обгоревшими ладонями, на меня смотрел человек. Черты лица искажены: вместо глаз провальные чёрные дыры, резко контрастирующие с окружающей белизной, обескровленные губы раскрыты в возгласе, а кожа приняла нездоровый оттенок — но безумно знакомы. Покачнувшись, неосознанно делаю грузный шаг назад, зажимая ладонью рот, и в этот момент существо под водой ухмыляется. Всё связано. Назад тоже было нельзя? — Нет! — не слышу себя, зато звук ломающегося последнего щита оглушает. Этот мир вновь играет со мной на ощущениях, но уследить за этим не получается. Внимание приковано к опустившейся на каменную тропинку ладони с именным обручальным кольцом. «Евгений Марков», — надпись видна лишь отчасти, но я знаю, абсолютно уверен, что она там есть. Тело не слушается, не подчиняется, руки дрожат. Не могу встать, пошевелиться, двинуться. Всё, что остаётся: смотреть, как длинные пальцы, похожие на паучьи лапки, медленно продвигаются к ногам. Паника затапливает. Вдох. Выдох. Холод прикосновения обжигает лодыжку, а затем меня дёргают вниз. Исчезает барьер, вода мгновенно попадает в рот, нос, лёгкие, и, уже находясь на краю сознания, отчётливо видя перед собой хищную ухмылку, я открываю глаза.

***

Тишина убаюкивала. Максим уснул практически сразу, стоило принять горизонтальное положение. Надеялся хотя бы поспать без происшествий, но где-то в глубине души не мог избавиться от плохого предчувствия. Небо успело посветлеть, когда сонливое безмолвие надвое разорвал вскрик. Привыкший просыпаться даже от сквозняка, Лис подскочил, роняя на пол зажатый в руке мобильник. Звук, более тихий, похожий на глухой скулёж, повторился. — Кирилл? — настороженно прислушавшись и не получив ответа, Макс ринулся в спальню. Марков, сгорбившись, сидел в постели. Подушка валялась на полу, одеяло сбилось в ногах, а он сам… Шальные глаза смотрели куда-то в пустоту, казались почти стеклянными. Лицо бледное, осунувшееся. Губы, жадно хватающие окружающую духоту, приоткрыты. Дыхание сорванное, хриплое, словно он только что пробежал марафон, волосы взлохмачены, на висках испарина. Руки бездумно цеплялись за простынь, сжимая, натягивая, почти срывая. И паника. Удушливая, липкая, она потемневшей аурой витала вокруг, затапливая ослабленное после сна сознание. Лис оторопело замер, на секунду растерявшись, а после торопливо забрался на кровать с ногами. — Эй, Кир! Он не думал о том, что можно делать, а что нельзя. Не думал, правильно ли и что вообще произошло. Теребил, тряс за плечи, легонько хлопал по щекам, заставляя поднять голову и смотреть на себя, шептал несуразности про «всё хорошо» и плохие сны до тех пор, пока во взгляде не появилась осмысленность. Длинные пальцы сомкнулись на запястьях, сжимая там, будто нашли что-то внезапно материальное в бесконечном потоке пустот. Неровный вздох — и лицо художника исчезло из поля видимости, скрывшись в изгибе шеи. — Прости, — на грани слышимости. — Дурак, — в сердцах выдохнул Максим, без труда высвобождая из захвата руки и мягко обнимая притихшего Маркова. Тот не сопротивлялся. Прикрыв глаза, впитывал через кожу очищающее тепло чужого тела. Паника отступала. Кошмарные образы стирались из памяти под осторожно скользящей по волосам успокаивающей лаской. Сердце перестало выдавать судорожный бит. Подать голос Кир решился не сразу. Ненавидел себя за слабость, за раздражение, за буйные игры фантазии под закрытыми веками. Вина за испорченные вечер и ночь просачивалась в разум, мешая поднять голову и взглянуть в лицо. — Макс, я не… — звучание имени успокаивает, но слова в цельные предложения собираться пока отказываются. Просто потому что он рядом, в комнате становится светлее, даже дышать будто бы легче. Ладонь мягко давит в плечо, вынуждая опуститься на спину. Кирилл покорно вытягивается на постели, наблюдая, как по-хозяйски Лис пристраивается рядом, обнимая одной рукой поперёк груди. — Не напрягайся. Понимаю я всё, — на вздохе. Взгляд пронзает серьёзностью, но потом глаза закрываются. Особенно отчётливо в эту минуту Кир понимает, насколько ему повезло. С души гора спадает, и кажется, что на этом кошмарам придёт конец. Стойкие оловянные солдатики, способные держаться 24/7, — жестокий миф. У каждого есть свои слабости. И только тот, кто познает и примет их в другом существе, сможет стать тому по-настоящему близким, открыв и себя. Умение прощать — не слабость. Способность поддержать, не высказав ни жалости, ни надменности, — сила. Максим ещё долго наблюдал за вновь задремавшим в его объятьях парнем, бездумно сжимая его руку с переплетёнными пальцами, будто действительно сторожа чужой сон. Чувства внутри замерли, но Лис не пожелал бы сейчас оказаться где-либо в другом месте, в другое время. Никогда не бывает просто. Неважно в чём. Только спотыкаясь, падая и поднимаясь вновь, можно чему-то научиться и что-то узнать. Это своего рода опыт, полезный опыт. Так он думал, позволяя и себе провалиться в объятия Морфея.