Лис

Деньги водителю сую, не глядя. Состояние — в сухую пьяный. Так не было никогда. Не настолько. Голова кружится, ноги ватные, вдобавок приходится оттаскивать от себя шальные руки, уже расстегнувшие куртку. Только нескончаемый хруст снега напоминает, что мы ещё на улице. Ровно до того момента, пока не прижимаю к двери своего дома. Максим смотрит прямо и открыто, но по скулам гуляет лихорадочный румянец. Губы находят губы в сумерках подступившего вечера, такие податливые и желанные. Немного обветренные. Пытаюсь нашарить в кармане ключи, стараясь не отвлекаться от основного действа. Лис смеётся — бархатно и так же пьяно, отчего я рычу только, в отместку притираясь коленом меж его ног и слегка прижимая. Месть удаётся: судорожный вздох куда-то в плечо сводит на нет недоборьбу с обстоятельствами — я всё-таки попадаю в замочную скважину. Дверь дёргается вовнутрь, Лис пятится, запинается о порог и летит на свидание с полом. Схваченный по инерции рукав куртки тянет меня следом. — Чёрт, — шипит, запрокинув голову, но продолжает посмеиваться. Нервно так, по-дурному, не в силах успокоить тело. А я думаю о том, что это полный финиш. Нависаю над ним, опираясь на руки и ноющие от падения колени. Лис дышит учащённо, приподнявшись на локтях, и вновь тянется к моему лицу, намереваясь украсть новый поцелуй. Морозный сквозняк по полу отрезвляет обоих — дверь до сих пор нараспашку. Выругавшись сквозь зубы, заставляю себя подняться, мельком отмечая, что обуви матери и её верхней одежды нет. И замираю, сжимая дверную ручку. Я. Макс. Дом. Мать. Четыре нехитрых слова переплетаются во вполне логичное утверждение: если спалят — мне конец. Абстрактно представляю, что будет, но точно ничего хорошего. Липкое чувство закрадывается в душу, обнимает её паучьими лапками. На пару секунд, не больше. Сколько ещё я буду бегать и прятаться? Чужие руки обхватывают за пояс, прижимая к теплу. Веселье будто бы испаряется. Дурной он, конечно, но не дурак. — Можем уехать. — Нет, — короткое, упрямое отрицание вырывается наружу, прежде чем я разворачиваюсь. Лис ждёт. Словно я сейчас оттолкну его. Скажу, что всё это ошибка. И сдерживается. Вижу этот тлеющий алым огонёк. Вполне возможно, мне просто кажется. Макс опускает голову и утыкается носом в мою шею. После уличной прохлады дыхание ощущается обжигающим. — Зачем? — Хочу. — Кирилл… — Замолчи, — умудряюсь оборвать все ниточки связанной логики. Почти насильно заставляя мозг работать, мельком гляжу на часы в гостиной: мать на массаже, как и каждую неделю в это время. А значит, вернётся только к десяти. У нас чуть больше двух часов. Ненавижу ограничения, но так хочется… В своей постели — так почему-то важно. Неправильно, страшно, капризно. Остро. Нужно. Правая рука забирается под оранжевую майку, с упоением пролетая по коже живота. Максим шумно выдыхает. Хочется касаться. Вынуждаю его поднять голову — хочется целовать. Долго, до горящих от недостатка воздуха лёгких, до разноцветных мушек перед глазами. Упиваясь дразнящей открытостью его тепла, доступной лишь мне одному — после дней, недель отчаянной невозможности даже обнять. Кем я буду, если сейчас отпущу? Макс отвечает охотно, так же нетерпеливо и жадно, сминая пальцами куртку, будто цепляясь за неё, как утопающий за спасательный круг. Адреналин пускает ток по нервам, наполняя поутихшее было возбуждение новыми переливами. Пространство накаляется стремительно: от одного осознания, что нас могут застукать, внутренности предательски сводит. Но именно потому хочется сильнее сжать протянутую руку. Незнакомый уровень дури. Чередую шаги с дразнящими поцелуями невпопад — лицо, ладони, шея. Макс следует моему примеру, и я тяну его на второй этаж, в свою комнату. Мысли о возвращении матери задвигаются, оставляя только странное щекочущее чувство тревоги где-то на периферии. Первая ступень, вторая… На седьмой не удерживаюсь, резко толкая парня к стене. Не сопротивляется. Телом к телу, вплотную. На уже порядком искусанных губах Лиса шальная, возбуждённая улыбка. Снова поцелуи — рваные, влажные, бесконтрольные. Руки везде: задирают футболку, вытягивают из петель ремень, стискивают бёдра, сминают ткань — где чьи? Прижимаю его ладони над головой. Пальцы переплетаются. Восхищённый выдох, когда губы касаются кожи под ухом, ведут ниже, чтобы ощутить неровные удары. Собственное сердце вторит находящемуся вблизи. Так опасно привязываться сильнее, открываться и открывать душу, однако все аргументы разума растворяются под наплывом импульсивной силы. Лис выгибается, льнёт так, что крыша летит стремительнее снаряда. Смутно вспоминается, как добрались до постели: мешанина из прикосновений, попыток избавиться от мешающей одежды, шорохи и потяжелевший воздух. И он, взвинченный, так правильно смотрящийся на моей подушке. Вокруг всё те же кучи бумаг, канцелярия, неубранные вещи — Максу знакома каждая мелочь, но не был знаком я в эту минуту. По правде, я сам себя не узнавал, стягивая с него майку и наконец утыкаясь ему под ключицу, стискивая бока. Желание — необходимость. Ловкие пальцы стягивают резинку, отчего пряди тут же рассыпаются по спине, щекочут. Нервное хихиканье срывается следом в глухой стон, когда дорожка поцелуев скатывается вниз. Лиса хочется изучать — сантиметр за сантиметром, с упрямством дрессированной ищейки. Куснуть выпирающую косточку, пройтись губами над соском, пряча лицо за завесой собственных волос. Ощутить, как неровно приподнимается грудная клетка. Опускаться до щемящего плавно, оставляя на коже влажные следы: по груди к солнечному сплетению, на живот. С ухмылкой лукавого тяну собачку молнии на ширинке. Пуговица расстёгнута давно. Макс дёргается, лихорадочно вскидываясь. Ему отчего до крайности важно видеть меня: каждое движение, действие, поцелуй. Он впитывает это, как губка воду, не разбирая на составляющие, откликаясь на малейшее изменение, — такая отчаянная самоотдача пугает и притягивает с постоянством магнита. Парадоксально: с ним хочется расслабиться. Полностью отпустить неведомые барьеры, открыться. Просто не думать. Отстраняюсь, чтобы стянуть до невозможности узкие тряпки, и вновь припадаю губами к нему, облюбовав бедренную косточку. — В тумбочке. В нижнем ящике, — оставляя короткий поцелуй чуть ниже пупка, поднимаю взгляд. Максим понимает почти сразу, неловко потянувшись в сторону. Приподнимаюсь, облегчая задачу, и невольно сглатываю. Обнажённые изгибы в рассеянном свете торшера окончательно ставят запрет на тормоза. Серебристый квадратик фольги сжимают зубы. Смотрит игриво, с беззлобной насмешкой над моим состоянием. Впрочем, я знаю, что ненадолго. Флакон прозрачного геля падает рядом с рукой, кинутый небрежно с тем же выражением. Я не спрошу, согласен ли он. Он коротко кивнёт. Это переросло в непереносимую жадность. До чужого тепла, тела, таких редких раньше, но желанных прикосновений. Ладонь скользит по бедру, сжимает, плавно переходя на внутреннюю сторону. Затем вверх, до колена. Лис только фыркает, откидываясь назад и позволяя мне устроиться ближе. Щёлкает крышка: гель прохладный, но кожа под пальцами горит. Я наклоняюсь ниже, не удержавшись, провожу кончиком языка по созвездию мелких родинок у него на шее, а затем оставляю краснеющее пятно чуть выше. Над ухом тихо шипят, но не отталкивают. Теперь он не сможет от меня так просто сбежать, да и не захочет ведь — знаю. Первый палец проталкивается в тело с лёгким нажимом. Мысли растекаются мёдом, заволакивая остатки разума. Макс приобнимает меня одной рукой. Вторая сжимает подушку над головой. Вставший член то и дело трётся о кожу, оставляя едва заметные разводы. Стараюсь действовать плавно, хотя терпение трещит по швам — гладкие стенки обхватывают слишком плотно, но Лис, видимо, собрав остатки воли, заставляет себя расслабиться. Легко прикусываю мочку уха. — А у тебя раньше точно было? — усмешкой ехидной, когда к первому пальцу добавляется второй под негромкий стон. Набирает воздуха, чтобы ответить нечто, очевидно, язвительное, но почти давится им, когда я меняю угол проникновения. Упаковка презерватива падает рядом с лицом, когда рот выпускает наружу новый до чёртиков эротичный звук. Осторожно приподнимаюсь на вытянутой руке, и отчётливо понимаю, что не позволю никому забрать его у меня. Потемневший взгляд из-под полуопущенных век направлен в упор, мои отметины, наливающиеся цветом. Дышит шумно, прерывисто, иногда срываясь на сиплый стон. Немного развожу пальцы, проталкивая глубже, и прикусываю губу изнутри, чтобы удержаться на грани. Мышцы постепенно поддаются, облегчая проникновение, а собственный член ноет, трётся о кожу. Чужие руки скользят по плечам, спускаясь по торсу ниже. Дыхание перехватывает. — Хватит уже, — недосказанная просьба бьётся в голове израненным: «Хочу». Прочерчивают линию позвоночника неровные полосы царапин, останавливаясь где-то в районе копчика, надавливая, будто в попытке прижать к себе. Чувство времени атрофируется, из груди рвётся тихий гортанный рык, ушедший вибрацией в поцелуй. Перед глазами плывёт, но я упорно продолжаю смотреть. Смотреть, чтобы запомнить всё до последней детали, чтобы потом, когда его не будет рядом, была возможность нарисовать одну из самых чувственных картин. На ощупь нахожу шелестящий квадратик, дёрнув зубами край, после выпрямляюсь, раскатывая резинку. Руки подрагивают. Внутри — тоже. Гремучий коктейль: от вожделения до нежности — никогда не испытывал ничего даже отдалённо похожего. Потемневший взгляд неотрывен, пронзителен, маслянист. В нём — я сам, со всеми пороками, страхами, слабостями. С ним. Так отчётливо близко. Замираю, лишь на секунду замешкавшись. Тянет к себе. Намеренно задевает шрамы, находя их с удивительной лёгкостью, — это заводит, вопреки всему, почти оглушает. Он первый, кто касается их так просто: подушечками пальцев по шероховатым неровностям, словно вытягивая, стирая, смазывая то болезненное, тёмное, мутное, что так часто не даёт мне спать по ночам. Ни сомнений, ни жалости. Констатация: чувствуешь? Рядом. Жест до того откровенный, что в груди сдавливает теплом. Снова щёлкает пластмассовая крышка. Скользящее касание к себе почти вызывает боль. Жарко. Подхватить ноги под колени, дёрнуть ближе. Стискиваю зубы, опираясь на вытянутую руку. Макс шипит, запрокидывая голову, скребёт подушку, пока вжимаюсь губами на импульсе в открывшееся горло, толкаясь вперёд. Кадык под поцелуем вздрагивает, а пальцы тянутся к волосам, заполошенно оглаживая плечи. Лис жмурится, привыкая, пока я стараюсь не поехать от ощущения сжимающих мышц. Каждое микродвижение отдаётся болезненным желанием, стягивая туго внизу живота. Дышу мелко, порывисто кусая его подбородок. — Двигайся, — вкрадчивый шёпот оборачивает разум в бархатное покрывало эхом повторяющихся звуков. А потом сил сопротивляться не остаётся совсем. Медленно толкаюсь. Максим прогибается, жмурясь. Дискомфорт разбавляется чем-то тягучим, притупляясь. На ощупь нахожу его руки, дёрнув вверх, и, прижимая к постели, переплетаю пальцы. Он поддаётся. Подушка съезжает под поясницу. Движения рваные — в попытке поймать змеёй вьющееся удовольствие, постепенно набирающие ритм. Будто кожу облили бензином и подожгли. Стоны, неконтролируемые, звонкие, доходящие сиплого мычания, все они, собираясь в одной комнате, душат собой остатки рациональности и тревоги. От сорванного дыхания кружится голова, и кажется, что пол с потолком поменялись местами. Макс мечется, кусая губы — то свои, то мои при всякой возможности. Мало, хочется больше, сильнее, резче. Напряжение, расщеплённое на молекулы, а оттого лишь воспринимаемое острее. Удовольствие. Бессвязный шёпот. Глаза в глаза — смазанно, и невидимое электричество — искрами от трения кожи о кожу. Как из-под ваты слышу собственный голос на ноте стона: хриплый, скатывающийся на рычащие ноты. В какой-то момент Лис подаётся вперёд, надавливая мне на плечи, и я покорно опускаюсь на лопатки. Оказываясь сверху, насаживается до упора. Дыхание перехватывает. Глажу ладонью по груди, задевая сосок, по животу спускаюсь, чуть царапая, и сжимаю член. Макс откликается стоном. Не даёт ни себе, ни мне передышки, почти сразу ускоряя темп. Отдаваясь, кажется, не только телом, но всем собой, позволяя мне видеть, впитывать эти порывистые, импульсивные вспышки, исказившие возбуждением красивое лицо. Управлять — и быть при этом беззащитным перед лаской пальцев, зажатым так, что не остаётся никаких способов оттянуть конец. Горячо, влажно, тесно. Сводит с ума. Стены отражают целую какофонию звуков, погрузивших в отдельный мир интимного, поделённый на двоих. Пальцы левой руки сильнее стискивают бедро, дёргая на себя сильнее, резче, а правой — двигаются по стволу, замыкая порочный круг. Голова пуста совершенно. Отдельно проскальзывающие обрывки мыслей, какими бы они не были, не способны потушить огонь, обратившийся в буйство внутренней стихии. Только ощущения, эмоции, обнажённые нервы, как струны, звенящие в оглушительной тишине. Снова поцелуи, толчки, горловые стоны — всё смешалось, превратившись в жар. И уже трудно сказать, кто и за счёт кого получает удовольствие. Разрядка настигает внезапно. Макс подаётся вниз, запрокинув голову, и изливается в мой кулак, а меня выталкивает из реальности. Будто каждую мышцу сводит, заставляя прогнуться навстречу, сильнее сжимая пальцы чужой руки, с какой-то теплотой на периферии ощущая сжатие в ответ. Перед глазами — фейерверк. Тяжело дыша, Лис утыкается лбом мне в плечо, пока я покачиваюсь на неведомых волнах, всё ещё находясь в горячем плену нутра, такого же подрагивающего и опустошённого. После — как в тумане. С судорожным выдохом приподнимается, откатываясь на бок, пока я кое-как стягиваю презерватив. Дрожащей рукой стираю краем простыни белёсые подтёки, морщась оттого, как стало холодить кожу. Не спрашивая, притягиваю к себе разморенного парня. Затихает, прижимаясь лопатками к моей груди, устроив голову на вытянутой руке. Приятная тяжесть разливается по телу пополам с усталостью; в воздухе пахнет сексом, восторженной недосказанностью, благодарностью и доверием. Закрываю глаза, быстро заправляя за ухо прилипшую к щеке прядку, и утыкаюсь в темноволосую макушку, позволяя себе расслабиться под ещё заметно учащённый стук чужого-родного сердца.