Gin Tatsu / Серебряный Дракон

С большой силой раздражённо задвинув сёдзи, дабы не слышать шорох дождя, некогда так полюбившегося ей, Рейсэй, сжимая кулаки, пошагала к отведенному ей тясицу. Проклятая старуха снова был чем-то недовольна. А ведь всегда находила к чему придираться, карга. И даже несмотря на то, что её ярости девушка не испытала непосредственно на собственной шкуре, от этого раздражения не убавлялось. Так и захотелось заткнуть чертовку чем-то тяжёлым, и как можно скорее, когда та, морща свои ужасно тонко выщипанные брови, с превеликим удовольствием ругала одну из недавно поступивших на работу юных девушек. Конечно же, проклятая не успокоилась, пока не довела бедняжку до слёз, заставив поклониться до самого пола и просить прощения, как самый извращённый грешник в мире. От такого унижения тошнота подкатывала к горлу, потому, незаметно удалившись, Рейсэй направилась обратно к себе, дабы более не испытывать своё терпение. Старуха Мицуэ напоминала ей напыщенных двуликих европейских дамочек, а столкнуться с таковыми приходилось достаточно часто. Такие же, вечно чем-то недовольные, и, разумеется, обвиняют в этом не себя любимых, а, чаще всего, бедных, покорных до мозга костей прислуг. Когда же всё устраивало, или же было выгодно сыграть роль миленькой добродушной домохозяйки, строили глазки, лестно и достаточно неубедительно хваля всех вокруг, благодаря Бога за еду и говоря о красоте жизни. Невольно Рейсэй вспомнилась одна весьма примечательная дама, кардинально отличающаяся от вышеупомянутых своей безграничной любовью к независимости, с совершенно иным мировоззрением и железными принципами. 1865 год. Лондонские булыжники были достаточно скользкими после проливного дождя. Тучи рыдали так, будто отыгрывались за те немногие солнечные дни, которым англичанам довелось радоваться. Рейсэй была уверена, что старик Ватанабэ, скорее всего, проклинал всех и вся на протяжении часа, если не больше. Впрочем, сама такой неприязни к дождю не испытывала. Потому было весьма странно иногда походить на “своего” среди британцев: те не были особо гостеприимны к иностранцам. Чаще всего относились к ним с презрением. Было не секретом, что англичане, по природе своей, были ужасными нарциссами и националистами до кончиков пальцев на ногах, возвышая себя любимых на уровне всех других. Вся нация страдала ксенофобией*, хоть и предпочитали характеризировать это не как страхом, а как жалостью к иностранцам. И вперемешку со всем этим те достаточно профессионально скрывали это презрение под маской вежливости. Было не странно, что шотландцы, валлийцы, ирландцы и коренные англичане тоже не особо ладили между собой. В особенности коренных англичан не любили скотты, считали тех чопорными, безэмоциональными и двуликими, пока те, в свою очередь, обзывали их жмотами, хоть и не отрицали их остроумность, ирландцев – ужасными надоедами не достойными внимания, а валийцам не доверили бы даже под смертной угрозой. О странностях представителей этой нации можно было говорить бесконечно. Одни лишь двойные стандарты и всякие моральные дилеммы чего стоили. В последнее время в голову приходила одна весьма щекотливая тема – отношение к женщинам. Тем нельзя было ни работать, ни иметь свою собственность, ни оглашать своё мнение. Следовали лишь сидеть дома, рожать детей и заниматься хозяйством. Было несколько смешно и весьма странно видеть это в стране, где правящий монарх, самая важная персона во всей нации – женщина. А ещё более странной была другая сторона медали. Бегать за женщинами британцы умели, и делали это весьма убедительно. Тем не менее, как только дамочка таяла, сдаваясь цветам и подаркам, отношение к ним менялось кардинально. После замужества же женщина проживала свой век в качестве домашней декорации, хоть англичане и были склонны звать матерей ангелами домашнего очага. И теперь, извращать своих же “ангелов” мужчины считали неправильным, потому нередко разделяли с ними ложе лишь с целью завести потомство. И пока бедняжки месяцами сидели дома в одиночестве, “охраняя” домашний очаг, излюбленные супруги тешили свои потребности в объятиях падших женщин. Тем не менее, посчастливилось знавать одну весьма необычную особу, с которой чаще приходилось обсуждать мужчин за чашечкой чая. Грейс Чепмэн, немолодая, но прекрасно сохранившаяся портниха, ломала напрочь все социальные стереотипы касаемо женщин Викторианской эпохи. Незамужняя, свободолюбивая и независимая, та никогда не полагалась на единого мужчину, зарабатывая себе на жизнь шитьем на заказ. Люто презирала всех мужчин, которые смотрели на любую женщину свысока, крича о своём превосходстве. Было нечто такое впечатляющее в этой женщине. Она сумела выжить среди патриархата британского общества в одиночестве и собственными силами, что, впрочем, и восхищало Рейсэй. Чепмэн можно было назвать, несомненно, сильной женщиной: её выдержка и сила духа действительно изумляли. Возможно, это было ещё и результатом нехватки достойного женского общества в своей жизни: с напыщенными поддельными дамочками со смазливыми личиками или с безвольными серыми мышками рыжеволосая старалась по возможности не общаться, потому как всё это ей претило. И потому, особенно после кончины жены фармацевта в подростковом возрасте девушки, чаще всего проходилось проводить время в примущественно мужском обществе, с друзьями и коллегами старика Ватанабэ, или же с его пациентами, такими же, как, к примеру, весельчак-ирландец Джо Фостер. Теперь же, за последние пару лет, всякий раз, когда Рейсэй приносила свободолюбивой портнихе корни женьшеня*, ибо та очень заботилась о своей внешности – это можно было сказать по её весьма молодому виду несмотря на возраст – она всегда приглашала рыжеволосую на чашечку чая, прежде чем уйти. Сначала это попросту казалось ей актом вежливости, и, вздумалось, что, возможно, портнихе иногда действительно бывало одиноко, ведь она была незамужняя, не имела детей, и не все относились к ней дружелюбно именно из-за своих железных принципов и непокорности. Тем не менее, со временем и ей самой было весьма приятно проводить с Грэйс время за чайным столиком, вдаваясь в обсуждения о всяком. Миловидная и опрятная портниха коим-то образом заполняла ту нехватку женского общества, которая обострилась после ужасной смерти госпожи Мидори. И в этот день, мисс Чепмэн весьма великодушно настояла на том, чтобы переждать дождь чашкой ароматного чая. Лило с неба достаточно долго, поэтому обсудить удалось многое. Но особенно запомнился отрывок из этой долгой беседы. Грейс, хоть и была одинока и лишь потому, что не многие мужчины могли бы сравниться и ужиться с ней по мере силы духа и характера, гордилась своей свободой. Портниха была убеждена, что женщине дано добиться в жизни намного большего, чем просто удачного замужества и детей, и не раз твердила, что женщине не нужен мужчина – это мужчинам обязательно нужна женщина. Со всем этим, та любила детей до потери пульса, и мечтала иметь собственную семью, но лишь с мужчиной, которого она посчитала бы достойным. Любила говорить, что не мужчины выбирают себе женщину, а она сама выбирает себе мужчину, что цветы и подарки – это всё дерьмо собачье, и о женщине забудут сразу же, как только она сдасться. И постоянно твердила, что выбирая мужчину, нужно быть уверенной, что он готов отдать за свою женщину жизнь. Воспоминания возвращали к мыслям, которых так усердно пыталась избегать Рейсэй в последние дни. Рассматривая себя в небольшом зеркальце, она неохотно вздохнула, оказавшись в плену своих раздумий. В полутёмной комнате, где горела лишь пара свеч, царила безмятежная тишина. Того же нельзя было сказать об обстановке за пределами стен из рисовых бумаг. Снова шёл дождь, но не такой слабый, как в предыдущие дни: лило, как из ведра, почти так же, как часто лило в мрачной столице Британской империи, шумя и барабаня по крышам и энгаве. Листья веерного клена так и шуршали из-за сумасшедшего ливня, тем самым то и дело являясь спасительным отвлечением от собственных мыслей. Взгляд девушки упал на достаточно заметные розоватые следы на бледной шее и груди, по которым провела пальцами. Один, достаточно заметный, красовался на правой стороне длинной шеи где-то посередине, скрываемый лишь густой смоленой прядью волос. Другие, более мелкие, покрывали ключицы и грудь, скрываясь под тонкой тканью юкаты. Девушка смотрела на них, словно обворожённая, и по телу прошлась странная дрожь. Вновь негромко вздохнув, она прикрылась, отложив зеркало в сторону, сжав веки. Ночной гость не появился в чайной уже больше недели, не оставив о себе ни послания, ни следа, кроме воспоминаний, и лишь красноватые следы на коже и слегка припухшие губы доказывали, что всё это не померещилось. И уже через пару дней предчувствие подсказывало, что демон уже не появится, когда смуглокожий они заглянул за чаем в компании лишь своего рыжеволосого товарища. На девушку нахлынула странная апатия, и иногда было невозможно спрятаться от собственных мыслей. И хоть перемены в расположении духа не отразились на её поведении, внутри творилась настоящая буря. Лишь ночами, лёжа на холодном футоне, девушка неосознанно шептала имя светловолосого демона во сне, давясь собственными чувствами и кусая исцелованные им губы до крови. И теперь, вглядываясь в своё отражение в зеркале, проклиная себя, Рейсэй клянулась себе убить эти воспоминания, отпустить чувства, скопившиеся тяжёлым осадком в груди, тем не менее, от этого не становилось легче. Я прекрасно осознавала, что это не будет продолжительным. Я видела с каким презрением он относился к людям. Пустые надежды были ни к чему. Но в груди было тяжело: я заметила в этом кровавом взгляде не только лесть и похоть. И это не давало мне покоя. Дьявол не выходил из моей головы, и я проклинала себя за то, что поддалась искушению. К сожалению, я поняла, что небезразлична, слишком поздно. Сначала это казалось смесью глубокой признательности и восхищения. Я слишком поздно осознала, что именно желание увидеть эти жестокие глаза не давало мне покинуть этот проклятый город. И теперь я окончательно попала в ловушку – в груди саднило, как от дюжины пуль. В разуме растворилось назойливое желание всё бросить и уехать. В действительности, последняя ниточка удерживающая её в столице оборвалась. Какого-либо смысла оставаться в связи со своей первичной целью приезда уже не было. Так же Рейсэй уже не надеялась получить ответное письмо от лондонского знакомого фармацевта. Казалось, всё катилось к ёкаям, нагоняя на мысль, давно крутившуюся в голове: нельзя пойти против судьбы. И разум всё мучил вопросом, с самого момента прибытия: зачем всё это? Зачем же было пойти на такой отчаянный шаг, в поисках чего? Что она надеялась найти в родной, но незнакомой ей стране, поставив крест на своё прошлое, на всю свою жизнь, что оставила позади? Плодами были лишь пустота и разочарование. И вдобавок, в самую глубь разума, словно ядовитая змея, пробивалось противное, душащее чувство вины, порождающее мысль всё бросить и вернуться. Вернуться к тому неродному, ужасному и отвратительному, но привычному, к человеку, которого оставила в одиночестве, вернуться с облегчением в груди, зная, что не сдалась не попытавшись. Сдаться? 1850 год Улицы знаменитой столицы Викторианской Англии были мрачными, в тон с серым небом с тяжёлыми тучами, угрожающими грядущим ливнем. И хоть ночных снежных осадков в конце Марта уже почти не ожидалось, было весьма ветрено и прохладно. Любой житель в здравом уме, или, хотя бы, имеющий возможность, скорее всего бежал домой согреться за чашкой горячего чая. Кому бы захотелось прогуляться в такую погоду по Лондонским улицам, которые, впрочем, никогда не бывали чистыми: под ноги то и дело попадала грязь или что-то похуже, а когда становилось мокро, вся эта отвратительная смесь липла к обуви, да так, что отмывать пришлось бы не жалея сил. Тем не менее, можно было бы считать себя любимчиком удачи, если удалось вернуться из прогулки живым, здоровым и не ограбленным. Примерно три четверти населения города можно было считать рабочим классом, и значительное большинство этого класса жило в крайнем бедности, едва зарабатывая себе на крошку хлеба. С другой стороны, антисанитария лезла во все углы, приводя с собой целый букет заболеваний и других бед. Потому было вовсе не удивительным быть ограбленным, или даже убитым и обнажённым в вечернее время: многие пытались выжить, как могли, наплевав на моральные ценности, когда обстоятельства заставляли. Только вечерело, когда в дверь пожилого фармацевта постучались. Тот сидел у письменного столика, увлечённо что-то записывая в толстую тетрадь, позабыв о давно остывшем чае. Будучи чрезмерно погружённым в своё занятие, он пропустил мимо ушей даже четвёртую, более настойчивую волну стуков. На шум быстрее среагировала немолодая, но весьма миловидная женщина, достаточно быстро оказавшись в гостиной. - Сатору, дорогой, - слегка потеребив за плечо супруга, попыталась привлечь его внимание женщина. – Похоже, доктор прибыл. Старик, будто придя в себя, пробормотал непонятное ругательство себе под нос, и быстро поднялся на ноги, не без труда поспешив к двери. Его жена убирать тетрадь не стала: старик терпеть не мог, когда трогали его вещи, особенно в процессе работы. Было странным, как только этот человек со стороны мог казаться аккуратным нездорового уровня, пока на самом деле в его вещах практически всегда царил творческий беспорядок. Поспешно отворив дверь, фармацевт узрел весьма внушительный мужской силуэт в плаще и высокой шляпе. Из-под неё показались круглые очки и светлые густые усы. Мужчину можно было несомненно назвать достаточно широкоплечим, хоть плащ и скрывал практически всё тело. Можно было разглядеть ещё недешёвую обувь и такие же перчатки. Как только дверь открылась, достаточно сильный ветер прорвался вовнутрь, принося с собой лёгкий холодок, что, тем не менее, было ничем по сравнению с атмосферой на улице. - Ватанабэ, Вы меня заморозить решили? – заговорил вечерний гость, как-только перед ним открыли дверь. - Простите меня, мой дорогой. Я уже стар, иногда плохо слышу, - пожав плечами, старик пропустил мужчину в дом. – Лучше заходите побыстрее, а то мои-то косточки уже замёрзли. Сейчас Мидори нальёт нам чаю. - Эх, старик Ватанабэ, - сняв шляпу, оголяя золотистые волосы, слегка расхохотался мужчина средних лет, большой ладонью несильно похлопав хозяина по плечу. – Да на Вас злиться невозможно. Тем временем, миловидная женщина с небольшим количеством морщинок на лице, но со всё ещё угольно чёрными волосами, убранными в аккуратную причёску, появилась у прихожей, успев поприветствовать гостя и слегка поклониться в знак уважения. Пока тот, так же почётно поклонившись и прижав правую ладонь к груди, тоже её поприветствовал, успев при этом спросить о здравии, она уловила немое требование мужа, и, ответив гостю вежливостью, поспешила удалиться. - Расскажите, как Ваше здоровье? – поинтересовался светловолосый мужчина в очках, с удовольствием выпивая ароматный зелёный чай, закинув ногу на ногу. Гостиная фармацевта была небольшой, но весьма уютной, обустроенной всем необходимым, тем не менее старик скупился на излишнюю роскошь в силу своего чисто японского характера. Особенно бросалось в глаза невообразимое количество свеч: Ватанабэ на дух не переносил темноту, особенно когда работал или принимал гостей. Так же свечи были единственным источником тепла по всему дому. Системой угольного отопления он не пользовался, да и для этого на этой улице не имелось ям, не говоря уж о каминах в домах. Несмотря на то, что это было роскошью для более-менее состоятельных семей, лекарь попросту даже не задумывался об этом. Опять же, из-за своих старых привычек: японцы никогда не любили жару, потому было неудивительным, что даже на родине дома отеплялись не так интенсивно, как это делали жители запада, да и одевались полегче. Возможно, это было лишь потому, что зимы страны восходящего солнца отличались своей сравнительной мягкостью. Впрочем, старик повидал в своей жизни много зим, и жарких, и суровых, пока путешествовал. Как страстный любитель своего дела, за эти годы своей жизни тот успел побывать во многих местах, в поисках разных тактик врачевания, и что более важно, интересных лекарственных растений и трав. Особенно ему полюбился Китай, откуда, впрочем, и брались почти все медицинские знания его родины. Тем не менее, пока путешествовал по этой древней стране, казавшейся бесконечной, с такой разнообразной культурой, старик понял, что очень многое им было не известным. И теперь, коллекционируя всевозможные и невозможные знания, как плоды своих долгих путешествий, он наконец остановился в угрюмом, тем не менее, самом, на тот момент, большом городе Европы, который, впрочем, славился огромным объёмом торговых связей и разнообразных возможностей. - Да я здоров как бык, - слегка усмехнувшись, потянул он, наслаждаясь ароматным горячим напитком. – Только, Ками свидетель, больно часто у вас с неба льёт. Уже который год привыкнуть не могу. - Что поделать, не идти же дождю снизу-вверх, - слегка пожав плечами, хирург отпустил сдержанную усмешку. – Кстати говоря, этот Ваш чай просто великолепен, всегда так успокаивает мне голову. Где Вы это только достаёте? -У меня свои каналы – шутливо отмахнулся пожилой фармацевт, добавив. – Я Вам подарю немного, когда мне привезут ещё. Он, к тому же, отлично влияет на метаболизм. Не допив свой чай, Ватанабэ внезапно достаточно энергично поднялся с места, поспешив к рабочему столу, и, держа слегка подрагивающей рукой свечу, начал с энтузиазмом рыться в ящике. – У меня есть замечательный натуральный анальгетик для Ваших пациентов, мой друг. Да что уж там, это чудо обладает целым букетом свойств, даже раны быстрее затягивает! – слегка повышая голос в положительном волнении, старик наконец нащупал коробочку, из-за которой чуть ли не повернул внизу вверх весь ящик. – А, нашёл! В спешке вернувшись к своему гостю, с интересом наблюдавшем за его действиями, лекарь до невозможности бережно положил деревянную коробочку на чайный столик, подняв крышку. В квадратном контейнере показались бледно-розоватые растительные корни, и Норрингтон, поправляя очки, слегка поддался вперёд, с интересом осматривая их. - Похожи на корни имбиря, что Вы мне порекомендовали недавно, - задумчиво протянул хирург, не отрывая взгляд от содержимого коробочки. - Намного лучше. Это китайский калган*. Делайте из него отвар, настой из спирта, или мазь с глицерином*, да всё что душе угодно! Я тут все пропорции записал. Готов кишки себе выпустить, если не поможет. Уж не знаю, как хорош этот ваш хлороформ* при операциях, но, когда отпустит, жаловаться на боль пациенты всё равно будут, а от того, что я наслышан, им злоупотреблять - не самая лучшая затея, - с подозрением поднимая брови, слегка покачал головой Ватанабэ. - Вы не перестаёте меня удивлять, мой дорогой! – с изумлением похлопав веками прозрачно-голубых глаз, довольно улыбнулся врач, по привычке похлопав старика по плечу, несмотря на то, что тот стоял: он был слегка горбатым и достаточно невысоким, а у самого Норрингтона были весьма длинные руки в соответствии с его ростом. – А вот того шотландца Симпсона* я знавал. Больно гениальный засранец! - Я ещё кое-что сберёг специально для Вас, Мистер Норрингтон. Опять же из Китая, - вновь начал увлечённо болтать старик. – Оно помогает с профилактикой сердечных заболеваний, и проблем с желудком, и с бронхитом, и, что самое главное, железодефицитным малокровием, и… - А кто этот чудесный ребёнок? – негрубо сбил говорящего хирург, с интересом вглядываясь куда-то в дверной проём, за спину фармацевта. Оттуда, лишь наполовину высунувшись из тени, была видна рыжая макушка. Позабыв о теме своего монолога, пожилой лекарь с удивлением обернулся, слегка улыбнувшись краем губ, дабы не напугать стоявшую около двери. - Дитя, почему ты ещё не спишь? – негромко промолвив на японском, старик начал подходить к полусонной девчушке со светло-медными волосами, которые приняли лёгкий золотистый оттенок под светом свеч – ночная рубашка была ей явно велика. Та не проронила ни слова, хлопая ресницами, в ожидании, пока фармацевт наконец приблизился к ней. Тогда же за спиной показалась его жена. - Прошу простить за то, что помешали вашей беседе с моим мужем, господин Норрингтон, - уже по-английски начала та, с виноватой улыбкой на губах, после чего слегка пожала плечами. – Она никак не хочет спать без Сатору. Тем временем, слегка умилённо улыбнувшись, светловолосый хирург, грациозно встав с места, где весьма удобно устроился, без спешки принялся подходить к ним большими шагами, и, остановившись на расстоянии вытянутой руки, опустился на корточки, протянув девчушке руку, расширив улыбку. - Я Клод Норрингтон, а тебя как зовут? – тем не менее, та слегка попятилась назад, прижавшись спиною к стройной жене фармацевта, с волнением осматривая незнакомца. В её глазах показались капли недоверия и страха, и лишь когда, слегка улыбнувшись, миловидная женщина положила руку ей на плечо, тревога слегка отступила. - Она пока не очень хорошо понимает Вашего языка, мой друг, - вмешался фармацевт, пока его гость всё с таким же любопытством и внимательностью рассматривая ребёнка, как музейный экспонат. - Я её здесь прежде не видел, - с интересом, наконец, вопросительно, но весьма добродушно протянул тот. - Я нашёл её на корабле одного китайского торговца, когда за травами ходил. Она их языка не понимала, и меня попросили попробовать заговорить с ней, - с сожалением в голосе начал лекарь. – Бедняжка совсем ничего не помнит, и даже старик не знал, как она оказалась у него на корабле. - Так она, оказывается, тоже японка? – вновь осмотрев девчушку с ног до головы, промолвил Норрингтон, вздохнув. – Бедное дитя. Так великодушно с Вашей стороны приютить её, мой дорогой. Знаете, я бы даже её с собой взял: нам с женой не везёт с детьми. - В этом не будет нужды, друг мой. Ей будет лучше побыть с нами, - в интонации старика промелькнуло какое-то напряжение, хотя тот попытался скрыть это под добродушной, признательной улыбкой. - Как Вам будет угодно, - вернув ему ответную вежливую улыбку, пожал плечами хирург, с интересом всматриваясь в глаза слегка напуганной девчушки, поправив очки, внезапно удивлённо охнул. – Ну надо же, в жизни подобного не видел! Какие, однако, необычные глаза… Весьма открыто пройдясь по ней взглядом, от чего та с волнением замерла на месте, сжимаясь спиною к черноволосой женщине сильнее, с испугом хлопая длинными ресницами, врач, задумчиво приподняв брови, неоднозначно продолжил. - Я наслышан, в древности людей с разноцветными глазами считали за демонов… - А в средневековье, если мне память не изменяет, у вас рыжеволосых женщин звали ведьмами, да на кострах сжигали. Хорошо, что мы не живём в древних временах, не так ли, мой друг? – похлопав по плечу хирурга, всё ещё стоявшего на корточках, заставляя того выпрямиться в полный рост, отвлёк его фармацевт, слегка расхохотавшись. – Пожалуй, нам лучше вернуться к травам. Вы ведь, за ними пришли, мой дорогой? Не стоит тратить Ваше драгоценное время, уверен, Вас в каждую минуту может вызвать один из пациентов. 1865 год. За вечерним чаем фармацевт, по старой привычке, читал газету, огрубевшими пальцами поглаживая слегка отросшую бороду. Выражение его лица было достаточно сосредоточенным и несколько напряжённым, что не могло ускользнуть от наблюдательности его подопечной, которая неспешна выпивала слегка остывший чай, листая недавние записи старика. - Вы больно хмурый. Неужели Рэдфилд домогалась? – с лёгкой иронией промолвила рыжеволосая, медленно подняв глаза на пожилого лекаря, у которого, как ей показалось, дёрнулся глаз от упоминания этого имени. Тот, вдобавок, красноречиво сжал засохшие тонкие губы с отвращением, шумно глотнув чай и слегка закатив глаза. От подобного ответа можно было лишь представить, как старуха бегала по своему роскошному дому за лекарём, стараясь соблазнить того всем, что попадалось под руку. Не в прямом смысле, разумеется, тем не менее, это не помешало его подопечной отпустить лёгкий смешок до того, как вернуться к изучению материала. Упомянутая старуха была на редкость приставучей особой, не упускающей ни единого шанса соблазнить пожилого фармацевта. Уж больно он ей приглянулся, что хоть и было несколько странным, учитывая нелюбовь англичан к иностранцам, но ожидаемым, учитывая то, что старуха недавно потеряла мужа, а Ватанабэ был достаточно хорош собой для своего возраста. Тем не менее, нельзя было сказать того же и о ней. Хоть и была весьма ухоженной и одевалась достаточно роскошно, старуха была бледна, как призрак, а морщинистая кожа в силу её худости слоями свисала где только возможно, и на щеках, и на подбородке, другие же места представить даже не хотелось. Увидев же костлявые руки и потемневшие веснушки по всему лицу, хотелось бежать не оглядываясь, что, собственно, и делал несчастней старик при каждой возможности. За окном уже было достаточно темно, чтобы люди постепенно начинали возвращаться домой. Вечерний Лондон никогда не выделялся безопасностью, особенно в средних и бедных районах. И хоть назвать район, где, собственно, устроился Ватанабэ, крайне неблагополучным было нельзя, уверенным в собственной безопасности, выходя вечером так же было нельзя. - Я видела, как мужчина выходил отсюда, когда возвращалась, - вдруг снова оборвала тишину рыжеволосая, подняв взгляд на лекаря, и в глазах промелькнул некий необычный интерес. – Тот господин, что редко Вас навещает. Вы никогда о нём не говорите. Кто же он? Старик с изумлением и какой-то растерянностью во взгляде поднял глаза, отвлекаясь от чтения, приподняв густые брови. - Знакомый врач из Эдинбурга, - на секунду задумавшись, наконец, ответил тот, снова углубляясь в своё занятие, демонстрируя, что не хочет отвлекаться. Девушка уловила в его интонации неуверенность, тем не менее, не стала снова тревожить несмотря на неудовлетворённый интерес. Каждый вечер, практически в одно и то же время старик усаживался пить свой излюбленный горный зелёный чай и отдыхать в тишине и покое. Рейсэй даже не припоминала такого случая, чтобы он притрагивался к любому другому сорту, иногда же с еле сдерживаемым отвращением отводя глаза всякий раз, когда перед ним кто-то выливал в свой напиток молоко. То казалось ему извращением высшей степени по отношению к столь прекрасному дару природы. Фармацевт был патриотом до мозга костей, возможно, то и поспособствовало заработать себе некое уважение со стороны придирчивых националистов в лице лондонцев, по крайней мере тех, которых знал. - Не скучаете по родине? – вновь внезапно заговорила рыжеволосая после достаточно долгого не принуждающего молчания, отложив записи в сторону. – Никогда не думали возвращаться обратно? - Я бы сейчас душу отдал, чтобы увидеть, как цветёт сакура… - с какой-то тоской протянул старик, отрываясь от чтения и глубоко вздохнув. – Но я слишком стар, чтобы путешествовать. - Так я же позабочусь о Вас, если… - Моя дорогая, у меня тут слишком много пациентов, чтобы бросить всё и уехать. Да и кто там будет помнить старика? Ответить ему Рейсэй не успела, так как внимание обеих привлёк жалобный крик из улицы. За болезненным криком послышались звуки ударов копыт и взволнованное ржание лошади. Навстречу поднявшемуся шуму старик, а за ним и его подопечная без замедлений рефлекторно поспешили ко входной двери. Разумеется, было не слишком разумно вмешиваться, особенно не зная, что происходило снаружи, тем не менее уже через минуту оба стояли на холодной улице, где пахло недавним дождём и сыростью. Еле перешагнув порог своего дома, старик расширил глаза, придерживая другой рукой масляную лампу, дабы разглядеть хоть что-то во мраке. Удалось разглядеть достаточно массивную деревянную тележку, и лошадь, махающую копытами над мужчиной неопределённого возраста, который лежал на земле болезненно постанывая. - Нужно было смотреть куда прёт, бродяга несчастный! Явился, как чёрт на дороге посреди ночи! - с отвращением выплюнув последнее словосочетание, кучер средних лет недовольно сморщил густые брови, но не двинулся с места на помощь пострадавшему, едва успокаивая напуганную лошадь. – Пусть радуется, что попал под копыта, а не под колёса. Пока рыжеволосая успела бросить красноречивый ядовитый взгляд в его сторону, поспешно пошагав к пострадавшему, которого уже осматривал фармацевт, проигнорировав недовольство говорящего, мужчина, явно не заинтересованный в случившемся ни капли, недовольно фыркнув и пробурчав что-то себе под нос, хлестнул лошадь, от чего та промчалась вдоль тёмной улицы еле освещённой парой масленых фонарей, таща за собой деревянную тележку, загружённую дровами. Тот явно больно спешил, чуть не сбив и девушку, которая проводила того суженным взглядом своих разноцветных глаз, сжимая кулаки. Не раз приходилось видеть, как поддельная заботливость двуликого населения столицы улетучивалась в неблагополучных обстоятельствах без следа. Тем не менее, отвращения от этого не становилось меньше. Подойдя ближе она смогла разглядеть измученное выражение лица пострадавшего: чрезмерно светлая кожа была изрядно потемневшей из-за грязи, как и весьма светлые волосы. На вид мужчина был достаточно молодым. Он не шевелился, лишь сжался в комок из-за накатившей боли, тяжело дыша, сжимая руки у живота, изрядно сморщив брови. Почувствовался лёгкий металлический запах крови, и Рейсэй заметила ушиб приличных размеров на голове. Казалось мужчина замер, болезненно рыча, видимо, не будучи в состоянии даже пошевелиться, из-за чего даже вдвоём доставить его в дом удалось не без труда. Уже осматривая обнажённую верхнюю часть туловища пострадавшего, фармацевт нажимал двумя пальцами разные точки на его груди, рёбрах и животе, из-за чего тот иногда рычал и постанывал от боли. Мужчина не смог выговорить даже слова, тяжело вздыхая. Лицо его заметно побледнело из-за нехватки кислорода, губы же слегка посинели. Когда лекарь слегка надавил пальцами на солнечное сплетение, молодой мужчина болезненно вскрикнул, согнувшись и сжав в кулаке белую простынь, а на лбу поступили капли пота. - Помимо сотрясения, у него, скорее разрыв диафрагмы, и может быть кишечная грыжа. Точно нужен хирург, - обеспокоенно озвучил свой вердикт фармацевт, закончив осмотр, и принялся макать спиртом вату, чтобы обработать ушиб на голове. – Нужно позвать Норрингтона немедленно, иначе он не доживёт долго. - Я его позову, - не ожидая ответа старика, Рейсэй резко вскочила с места и собиралась было уже покинуть комнату, когда её окликнул лекрарь. - Постой! Возьми револьвер из третьего ящика моего стола, сейчас на улице слишком опасно, - взволнованно, но весьма чётко потребовал тот, осматривая головной ушиб пострадавшего с хмурым выражением лица. Достаточно опытный хирург Клод Норрингтон, прославленный на весь район, а по совместительству очень давний друг и коллега пожилого фармацевта поживал не слишком далеко: было всего лишь несколько улиц пути. Несмотря на то, что и того было бы вполне достаточно, чтобы ночной Лондон успел нагнать свой ужас, теперь рыжеволосая этого не замечала. Гэта, которые девушка так не принялась менять на ботинки из-за нехватки времени, явно не помогали, заставляя постоянно спотыкаться, пока юката неудобно мешалась под ногами. Под лёгким плащом, закинутым на плечи пробирался холодный ночной ветер заставляя мурашкам пробежаться по коже, пока таби изрядно промокли из-за бега по мокрым улицам. Добралась до цели девушка быстрее, чем ожидалось, и еле успев отдышаться от недавнего сумасшедшего ночного бега, она сразу же принялась лихорадочно стучать в тяжёлую и достаточно внушительную дверь. Бегать за помощью приходилось не редко, даже в ночное время, поэтому о приличиях ночная гостья не задумывалась. Ответа не последовало достаточно долго, потому наплевав на все законы этикета, та попыталась повертеть ручку. На удивление она поддалась с лёгкостью, потому как дверь оказалась не заперта. Не теряя времени, Рейсэй прошла во внутрь, оглянувшись. У хирурга была достаточно красиво обставленная и просторная обитель, опрятная, украшенная множеством бесполезных недешёвых вещей. Пройдя лестницы, ведущие на второй этаж, рыжеволосая уловила звуки напоминающие женские стоны. Поспешно пошагав по направлению шума, она вскоре оказалась около входа на, как предполагалось кухню, и беззвучно приблизившись, прислушалась. - Господин, молю Вас, не нужно! Как же мне смотреть своим детям в лицо! – уже совсем близко раздался несмелый женский голос, и стоило девушке заглянуть за приоткрытой дверью, как всё внутри замерло. На кухонном столе лежала полуобнажённая служанка средних лет, со слёзным болезненным взглядом смотря вперёд, в стену, сжимая кулаки и тяжело дыша, пока высокий достаточно зрелый мужчина, в котором Рейсэй узнала хирурга, грубо сдирал ей рабочее платье, прижимая к деревянному столу. - Молчи и не рыпайся, глупая женщина! Чем их будешь кормить если вышвырну вон? – без капли жалости в голосе раздражённо выплюнул тот, сжимая пальцы на бедре женщины, без церемоний расстёгивая собственные штаны. Рыжеволосая сделала пару шагов назад и, отвернувшись, сжавшись к стене спиной, задержала дыхание, прикрыв ладонью губы. Сердцебиение заметно участилось, а расширенные застывшие глаза бесцельно устремились куда-то вперёд. В голове не укладывалась картина, которую пришлось узреть пару мгновений назад. В её глазах ещё с самого детства этот человек был чуть ли не самым добрым и заботливым из всех людей, с которыми приходилось пересечься за время своего проживания в этом мрачном городе. И вся эта иллюзия разбилась на осколки прямо перед ней. Не хотелось верить, что этот благородный человек в числе тех многих двуликих – это казалось явлением из раздела фантастики, чем-то невозможным и невероятным. Шок заглушил все посторонние звуки, женские всхлипы, стоны и даже её собственное бешеное сердцебиение, и, казалось, время остановилось. Отвращение окутало её волной, и ужасная тошнота начала подкатывать к горлу. Глубоко вздохнув и простояв так некоторое время неподвижно, девушка, наконец, придя в себя, отстранилась от стены, решительно идя обратно по направлению выходной двери. - Доктор Норрингтон? Вы дома? – подала голос та, стараясь держать интонацию как можно ровной, уже с другого конца роскошной гостиной, дабы не выдать себя. – Срочно нужна Ваша помощь! На зов достаточно скоро к ней вышел хозяин, к её удивлению, в весьма опрятном виде, с привычным заботливым выражением на добродушном и достаточно привлекательном лице. А ведь не увидев недоконченный акт насилия никому бы и не поверилось в это, глядя на врача сейчас. - Что ты тут делаешь в такое время, дорогая? – как ни в чём не бывало, взволнованно поднял брови врач, поправляя круглые очки. Тем не менее, в его голосе почувствовались осторожность и подозрения. - Разрыв диафрагмы и ушиб головы. Мы думаем, что возможна кишечная грыжа, и нужна срочная операция, мистер Норрингтон, - быстро начала Рейсэй, внимательно наблюдая за мужчиной. Тот, в свою очередь, пристально смотрел ей в глаза, видимо, стараясь понять, слышала ли та лишнего, хоть и выражение его лица было чисто задумчивым. В проницательных светло голубых глазах показался опасный огонёк, и достаточно быстро затерялся в безгрешном выражении его лица. - О, это весьма серьёзно, я сейчас же соберусь, - задумчиво провёл по подбородку со светлой лёгкой щетиной, приложив другую руку к бедру, и наигранно вздохнул хирург, без лишних вопросов поспешив в сторону комода с ящика в другом конце гостиной за врачебными инструментами, которые чаще хранил в достаточно небольшом, но весьма вместительном чемоданчике. Уже на улице, когда дом врача скрылся за поворотом, и вокруг не показалось ни души, светловолосый мужчина внезапно остановился, заставляя его молодую спутницу, отвернуться, бросив в сторону последнего вопросительный взгляд. Рыжеволосая старалась отогнать дурные мысли куда-то прочь и убрать увиденное из памяти, иногда с подозрением оглядываясь на мужчину, и теперь напряглась до предела. Пока он двумя пальцами грациозно поправил очки, во взгляде прошлась опасная вспышка. - Что ты видела? – интонация даже отдалённо не напомнила того добродушного человека, каковым мужчина всегда казался. - Не понимаю о чём Вы, - прочуяв лёгкую угрозу в его голосе, как можно безразлично ответила та, приподнимая тонкую бровь. Тем не менее, в груди началась тревога, и пронзительный взгляд светлых голубых глаз не сулил ничего хорошего. - О, ты прекрасно знаешь о чём я, – уже с чётко проявленной опасной интонацией негромко промолвил мужчина, и одним большим шагом приблизился к своей спутнице вплотную, заставляя ей самой сделать небольшой шаг назад, напрягая острые скулы. В ночной темноте этот человек напоминал настоящего дьявола, заявившегося за своей добычей. - Раз уж мы начали на чистоту… – придя к заключению, что продолжать притворяться больше не было смысла, Рейсэй бросила презирающий ответный взгляд в сторону мужчины, который был выше её самой на целую голову, если не больше, и за мгновение, испытанное ею отвращение до последней капли отразилось на лице, пока девушка ядовито продолжила сквозь зубы. – Насколько можно быть отвратительным, чтобы спасать людей, а дома насиловать беспомощных женщин? - Теперь выслушай меня, дорогая, - мужчина, которого разозлило, но ничуть не побеспокоило высказанное в свой адрес, внезапно схватил рыжеволосую за локоть, больно сжимая пальцы, и с превеликим угрожающим спокойствием прошептал прямо в ухо, из-за чего мурашки от отвращения пробежались по всему телу девушки. – Если промолвишь об этом кому-нибудь, то же самое произойдёт с тобой. - Человек умирает, а Вы о чём печётесь! – ярости не было предела, что было предельно ясно по сжатым от напряжения кулакам, хмуром выражении лица и весьма колком ядовитом взгляде, коим Химуро одарила хирурга. - Не время обсуждений! - Ты, видимо, не понимаешь? – теперь во взгляде последнего показалась не только угроза, но и капли ярости, из-за чего хватка мужчины стала сильнее, пока тот сжигал девушку взглядом. - Это Вы не понимаете! – по телу мужчины внезапно прошлась дрожь, когда тот почувствовал нечто твёрдое и холодное упирающееся себе в грудь. Ошарашенно отпустил девушку и сделав пару шагов назад, мужчина с расширенными в ужасе глазами посмотрел на револьвер направленный на себе. - Старик совсем из ума выжил, давая женщине оружие! – возмущённо процедил сквозь зубы тот, но не посмел шевелиться, внимательно наблюдая за рыжеволосой, сжимающей оружие длинными пальцами крепко и уверенно. Та смотрела на него невероятно ядовитым взглядом, напоминая тигрицу готовую в любую секунду броситься на свою жертву. - Шевелитесь, чёрт возьми! – угрожающе прошипела она, воспользовавшись замешательством мужчины, убеждаясь, что страх оказался подходящим козырем. Мужчина, шумно сглотнув, недовольно фыркнул, с некой осторожностью пошагав вперёд, поняв, что отступать она явно не спешила, краем глаза наблюдая за девушкой, которая без замедлений поспешила за ним, всё ещё сжимая рукоять револьвера. Из душащих воспоминаний Рейсэй вывел приближающийся стук дзори снаружи. Вскоре за рисовой бумагой показался хрупкий силуэт миловидной внучки хозяйки заведения. Та весьма поспешно раздвинула сёдзи, и предстала её взору: каштановые волосы слегка промокли даже несмотря на наличие зонта, пока сама девчушка чуть ли не тряслась от холода, прижимая ножки к друг другу и трепетно сжимая что-то к груди. Присмотревшись внимательнее, девушка смогла разглядеть конверт. - Мэй-сан, тебе письмо! – на одном дыхании еле проговорила бедняжка, стараясь восстановить сбившееся дыхание от недавнего бега, тем самым заставив девушку резко привстать с места и быстрыми шагами приблизиться к ней в предвкушении.