Mockingbird

Виолетта мучительно ждала того часа, когда студия наконец опустеет. Огласит её последний на сегодняшний день звонок, остальные бесчисленные ученики разбегутся кто куда, и она сумеет здесь задержаться, лишь бы остаться наедине с собой, лишь бы избежать потребности отвечать кому-то, отчего у неё такой измученный вид и опухшее лицо. Виолетта знала, как удачно плотные стены студии могут скрыть от чужих глаз и сколько утешения порой можно найти в простой тишине. В полдень, ближе к вечеру, когда студия пустела, она превращалась в пристанище покоя, в обитель теней, одной из которых становилась и сама Виолетта. Когда всё вокруг становилось слишком громким, казалось правильным найти внутренний выключатель, чтобы абстрагироваться от всего мира, раствориться в тишине, ощутить лишь сладостную пустоту. Нет тебя — нет проблем. Мгновенье назад грянул звонок на последний урок, и теперь Виолетта затерялась в толпе, позволяя ей увести себя к нужному кабинету и всё ещё напряжённо размышляя, куда же поддаться потом, ведь студия не будет держать её вечно. Домой ли? Но дома отец, а он непременно заметит покрасневшие и затаившие тревогу глаза дочери. Гулять её не тянуло, да и к встрече с друзьями она отнюдь не была готова. Виолетта, которая жила год назад, которая наслаждалась каждым трепетным мгновеньем жизни, сейчас бы пошла к тёте, которой доверяла больше всего, но нынешней Виолетте что-то холодное и мерзкое подсказывало, что больше тёти у неё не было… Опьянённая своей тревогой, Виолетта наблюдала за происходящим как-то отстранённо, и оттого оно теперь казалось ей далёким, приглушённым и нереальным. Она ощущала себя сторонним зрителем в кинозале, тенью среди гостей карнавала, словно бы это не она спешила по коридору, словно бы это не здесь вовсю кипела жизнь, а где-то очень, очень далеко… Внезапно чей-то голос, холодный и властный, прорвался в сознание, вытряхнув её из пелены оцепенения: — Виолетта! Вздрогнув, она оглянулась, заприметив рядом с собой Людмилу, скрестившую руки на груди и высокомерно взглянувшую на неё. Толпа тут же, как река, которая никогда не останавливается, обогнула их и ускользнула вдаль, оставляя их наедине. — Людмила, — Виолетта занервничала: как бы там ни было, опаздывать на урок ей явно не хотелось. — Чего тебе? Она слишком поздно сообразила, что последнее, возможно, прозвучало несколько грубо, но вот сама Людмила не обратила на это внимания. В её карих глазах полыхал гнев, губы были плотно сжаты, и это явно не предвещало ничего хорошего. — Это всё ты! — то ли выпалила, то и выплюнула она; голос был пропитан холодным негодованием. — Ты и вся твоя семейка. Заявление девушки ошарашило Виолетту, заглушив все прочие заботы. Позабыв об уроке, о том, что её ждут, она застыла, крайне озадаченно взглянув на Людмилу; мысли хаотично налетали одна на другую. — Пог-годи, — поперхнувшись, возразила она и перевела дыхание. — Ты о чём? Жёсткий взгляд блондинки, казалось, был готов прожечь насквозь, и этот приступ агрессии, причину которой Виолетта не знала, лишь усилил её смятение. Она отвела взгляд, вспомнив о предательском блеске в своих глазах из-за непролитых слёз; показывать свои слабости и тревоги сейчас явно было не время. — Анджи, — меж тем процедила Людмила, и это имя было сродни удару. — Я говорю об Анджи. Уж знать не знаю, что там с ней творится, вот только отыгрываться на моей семье она не имеет права. Анджи… то была болезненная тема, и Виолетта поморщилась, внезапно осознав, что и Людмила тоже заметила эти изменения в её тёте. Хотя, упрекнула она себя, разве можно было их не заметить? Слишком сильно нынешняя девушка отличалась от прежней, слишком очевидны были тот холод, равнодушие и жёсткость, завладевшие некогда столь светлым и добрым человеком. Разве можно было это не заметить? Её имя всколыхнуло в голове сотни воспоминаний, и брюнетка сглотнула, когда беспокойство по поводу тёти вновь овладело ею. Прошлое и настоящее проводили слишком ясную параллель между характерами самой Анджи, между её отношениями с окружающими людьми. Виолетта нахмурилась и вдруг с ужасом осознала, что и не помнит, когда в последний раз видела улыбку своей тёти — ту самую, солнечную, настоящую, радостную. Так, как она улыбалась несколько лет назад. Девушка напряглась, но лишь качнула головой, не дождавшись воспоминаний, — и в голове, и в сердце вдруг воцарилась гнетущая пустота. Вслед за этими мыслями припомнилась и её собственное решение во что бы то ни стало понять, что происходит с тётей. Вчерашний разговор Анджи с кем-то по телефону, конец которого Виолетта невольно подслушала, посеял слишком много сомнений, и она внезапно вновь преисполнилась решимости любой ценой узнать, что произошло. Услышанные ею слова Анджи о том, что она собирается вскоре что-то завершить, что «всё наконец-то закончится», не могли не внушать ей безотчётной тревоги. В голову уже не в первый раз закрадывались тяжёлые, противные мысли, что Анджи… Людмила нетерпеливо кашлянула, напоминая о своём присутствии, и Виолетта вновь сосредоточилась на её словах. Внезапно их смысл настиг девушку, и она на мгновенье зажмурилась, ошеломлённая. — Если я не ослышалась… — медленно заговорила она, поражаясь тому, как спокойно звучал её голос; внутри же всё переворачивалось наизнанку. — Ты сказала «отыгрываться»? Людмила резким, немного нервным движеньем откинула с лица белокурые волосы; от взгляда не ускользнуло, насколько она напряглась, приготовившись отвечать. Виолетта ощутила, как перехватило дыхание, как тревожно забилось сердце: к чему-чему, а уж к тому, что однажды ей придётся выслушивать претензии в адрес всеми любимой Анхелес, она не была готова. Между тем Людмила внимательно смотрела на неё, и во взгляде этом плескалась ничем не затаённая неприязнь. Отчего-то сейчас такое неприкрытое выражение ненависти задело Кастильо сильнее всего, и она дёрнулась, как от удара. С блондинкой они никогда не были дружны, но и врагом её Виолетта не считала. Людмила была самоуверенна, коварна и надменна, она нередко пыталась подставить Виолетту, очернить её в глазах ровесников, пытаясь выделиться, напомнить о себе неиствующей толпе…, но всегда казалось, что Людмила и вполовину не относилась к ней так же, как стремилась показать; к столь открытой вражде Виолетта не была готова. Всегда ли между ними царило столь холодное напряжение? И сколько чёрных кошек пробежало меж ними с тех пор, как родители обеих внезапно столь сильно «увлеклись» друг другом? С тех пор, как вернулась Анджи? — Ты в курсе, — осведомилась Людмила, всё столь же холодно и недружелюбно, — что твоя тётя устроила шоу из встречи с моей мамой? Наверное, в этот момент лицо Виолетты приняло по-настоящему потерянное выражение, потому как та раздражённо выдохнула и качнула головой с такой досадой, что она поёжилась. Анджи? Устроила шоу? Это было смехотворным, маловероятным, ничтожным, глупым, диким… впрочем, и всё то, что происходило в последнее время, вряд ли можно было назвать нормальным. И всё равно это не могло обуздать тот шок, что охватил Виолетту при таких новостях. — Нет… — Ну да, я забываю, как в вашей семье всё трудно, — проворчала Людмила, закатывая глаза; невинное замечание, но оно пробудило целый вихрь чувств. — Да-да, она устроила самое настоящее шоу, если тебя это интересует. Едва не сбила маму с ног, нагрубила и попыталась выставить не в лучшем свете, — перечислила она как-то устало и глухо; даже прежняя ярость потонула в столь странной утомлённости. — Послушай, Кастильо, — в конце концов выдохнула она, напряжённо глядя на Виолетту. — Я не больше тебя хочу, чтобы наши семьи объединились, но пускай твоя тётя к моей матери не лезет, ясно? С ней лучше не шутить, уж поверь мне. На последней фразе голос Людмилы внезапно дрогнул, и Виолетта, вопреки всему, вдруг почувствовала к ней острую жалость, пусть даже сейчас они разговаривали столь враждебно. Она теперь, увы, часто пересекалась с Присциллой, холодной и властной матерью Людмилы, и ни одна из этих встреч не пробуждала в душе какие-то тёплые, радостные чувства, не оставляла за собой приятные воспоминания. Присцилла явно была не из тех людей, кто светил и помогал светить остальным; это был человек, который тушил, чтобы гореть самому; этого человека окружала тьма. При Германе она была самим очарованием, но когда его не было рядом, становилось столь мрачной и недружелюбной, что внутри всё съёживалось. Виолетта никогда с ней особо тесно не контактировала, да и теперь подобного желания не возникало. Что же касается Людмилы… Редко, но Виолетта заставала её за разговором с матерью, и это, признаться честно, меньше всего напоминало семейную душевную беседу. Общались они как чужие, незнакомые люди, а сама Присцилла, что на сцене, что за кулисами, всегда оставалась суровой и безразличной к окружающим. И теперь Виолетта внезапно с тоскою представила, каково Людмиле живётся в такой семье и уже не могла на неё злиться за недавнюю вспышку. Она бы и сама, наверно, сорвалась; нервы-то сдают… — Людмила, — мягко заговорила Виолетта, пытаясь свети на нет её злобу. — Послушай, я понимаю… Я не хочу, чтобы ты… Мне очень жаль, что… — она замялась, понятия не имея что говорить дальше. Что она собиралась сказать Людмиле, как хотела её поддержать? Сказать «Прости, но я ничего не могу поделать ни с твоей матерью, не своей тётушкой»? «Сожалею о том, о чём даже не имела понятия?» «Мне жаль, что твоя мать тебя почти что не любит»? Она прикрыла глаза, на мгновенье больше, чем просто моргание. В последнее время всё так сложно… В конце концов, после нескольких минут, проведённых в молчании, Виолетта нашла в себе силы, чтобы ответить: — Людмила, мне правда жаль, что всё так и произошло; Анджи не должна была так поступать. Но что ты хочешь от меня? Она заметила, как Людмила растерялась; видимо, она не раздумывала, что будет после того, как она выкинет все эти обвинения Виолетте в лицо; видимо, она и вовсе не думала, а просто желала высказать всё… — Поговори с ней, — натянуто ответила Людмила, отводя тяжёлый взгляд. — Ты же ладишь с ней. Эти слова прозвучали донельзя обыденно и просто, но внутри Виолетты что-то щёлкнуло, и она внезапно горько рассмеялась, отчего Людмила посмотрела на неё как на умалишённую. Она смеялась и смеялась, позабыв об идущем уроке, позабыв о проклятом Леоне и его словах… в голове настойчиво звенели недавние слова Людмилы. Ладит? Да? Конечно, она ладила, она пыталась ладить с людьми, проклиная себя за то, что когда-то решила, будто в мире человеческих взаимоотношений всё бывает просто. — Конечно, — выдохнула она, внезапно ощутив, что горький смех заскрёб горло, будто грозил вот-вот перейти в плач. — Конечно. Только вот… И тут она осеклась, удивлённо уставившись за спину Людмилы; она увидела Анджи. Та казалась чем-то озабоченной и недовольной, и девушка могла заметить, как на её лице играют желваки. Было странно, что Анджи сейчас бродит в одиночестве по студии, ведь у неё в это время явно должен быть урок, но раздумывать над этим было некогда; Виолетта заметила, как она нырнула в учительскую, как бросила там сумку и тут же, с недовольством, отразившемся на её лице, поспешила вслед за Бето, который куда-то звал её. Сумка, полная кучи личных вещей, осталась лежать одна. В глазах у Виолетты потемнело. Шанс! Это был такой шанс — узнать, что же происходит в жизни её тёти, происходит такое, о чём она сама не желала рассказывать. Любая вещь, даже простой мобильник, могли ей помочь… Ощутив укор совести и постаравшись заглушить его, обманув себя убеждениями, что если ей не рассказывают чего-то намеренно, нужно попробовать узнать это самой, Виолетта торопливо извинилась перед Людмилой, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле: — Извини, но сейчас мне нужно идти. Поговорим позже ладно? — и рванула вперёд под оклики возмущённой блондинки, пытаясь прогнать из головы настойчивые мысли, что нынешняя Анджи ей никогда этого не простит.

***

Спешно направляясь обратно в учительскую, Анджи устало потёрла переносицу и вздохнула. Ею овладела тягучая опустошённость, каждый новый день в Студии утомлял больше, чем предыдущий. Все эти её ускользающие и непрямые ответы, за которыми она скрывалась как за щитом, эти приторно-сладкие улыбки друзей и родных, озадаченных её поведением, их взгляды, будто бы проникающие в душу… всё это опустошало куда сильнее и стремительнее, чем она предполагала, и иногда Анджи казалось, будто бы она вот-вот взвоет от тоски… Погрузившись в свои мысли, она попыталась вычислить, сколько времени ещё уйдёт, прежде чем она добьётся злосчастного контракта… и результаты не радовали. Между тем жара продолжала господствовать в Буэнос-Айресе, и, казалось, некуда было деться от духоты. Проведя ладонью по вспотевшему лбу, Анджи поморщилась и ощутила, как пересохло в горле. Пожалуй, единственным желанием на сегодня было наконец глотнуть воды, и она, припомнив о завалявшейся в сумке бутылке, ускорила шаг. К её глубочайшему неудовлетворению, стоило ей достигнуть учительской, как кто-то её окликнул: — Анджи, есть ещё кое-что. Выждав лишь мгновенье, чтобы унять своё раздражение и не дать ему вырваться наружу, она медленно обернулась и одарила собеседника натянутой улыбкой: — Да? Бето, который минут пять назад отозвал её ради того, чтобы обсудить некоторые нюансы учебной программы, теперь стоял позади и рассеянно улыбался. На него, вечно растерянного, забывчивого и по-своему неуклюжего, было почти невозможно злиться, и недовольство девушки отчасти улеглось. Она внимательно посмотрела на мужчину, который выглядел чем-то приятно взволнованным. — Слушай… — помявшись, начал он, усердно потирая ладони, — не могла бы ты на следующей неделе взять моих ребят на свой урок? У меня тут семья из другого города возвращается, и я не могу это пропустить… — Семья? — эхом повторила Анджи, внезапно преисполнившись интереса. Она мало что знала о своём коллеге, и его радостное возбуждение по поводу приезда родных пробудило любопытство. — И ты хочешь, чтобы я провела урок вместо тебя? — Да-да, — закивал он, отчего его очки едва не слетели, — не могу же я оставить ребят одних, да и семья не ждёт… — рассудил Бето, вновь по рассеянности начав рассказывать об их приезде в город. Анджи же напряжённо молчала, раздумывая, как поступить. С одной стороны, ей даже хотелось как-то помочь добродушному Бето, который выглядел столь счастливым, но с другой… по своей же воли задержаться в ненавистной Студии на целый урок? А ей это надо? Но в конце концов, поколебавшись лишь мгновенье, она неохотно кивнула: — Ладно. Не уловив скрытого подтекста в её словах, Бето кивнул и довольно улыбнулся. Распрощавшись с ним, Анджи облегчённо распахнула дверь в учительскую, но и тут её поджидал неприятный сюрприз — кто-то едва не сбил девушку с ног. Скрежетнув зубами и сдержав рвущееся наружу ругательство, она жгучим взглядом окинула обидчика и не смогла сдержать удивлённого возгласа: — Виолетта?! Брюнетка, собственной персоной представшая перед Анджи, отшатнулась и теперь большими испуганными глазами смотрела на свою тётю. В руке девушка что-то отчаянно сжимала… но, возможно, Анджи это лишь показалось, поскольку спустя долю секунды там ничего уже не было. Окинув племянницу долгим придирчивым взглядом, она сощурила глаза. — Откуда… Что ты здесь делаешь? Вышло уж слишком холодно и чуждо, и Виолетта это почувствовала. Слабо дёрнувшись, она качнула головой. — Я… я искала Пабло, но не нашла… Анджи удивлённо вздёрнула бровь: — Пабло? Но его сегодня нет в студии. У него выходной, Виолетта. Брюнетка, стоило прозвучать этим словам, по-детски закусила губу, и Анджи поняла, что произошло. Виолетта. Не Вилу. Она редко величала племянницу полным именем и теперь удивилась, осознав, что это глупая привычка оставила её. Виолетта же обречённо кивнула: — Ну да, я уже догадалась. Извини, — и выскользнула из помещения, оставив Анджи одну. Крайне озадаченная, она прошествовала внутрь и вдруг заметила, что на полу что-то валяется. Нахмурившись, она подняла вещицу и тут же поняла, что это — брелок её племянницы. Анджи вспомнила светящееся лицо Виолетты, когда та рассказывала о том, что эту безделушку подарил ей Леон «на одном из наших незабываемых и таких счастливых свиданий». Она отныне всегда носила её с собой, а сейчас, видимо, потеряла. Анджи хмыкнула. Как можно так ценить какую-то вещь? «И вообще, — захихикал внутренний голос, — она говорила об этом тебе до или после того, как пришла поплакаться о разбитом сердце?» Анджи вдруг ощутила тягостную, выворачивающую внутренности брезгливость. Сколько раз она говорила этой непослушной девчонке, что Леон ей не пара? Слышала ли она её хоть раз? Пора бы напомнить об этом…. Она помедлила лишь мгновенье, но затем с сердца ушла жалость, и пальцы свободно разжались. Брелок, столь дорогой Виолетте, мягко утонул среди кучи старых бумаг в мусорном ведре.