enigmatic feeling

У Кагари пустая могила и безликая надгробная плита. Серый бетон, имя и годы жизни. Одинокий букет из белых лилий, непротоптанная дорожка и редкие посетители. Яёй трижды в неделю, иногда чаще — как станет совсем нестерпимо. Гиноза чуть реже — как заболит. Аканэ — ни разу, мысленно — всегда. Старшему теперь инспектору стыдно и грустно. Первое неуместно, второе давно не к лицу, поэтому, когда она всё же решается прийти на кладбище, тёмный силуэт в длинном плаще почти пугает — Гинозу она узнает издалека, мнётся у ограды, с несколько секунд думает уйти, сбежать, пока ещё не поздно, пока бывший начальник не обернулся, не заметил горечи и вины в глазах. Не прочитал больше, чем читать имеет право, потому что в противном случае всё. Конец, баста, занавес — это за границами работы, это личное, такое не покроешь лживым «мы коллеги», на такое не закроешь глаза. Такое не скроешь от Сивиллы — за такое получишь сполна. К такому Аканэ не привыкла, с таким она не знает, как себя вести, но прежде, чем сделать шаг обратно к машине, прежде чем вспомнить, что, строго говоря, Нобучика не имеет права находиться здесь в одиночку, она видит, как Гино поднимает голову от серой могильной плиты и смотрит прямо на неё. Наверняка на неё — на улице влажно, над землёй висит плотный, молочно-белый туман, но взгляд бывшего начальника ощущается вспышкой на коже, старший инспектор открывает ворота, прячет руки в карманах инспекторской куртки и нехотя плетётся к могиле. Под ногами хлюпает грязь, о грудь гулко стучит сердце, а по спине бежит неприятный холодок — тут дело не в противной мороси, и не в промозглом ветре, тут дело где-то глубоко в душе. — Шинья всегда говорил, что он первым из нас словит пулю, — негромко говорит Гиноза, кивая на могилу. — Шутил, конечно, но кто ж знал. Аканэ останавливается возле и чуть сутулит плечи, пытаясь спрятать шею в вороте куртки. — Говорил, чтоб рот на замке держал и язык прикусывал раньше, чем его кто другой откусит. Это он уже серьёзно. Но разве Кагари когда-нибудь был серьёзен. Последнее не вопрос, а если б и был — Цунэмори нечего ответить. Она переступает с ноги на ногу, сжимая маленькие ладошки в кулаки, и бездумно смотрит на тонко выгравированное имя. Ей холодно, страшно хочется курить и плакать. Первое раздражает Гинозу, второе бесит её. С первым Нобучика устал бороться, со вторым не справиться ей самой, поэтому, когда по щеке уставшего старшего инспектора сбегает скупая слезинка, падает с щеки на отсыревшую куртку, Гино делает шаг к ней, распахивает плащ, прячет тонкую фигурку следователя в тёплый кокон и позволяет достать из собственного кармана пачку SPINEL. Это — их маленькая тайна. Это за границами работы, это личное, такое не покроешь лживым «мы коллеги», на такое не закроешь глаза. Такое не скроешь от Сивиллы — за такое получишь сполна. Они оба это знают, оба боятся неизвестно чего, оба тоскуют о несбыточном, греются в объятиях друг друга в те редкие моменты, когда на них не направлен всевидящий глаз Системы, и точно знают — одна ошибка, и им конец. Всё, баста, занавес — за мимолётные мгновения счастья высокая цена, проще жертвовать общим, сохраняя жизни друг друга. Чем лишиться совсем, купившись на лишний час вместе. Они курят одну сигарету на двоих. У них обоих за спинами — Когами. У Гинозы на сердце становится легче. У Аканэ проясняются мысли. И в этом между ними разница.