Отблески

Нейтон Голд сказал, что, когда привозили припасы, на улице шел дождь. Закрываю глаза и пытаюсь представить себе этот дождь. Вспоминаю жизнь тогда, когда еще не было "Гидры", когда я еще была молодой студенткой, которая терпеть не могла воду, капающую с неба, и бежала домой, втягивая голову в плечи. Пытаюсь представить, каково это - когда холодные капли заливаются за шиворот, отчего по коже бегут мурашки. От забытого ощущения я и впрямь покрываюсь гусиной кожей, но все же представить дождь не получается. Слишком долго я провела в подземном штабе. Утыкаюсь головой в колени и вызываю в памяти картинку, которую давно хочу забыть - брата и родителей. Их лица уже размыты, в воспоминании нет четкости. Почти радуюсь этому, потому что уже несколько лет упорно пытаюсь вычеркнуть этот участок жизни из памяти. Скормить его чертям, которые только и ждут, что я кину им подачку. Не получается. Что-то держит это глупое воспоминание, не дает от него избавиться. Ну и пусть. Черти перебьются. Перебираю события в жизни с того момента, как в университете мне предложили работу над научным проектом, и я сразу же согласилась. Намного позже я узнала, в какую организацию попала, но это ничего не изменило. Я осталась в "Гидре", и даже не потому, что идти было некуда. С тех пор я ужасно боюсь себе признаться, почему я это сделала. И каждый раз черти услужливо подсказывают: "Тебе понравилось". И я не могу с ними спорить. Рывком встаю с кровати, скидываю одеяло. По голым ногам сразу же пробегают мурашки от прохладного ветерка, но мне наплевать. Хватит уже валяться, пора работать. Работа помогает не думать. Быстро надеваю рубашку, застегиваю брюки и с удивлением отмечаю, что они стали болтаться. Надо же. Смогу сказать Кэт, что худеть уже не надо. Иду в лабораторию, по пути поправляя халат. Мое рабочее место еще пусто, естественно, ведь на часах еще нет и шести. Треклятая бессонница. Навожу в лаборатории порядок на автомате, машинально протираю столы, расставляю по местам приборы. Верчу в руках несколько металлических пластин, неосознанно их соединяю и любуюсь тем, как в ярком свете по стенам гуляют отблески света. Ненормальная - сказала бы Кэт. Я почти соглашаюсь. Никто из моих коллег не любит металл так, как я. Я могу часами перебирать детальки, соединять их, смотреть, что получается, разбирать и собирать обратно. По этой причине ненавижу бездействие. Мне нужно делать хоть что-то, иначе я медленно схожу с ума. Вот и сейчас, прибрав в лаборатории, шагаю в ставший привычным медицинский отсек. Прохожу по палатам раненых, наблюдаю их состояние: почти у всех, кроме двух самых тяжелых случаев, все показатели в норме, а состояние стабильно. Мужчины спят, кто под действием снотворных, кто своим сном, но картина в целом действует на меня умиротворяюще. Несмотря на все швы и запекшуюся кровь на повязках, выглядят они не как солдаты, а как дети. Сентименталистка треклятая. Хоть и хочется хорошенько врезать себе по пустой голове, все же благодушное настроение берет верх, и в седьмую палату я вхожу тихо, на цыпочках, как и в другие палаты, чуть приподняв уголки губ. Если бы здесь была Кэт, она бы очень удивилась, ведь она знает, что такая веселость на меня находит очень редко. Естественно, Джеймс спит. Тихонько, чтобы не застучали каблуки, подхожу к приборам, проверяю показатели, выполняю обычные обязанности. Потом перевожу взгляд на лицо своего пациента и невольно обвожу взглядом черты лица: волевой подбородок, высокий лоб, чуть-чуть по-мальчишечьи вздернутый нос. Темные волосы Баки в беспорядке падают на лоб, и я осторожно убираю их. Кожа у него теплая, но я отдергиваю пальцы и отворачиваюсь. "Что ты вообще делаешь?" И я даже знаю ответ. Падаю. Падаю далеко, вниз, в черноту, которая проглотит меня окончательно, как только я нажму на кнопку, запускающую процесс обнуления. - Эй, док, - тихий шепот, от которого я каменею. Медленно поворачиваю голову и буквально заставляю мышцы лица растянуть губы в улыбке, которая, как мне кажется, будет похожа на предсмертную гримасу. - С добрым утром, - выдавливаю слова. Северный Ледовитый плещется будто бы спокойно, но вместе с тем я прекрасно осознаю, что в этой пучине легко утонуть. Отвожу взгляд. - Я погляжу, вы ранняя пташка, - Джеймс улыбается, все еще говоря шепотом. - Бессонница, - безразлично сообщаю я. - Простите, что разбудила, мистер Барнс. Мне нужно было проверить, как ваша рана. - Рана чувствует себя нормально, как и я, - торопливо отвечает Баки. Видимо, ежедневные расспросы о самочувствии ему порядком надоели. Хотя, прекрасно его понимаю. Если бы ко мне каждый день по несколько раз заявлялась надоедливая докторша с вопросами в стиле "как-вы-себя-чувствуете", я бы давно уже послала ее к чертям. - И кстати, мы же вроде на "ты", - напоминает Барнс. - Признаться, совсем забыла, - хмыкаю. - Ну, мне нужно идти. Высыпайся дальше... - запинаюсь немного, так как переходить к фамильярности для меня сложно, - Баки. Он качает головой и улыбается еще шире, когда я торопливо выхожу из палаты и спешу в столовую, слыша, как звенит сирена, призывающая людей проснуться. Ругаю себя последними словами. Раскисла, как девчонка. Не можешь даже по имени пациента назвать. Ведешь себя как глупый подросток. Это и многое другое, похуже, звенит в голове, когда вхожу в столовый отсек, наблюдая необычное для такого раннего времени оживление. Коллеги улыбаются, приветствуют меня. Недоуменно прохожу мимо, отвечаю кивками. С чего это вдруг такое оживление? Ответы на вопросы нахожу в лице Кэт, увлеченно поглощающей салат. - Почему в такую рань все на ногах? - начинаю без предисловий, ставя свою тарелку рядом с ее. Подруга поднимает на меня зеленые глаза и хихикает: - Ну, не тебе одной же в такую рань вскакивать, Нора. Все захотели побыть жаворонками и последовали твоему примеру. Сужаю глаза и выжидательно смотрю на нее. Кэт вздыхает и притворно обиженно машет на меня вилкой. - Ты скучная! Шуток вообще не понимаешь. Ну ладно, так и быть, скажу. - Уж не томи, - язвительно отзываюсь. Подруга искоса глядит на меня, а затем сообщает: - Профессор Зола вчера вечером передал по радио, что сегодня в семь тридцать в центральном отсеке общий сбор. - Что? Не слышала ни о каком общем сборе, - хмыкаю, хмуря брови. Кэт ухмыляется: - Ну естественно ты не слышала. Новость передали в начале девятого вечера. Начало девятого... Вспоминаю, что в это время находилась в операционной, в которой не только нет динамиков, но и полнейшая звукоизоляция, и все понимаю. - Да, кстати, чем ты там занималась? - девушка хрустит листом салата. Отмахиваюсь, коротко отвечаю: - Зашивала одного парня. Кэт хохочет. Ее всегда забавляло мое отношение к работе. - Ты хоть знаешь, как это со стороны звучит? "Зашивала одного парня", - передразнивает меня, подначивает, хоть и знает, как сильно меня это раздражает. - Звучит так, как будто ты носок зашила, а не человека! Ты циник, Нора. - И без тебя знаю, что циник, - огрызаюсь на нее. Кэт не обижается, только поторапливает, потому что до полвосьмого осталось совсем немного времени. Быстро приканчиваю свою овсянку, допиваю кофе, хоть он и обжигает небо и язык, скатываясь по пищеводу горячим комом, и позволяю Кэти тянуть меня за собой в центральный отсек. Там уже собирается толпа. Люди оживленно переговариваются, машут знакомым. Неловко ежусь и чувствую себя лишней. Хочется убежать обратно в свою комнату, закрыть дверь на ключ и сползти по стене, зажав голову руками. Кэт пропихивает нас в первые ряды, пользуясь положением. Это только на словах в штабе равны все. На деле же вышестоящие и более значимые люди, такие, как генералы и доктора, моя команда, пилоты и прочие, кто играет важные роли в этом филиале "Гидры" охраняются намного лучше, чем простые рабочие. Рядовые солдаты идут в расход, как обычное пушечное мясо. Рабочих легко заменяют. "Незаменимых людей нет", - однажды сказал мне Зола, и был прав. Заменимы здесь все, кроме него, причем каждый это понимает. На помост, предназначенный для обращений к служащим, профессор поднимается ровно в семь двадцать девять. Ему свойственна чрезмерная пунктуальность, что очень радует нас, ибо время в "Гидре" бесценно. Профессора приветствуют несколько сотен людей, отвечают на его пожелание доброго утра. На помост направлены несколько прожекторов для лучшего освещения, поэтому глаз Золы почти не видно за очками, зато прекрасно видно его персональную охрану, ненавязчиво стоящую за спиной самого ценного человека "Гидры". Мой учитель начинает говорить, и люди смолкают. Его умение покорять толпу всегда меня поражало. - Друзья мои, я собрал вас, чтобы сообщить вам о том, какой знаменательный сегодня день! После стольких попыток и провалов, побед и поражений, у нас все же получилось сделать то, о чем я давно мечтал. Сегодня будет реализован тот план, который мы продумывали уже безумно долго. Этот проект обозначит новую эпоху "Гидры", время, когда мы перестанем прятаться под землей, выйдем на поверхность и покажем людям нашу истинную силу! Слышу сзади воодушевленные возгласы из толпы. Кэт рядом со мной улыбается и согласно кивает. Профессор некоторое время слушает людей, широко растянув губы, затем взмахом руки утихомиривает подчиненных и продолжает: - Сегодня будет создано то, что перевернет представление о "Гидре" как таковой. Будет создано то оружие, которое мы сможем поставить в противовес этому Стивену Роджерсу, этому патриотическому Капитану Америка, - Зола презрительно кривит губы. - Говард Старк думал, что добился своей цели, но наше оружие будет намного совершенней. Сегодня мы создадим солдата, который докажет, что мы правим этим миром! Хайль "Гидра"! - профессор вытягивает обе руки вперед в жесте, знакомом лишь в "Гидре", и сотни людей повторяют тот же самый жест и те же самые слова, от которых потолок центрального отсека содрогается: - Хайль "Гидра"! Рефлекторно сама вытягиваю руки, краем глаза видя, как у Кэт фанатично горят глаза, а толпа за нашей спиной радуется новостям. Трясу головой, никак не могу переварить то, что только что услышала. В мозгу вспыхивает только одно слово. Сегодня. Бросаюсь вперед, зову профессора, но из-за сотен других голосов и шума меня никто не слышит. Останавливаюсь, озираюсь по сторонам, как сумасшедшая, а в голове отрывками вспыхивают другие слова профессора. Он же обещал. Обещал дать мне шесть дней, из которых прошло всего три. Нет. Не может этого быть. Речь шла о чем-то другом. О ком-то другом. Разворачиваюсь на каблуках, ищу знакомую рыжую голову среди других. Она почти сразу находится, такая же радостная, как и все вокруг нее. Хватаю Кэт за руку, трясу ее. - Кэт! Почему? Почему сегодня? У него еще три дня! - кричу ей в ухо, чтобы она хоть как-то услышала мои слова. Слышит и кричит в ответ: - Мы решили не задерживать дело! Застываю на месте, гротескное неподвижное пятно среди радующейся толпы народа. Мозг отказывает принимать эту информацию, а сердце глухо стучит в затылке. - Мы?! - мой крик она слышит даже без приближения. Широко улыбается и кивает: - Да! Я вчера поговорила с профессором, и он согласился со мной! - Что? - хватаю ее за плечи. Кэт с удивлением и непониманием смотрит на меня и поясняет: - Вчера вечером я попросила аудиенции у профессора, чтобы поделиться мыслями насчет проекта. Сказала, что материал представляет потенциальную опасность, и что шесть дней это слишком долго. Профессор согласился, сказал, что ты чересчур заботлива по отношению к своим пациентам. Отпускаю ее и сжимаю кулаки так сильно, что костяшки белеют. Они решили это за моей спиной. За-моей-спиной, черт побери. - А кто тебе сказал идти к профессору вообще? - ору на нее. Кэт подается назад, в ее глазах недоумение растет с каждой секундой. - Я решила, что так будет лучше. Неожиданно она сужает глаза и тихо, так, чтобы слышала только я, говорит мне на ухо: - Можешь сколько угодно привязываться к материалу, Нора, но если что-нибудь, повторяю, хоть что-нибудь будет угрожать "Гидре", то ты поплатишься за это, не я. Твоя сентиментальность не доведет до добра. И если ты раскиснешь, не ожидай, что я буду тебя вытаскивать. Отступаю пораженная, неизвестно, чем больше - словами профессора или неожиданным заявлением Кэт. Смотрю ей в лицо, не понимая, что происходит, и не узнаю ее. Легкомысленные прежде водянисто-голубые глаза теперь глядят холодно, расчетливо. В груди вскипает злость, и я отрубаю: - Поверь, Кэти, ты не дождешься того, что я раскисну. Не в этой жизни. И не забывай, что пока что я выше тебя, так что попридержи лошадей. Разворачиваюсь и ухожу, спиной чувствуя, как глаза Кэт делают у меня на лопатках две дыры, из которых сочится кровь. Люди пропускают меня, дают дорогу, будто чувствуют всю ту злость, что исходит от меня. Я иду прямиком к лифту, нажимаю на кнопку верхнего отсека. Стучусь в дверь кабинета профессора, дождавшись разрешения, вхожу. Распинаться некогда, поэтому перехожу к делу сразу: - Профессор, почему вы не сообщили, что Барнса будут обнулять сегодня? Мне казалось, что у меня есть еще три дня, чтобы поставить его на ноги. - Ах, Нора, присаживайся, не стой, - Зола показывает на знакомое кресло. Сжимаю зубы и мотаю головой - я слишком взвинчена и с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать метаться по кабинету. - Ну что ж, мне нужно объяснить тебе, - профессор сцепляет пальцы в замок. - Кэтрин вчера сказала мне, что Джеймс Барнс уже почти полностью поправился и ходит уже уверенно. Мне казалось, что именно это ты подразумевала под "поставить его на ноги". Сглатываю непонятно когда образовавшийся ком в горле. - Верно, но все же пациент восстановился еще не полностью... - Прости, Нора, что не сообщили тебе раньше, - обрывает меня Зола, - но оружие будет создано сегодня. Это решено. Застываю снова, чувствуя, как по позвоночнику противно ползет злость, проникает в каждую клетку, вызывает безудержное желание разгромить здесь все. Прикрываю глаза на мгновение, пытаюсь обуздать это чувство и параллельно удержать бешено рвущихся чертей на поводках. - Как скажете, профессор, - поднимаю глаза. - Начать подготовку к процедуре? - Да, дорогая, - зубы Золы поблескивают в свете лампы, и я неожиданно понимаю, как сильно отличаются эти отблески от тех, что видны на стенах седьмой палаты. - Ты молодец, проделала такую работу. Остался последний штрих. - Последний штрих, - эхом повторяю за ним. - Я отправлю человека, чтобы сказать об окончании подготовки, профессор. - Хорошо, Нора. Иди. На ватных ногах покидаю кабинет учителя, машинально вызываю лифт. Когда металлические дверцы с тихим жужжанием закрываются, а кабина опускается вниз, колени подгибаются, и я сползаю по стенке. По мере спуска осознание того, что надо мной сотни тонн грунта усиливается. Или это осознание того, что я все-таки никто? - Кэт, - шепчу пересохшими губами. При всем моем цинизме этот удар оказался самым болезненным. Предательство - почему-то ее поступок ощущается именно так - бьет по внутренностям, вгрызается в душу. И больно вдвойне оттого, что я даже представить не могла, что она так поступит. Ну и дура. Когда кабина останавливается, торопливо поднимаюсь на ноги, приглаживаю растрепавшиеся волосы и надеваю обычную прохладно-отчужденную маску, хотя с трудом удерживаю ее. Черти исступленно бьются в груди, рвутся наружу вместе с горечью и злостью, но внутренний стержень все еще стоит. Чтобы хоть как-то утихомирить их и успокоиться самой, на минуту захожу в комнату и курю. Получается намного больше, чем я должна себе позволять, но мне, откровенно говоря, глубоко наплевать. После пятой сигареты все-таки успокаиваюсь, плещу в лицо холодной водой и мимоходом смотрю в зеркало. Поверхность безразлично отображает пустые глаза, фиолетовые круги под ними, бледную кожу. Красота. Теперь понятно, почему некоторые подчиненные меня побаиваются. Ну и пусть. Наношу немного туши на ресницы, а на мертвенно-бледные щеки пытаюсь наложить румяна, но бросаю это дело. Может, Барнс испугается моего лица и сбежит из "Гидры". Трясу головой и понимаю, что от горечи, застывшей в груди, начинаю не просто нести бред, но и придумывать тот же бред. В лабораторию вхожу твердо, подняв подбородок и глядя на всех так же, как и всегда. Чуть-свысока. Взгляд Кэт разбивается об ту маску, что красуется сейчас на моем лице; отвечаю ей равнодушно-прохладно, хотя с удовольствием бы свернула девушке шею. Это кажется таким легким делом, что пальцы сами сжимаются, стискивая воображаемое горло. - Начать подготовку к обнулению, - сухо командую коллегам. Они встают из-за столов и собираются вокруг приборов, регулируют мощность и прочие детали, в которые мне углубляться нет смысла. - Сколько времени займут приготовления? - спрашиваю. Один из ученых задумывается на мгновения, затем отвечает: - Примерно двадцать-двадцать пять минут, доктор. Киваю, разворачиваюсь и выхожу из палаты, чувствуя на языке едкий привкус собственных слов: - Хорошо. Я подготовлю материал.