Отблески

Мне редко снятся сны, но если что-то снится, то это либо тундра, поросшая редкими чахлыми кустами, где меня продувает ледяной северный ветер, либо один и тот же, регулярно повторяющийся кошмар. И почему-то тундра предпочтительнее. В своем персональном кошмаре я всегда оказываюсь в лаборатории, отдаленно похожей на ту, в которой работает наша команда. Передо мной на операционном столе лежит человек, чья голова прикрыта простыней, и это очень странно, ведь лицо накрывают только трупам. Но этот человек жив - его грудь поднимается и опускается, он дышит. Не могу понять, что делать с ним, заношу скальпель, но тут непонятно откуда взявшийся в лаборатории ветер сдувает с головы человека простыню. И каждый раз с первобытным ужасом я вижу, что у него нет лица. Безликий человек встает со стола и набрасывается на меня, хватает за горло длинными белыми пальцами. Пытаюсь оттолкнуть его, но под рукой оказывается пульт управления, и я инстинктивно жму на первую попавшуюся кнопку. В тот же миг пол под нами проваливается, а я лечу вниз, чувствуя на шее холодные влажные пальцы, выжимающие из меня дух. И теперешний спуск на лифте напоминает падение в кошмаре. Несмотря на то, что кабина едет медленно, все равно крепко переплетаю пальцы, чтобы не дрожали. Ощущения неожиданно обостряются: я слышу, как жужжит механизм, двигающий лифт, как гудят натянутые тросы, чувствую холодный пот и каплю, стекающую между лопатками. И еще одно чувство, ранее не испытанное - страх, что кабина сорвется. Делаю так, как всегда советую делать пациентам: дышу. Медленно, глубоко, как во сне. Черт. Сон. Трясу головой, отчего пучок теряет форму, и выбегаю из лифта, как только металлические двери раскрываются. Такими темпами я скоро заработаю себе клаустрофобию или еще чего похуже. Медицинский отсек встречает меня почти-уютным приглушенным светом и знакомым, уже успевшим впитаться в кожу и волосы запахом лекарств. Втягиваю его носом, успокаиваю колотящееся сердце и расшатанные нервы. Следует начать пить либо успокоительные, либо снотворные. А то и совместить. Когда набираю цифры на кодовом замке седьмой палаты, почему-то думается, что в последний раз. Одергиваю себя - ну и хорошо. Дурацкое "ноль-семь-четырнадцать" настолько раздражает, что кажется уже выжженным на коре мозга алыми пятнами. - И снова здравствуйте, Джеймс, - сухо здороваюсь, пока серые глаза мужчины с любопытством за мной наблюдают. - Что-то случилось, док? - черт бы побрал твою проницательность. Хорошо, что я стою к нему спиной, так, чтобы Барнс не мог видеть сжатые губы и желание его придушить. - Нет, все нормально, - ложь слетает с губ довольно легко, будто обычные, случайные слова. - Просто вам нужно будет пройти через одну... Процедуру, - что ж, формально это так и называется. Он на секунду задумывается, а когда размыкает губы, в голосе звучит надежда: - А это здесь будет или придется выйти? - Выйти, - с гудящей головой не могу понять, к чему он клонит. - Тогда можно я пойду сам, без каталок? Мой палец замирает над кнопкой вызова санитаров; прикрываю глаза и усмехаюсь. Спиной чувствую, что Барнс смотрит с надеждой на мою человечность, и, подумав секунду, оправдываю ее: - Что ж, если очень хочется, то да, - и нажимаю на кнопку, чтобы тихо сказать в микрофон: - Охранника в медотсек, седьмая палата. К сожалению, мой пациент обладает слишком острым слухом, поэтому скрыть слова от него не удается. - Джеймс, неужели вы думали, что друг Стивена Роджерса сможет без охраны разгуливать по штабу "Гидры"? - роняю слова саркастически. Баки серьезно смотрит на меня и качает головой. - Потенциальная угроза - кажется, так это называется? - с некоторым вызовом спрашивает Барнс. - Именно, - я задираю подбородок и понимаю, что мы ведем себя как дети. - Вы собираетесь вставать, или мне вызывать каталку? Точно опомнившись, Баки кивает и свешивает ноги с кровати. Я стою в стороне, смотрю, не нужна ли будет помощь. Но Джеймс довольно уверенно поднимается, опираясь левой рукой на поручень, и я не могу не полюбоваться на механические соединения пластин. Металл встречается с металлом с легким звоном. - Док? - Барнс вопросительно смотрит на меня. Северный Ледовитый плещется будто бы сердито, но не зло. - Да? - Можно задать вопрос? - Вы уже задали, - хмыкаю, но ответ даю положительный. - А как вы присоединили эту руку? - пальцем правой Баки указывает на протез. "Ты действительно хочешь это знать?" Секунду спустя осознаю, что сказала это вслух, когда мужчина сжимает губы и упрямо кивает. - Пришлось сверлить кость и соединять нейроны с искусственными, - коротко поясняю, потому что процесс не из тех, которые хочется живописать часами. Возможно, Баки продолжил бы спрашивать о деталях операции, но в дверь постучали. Присланный для сопровождения солдат. - Я думал, моя охрана - это вы, - насмешливо кривит губы Барнс. - Я лечащий врач, а не солдат, - отрезаю я, набирая код с внутренней стороны, чтобы дверь открылась. Хитрая система сделана так, чтобы никто не смог ни выйти, ни войти, не введя кода. За дверью стоит мой недавний знакомый - Нейтон Голд. При виде меня мужчина отдает честь, как вышестоящей по званию, хотя формально я даже не военная. Однако это почти приятно. - Доктор Ридли. - Рядовой Голд. Солдат переводит взгляд на Баки, уже стоящего за моей спиной и с вызовом смотрящего на него. Отшатываюсь. Я не могла себе даже представить, что Барнс может так бесшумно передвигаться. Оказывается, может. Когда мы выходим из палаты, Джеймс нарочно идет справа от меня, так, чтобы я оказалась посередине между ним и Голдом. Выдыхаю и пытаюсь сдержать вскипевшее раздражение. Чертов бунтарь. Оба мужчины намного выше меня ростом, хотя и я не кроха при своих пяти футах шести дюймах*. Идти между ними в конце концов надоедает: я ускоряю шаг и шагаю впереди. Однако ехать в лифте оказалось сущим мучением. Взаимную неприязнь, повисшую в воздухе между моими попутчиками, можно было резать ножом. Во время спуска в лабораторию краем глаза наблюдаю за Джеймсом - отслеживаю состояние организма, которое пока что в норме. Восстановление прошло быстро, хоть и не полное, но как врач я довольна. Вижу, что Голд косится на руку Баки, и довольно усмехаюсь себе под нос. Видимо, никакой странной реакции протез не вызывает только у меня самой. В какой-то момент забываю, зачем мы идем: мне начинает казаться, что Баки восстановился, и я веду его в тренировочный центр. Наваждение спадает, как только чуть ли упираюсь носом в массивную дверь лаборатории. Моим подчиненным для подготовки выпало намного больше двадцати минут, что, скорей всего, их порадовало. Кэт сидит на краешке стола, закинув ногу на ногу, и вертит в пальцах прядь своих волос цвета липового меда. При виде Барнса ее ноздри чуть расширяются, придавая девушке хищный вид, но ничем другим интереса она не выдает. Посреди лаборатории мои люди установили аппарат для проведения обнуления, который лично мне всегда напоминал кресло дантиста, только вместо панели всех этих штуковин для сверления зубов над этим креслом прикреплены специальные приборы, которые подают ток к голове человека. Подаю Джеймсу знак садиться в кресло; он покорно выполняет команду. Пока настраиваю регуляторы мощности, чувствую исступленный вой чертей внутри, их когти, царапающие мне легкие так, что спирает дыхание. Выдохнуть - больно, вдохнуть - еще больнее. Не знай я настоящей причины, сказала бы, что это астма. Барнс садится в кресло и даже дает санитарам пристегнуть запястья к подлокотникам. На его лице играет легкое подобие насмешки, настолько тонкой, что не каждый сможет разглядеть. В серых глазах океан штормит, волны сталкиваются и разбиваются, а глядит Джеймс с вызовом, почти самодовольно. Он невольно вызывает уважение - для солдата во вражеском штабе, которому за любое подозрительное действие грозит смерть, он держится очень уверенно. Подхожу к нему, чтобы проверить, хорошо ли закреплены запястья. Баки ловит мой взгляд и нарочно дергает рукой, напрягая мышцы - но ремни держат крепко. - Док, - тихо зовет мужчина. Слегка наклоняюсь к нему и чувствую теплое дыхание. - Будет больно? Черт подери. Черт-тебя-подери. Хотя смотря кому. Мне - уже да. Выпрямляюсь, отворачиваю лицо. Слова звучат саркастически, так, как я и хотела: - Не будьте ребенком, Баки. Его взгляд почти материален, чувствую его на спине. И тихие слова: - И все-таки. Сжимаю губы. Сказать правду, признаться, что шокотерапия - это огромный риск для жизни, или солгать? Решение принимается быстрее, чем успеваю что-либо придумать. С губ совершенно спокойно слетает: - Нет. Больно не будет, просто расслабьтесь. И самое главное, что он верит. А я почти недоуменно оборачиваюсь в попытке услышать овации - овации за такую великолепную игру. И судорожно выдыхаю, осознавая, что вой чертей становится просто невыносимым, он заглушает шепот сотрудников за моей спиной. Они-то знают, что я солгала. - Ах да, это нужно взять в рот, - протягиваю Джеймсу резиновую пластину. Он приподнимает бровь, но все еще верит мне, поэтому послушно сжимает пластинку в зубах. В глазах мужчины застывает немой вопрос. Еле слышно повторяю: "Просто расслабьтесь", и отхожу, думая, кому я это говорю. Стоя спиной ко всем, зажмуриваю глаза так сильно, что, кажется, сейчас потекут слезы. Моя рука замирает над приборной панелью. Делаю вид, что заканчиваю проверку мощности, но на самом деле попросту оттягиваю момент, когда придется опустить палец на треклятую вызывающе-красную кнопку. Причем момент оттягиваю не из-за Джеймса, не из высоких побуждений сохранить человеку память, нет. Тяну время я только из-за себя. Потому что мне страшно. Страшно запустить этот процесс в целый восьмой раз. Слышу тихие перешептывания подчиненных за спиной и прекрасно их понимаю. Они-то ждут, когда все закончится, чтобы спокойно разойтись по комнатам. В момент, когда вой чертей становится просто невыносимым, резко опускаю палец. Светившаяся красным кнопка потухает, а аппарат приходит в движение. Приборы под напряжением спускаются но голову Джеймса, и через секунду по лаборатории разносится гортанный крик, полный боли. Тело мужчины выгибается, крик становится громче. Выпрямляю спину и смотрю, не отводя глаз. Своего рода наказание для самой себя - досмотреть, выдержать это. Самобичевание - это же хорошо, правда? В мозгу становится пусто, и крики Джеймса сливаются с хриплым воем внутри. Через сколько вечностей это закончилось, не имею понятия. Когда крик стихает, подхожу к тому, кто совсем недавно был Джеймсом Барнсом, и осторожно расстегиваю ремни на его запястьях. Кожа мужчины покрыта потом, грудь тяжело вздымается, а волосы прилипли ко лбу. Но он хотя бы жив. Приподнимаю ему веко, свечу фонариком в глаз. Зрачок сужается, реагирует на свет. Стараюсь абстрагироваться от того факта, что рвет меня изнутри. Что Джеймса Бьюкенена Барнса больше нет. Кто-то из медсестер подсовывает мужчине под нос пузырек с нашатырем, и он резко открывает глаза. Единственное, что в нем осталось от прошлой жизни, это океан. Только теперь вместо штиля там бушует шторм непонимания и отчуждения. Прочищаю горло. Голос звучит на удивление спокойно, только слегка подрагивает. - Вы меня слышите? Ответом становится металлическая рука, схватившая меня за горло. Хватка в буквальном смысле стальная, пальцы сжимаются все сильнее, а мне неимоверно хочется раскрыть рот и расхохотаться. Надо же, какая ирония. Меня настиг мой же кошмар, олицетворенный в моем же проекте. Умом понимаю, что, если он не отпустит, то я умру через примерно полминуты либо от удушья, либо от перелома шейных позвонков, потому что мужчина стискивает пальцы все сильнее. Почти хочется повиснуть безвольной куклой и дать ему завершить процесс, но тело берет свое. Инстинктивно хватаю со столика шприц с транквилизатором, который сама же положила туда на крайний случай, и всаживаю иглу мужчине в правый бицепс. Тот, кто был Джеймсом, смотрит прямо мне в глаза несколько секунд, затем хватка слабеет, и я падаю на пол, кашляя и задыхаясь. Горло саднит просто нечеловечески, но все равно встаю и знаком успокаиваю опомнившихся медсестер. Мой пациент отключается под действием снотворного, а я неожиданно понимаю, какое же это счастье - просто дышать. Хвалю подчиненных за хорошую работу, говорю, чтобы они отправили человека-без-имени обратно в седьмую палату, и выхожу из лаборатории. И нос к носу сталкиваюсь с Золой. - Я видел результат, Нора, - произносит он, намекая, что хочет поговорить. Выдавливать из себя слова больно, и не только из-за горла. Но все же наступаю своему саможалению на горло и иду вслед за профессором. - Должен тебя поздравить. Результаты эксперимента превзошли все ожидания. Кстати, - он оборачивается ко мне и хитро улыбается, - я же тебе говорил, что он выдержит. - Вы как всегда были правы, профессор, - пытаюсь изобразить ухмылку, но не выходит. - Осталось совсем немного времени до того, как у нас будет совершенное оружие. Еще совсем чуть-чуть, и мы покажем миру, чего стоит "Гидра" на самом деле, - фанатичный блеск очков Золы почти пугает. Неожиданно у меня с языка срывается: - Профессор, а как нам его называть? Не звать же его "оружием", - последние слова звучат нечетко, а я сгибаюсь, кашляя, но учитель понимает. И кивает в знак того, что вопрос я задала правильный. - Я думал на эту тему и решил, что, так как имя ему не пригодится, можно звать его солдатом. Зимним Солдатом. - Солдат-то понятно, а почему зимний? - хриплю, потому что голос пропадает совсем. - Потому что сейчас зима, Нора. Середина декабря, - сообщает профессор. Зима. Надо же. Даже неожиданно, хоть времена года для меня и сливаются в одно. Спорить с профессором насчет имени "оружия" не собираюсь. - Зимний Солдат... Что ж, профессор, мне нравится, - выдавливаю. В ответ получаю еще одну похвалу, и прощаюсь, так как внезапно камнем наваливается усталость. Она давит на плечи и спину; я уже не могу стоять прямо. В лифте на свой этаж еду, сидя на корточках, опустив голову между коленей, потому что мне дурно. В комнате становится еще хуже. Кое-как запираюсь на ключ, в аптечке трясущимися пальцами нахожу таблетку аспирина от раскалывающейся головы, глотаю ее, запиваю стаканом воды и падаю на кровать, оторвав голову от подушки только затем, чтобы дотянуться до сигарет и зажигалки. Пускаю дым в потолок клубами, курю одну сигарету за другой в тщетной попытке утихомирить чертей, но они не успокаиваются. Хочется разодрать себе грудную клетку, вытащить их и передушить по одному, так, чтобы всю оставшуюся жизнь внутри было тихо. Но, к сожалению, это невозможно. Поворачиваю голову, в которой так приятно пусто, в другую сторону, утыкаюсь лицом в подушку. Неизвестно какая по счету недокуренная сигарета летит на кафельный пол, а я все время возвращаюсь мыслями к тому, что сделала двадцать минут назад. Лишила человека памяти. Сломала ему жизнь. Сделала из него безропотное оружие. Солгала. Солгала тому, кто мне поверил. Эти мысли становятся невыносимыми. Стаскиваю одежду и бреду в ванную комнату, где, уперевшись руками в бортики раковины, смотрю в зеркало. Оно беззастенчиво отражает почерневшие глаза, бледную, почти синеватую кожу и ранние морщинки на лбу. Губы у отражения трясутся, но глаза сухие. Хоть что-то. Встаю под душ, начинаю играться: меняю температуру воды с обжигающей на ледяную, которая тоже обжигает, но холодом. В конце концов просто сползаю по стенке, обхватываю колени руками и в восьмой раз в жизни вою с чертями в унисон.