Май для Майи

      Полосы в жизни — как петербургская погода: только что была белая, как ясный день, и вот уже чёрная, как ненастный вечер. Бывают, меняются с головокружительной скоростью, только успевай осознать, а бывает, тянутся и тянутся. Причём, никому в голову не придёт использовать эту формулировку для радостных дней, они-то сливаются в один сплошной счастливый, и их всегда кажется мало. А дни тёмные и полные печали растягиваются в вечность.       Чай в чашке давно остыл, она перестала греть пальцы, но я упрямо обхватывала ладонями фарфоровые гладкие бока, будто надеясь, что те ещё нальются теплом.       Каждый день я приходила сюда, на крышу, на нашу крышу… На мою крышу. Приносила две чашки с дымящимся свежим чаем, ставила их на отсыревший от дождей и туманов столик, садилась на старый деревянный стул с чердака. Одну чашку придвигала к противоположному от себя краю стола, за которым стоял второй стул, другую чашку придвигала к себе. И молча смотрела в небо. Ровное, серое, холодное. Будто кто-то содрал обои со стен моей комнаты и налепил на небо, заклеив яркую синь, белые кружева и золотой блеск.       Не помню точно, какой сейчас день по счёту — первый, второй, третий, а может, тридцать третий? Может быть какой угодно. Я потеряла то, чем отсчитывала дни один от другого, то, что отличало их, то, благодаря чему они сменяли друг друга. Смысл.       Всё ещё май? А может, давно наступила осень, а я и не заметила, думаю, отчего же такое унылое небо всегда? Спросить не у кого. Хорошо бы, если бы ещё был май. Я очень его люблю, очень. Я даже ношу имя в его честь. И пчела тут вовсе ни при чём, кто бы что ни говорил, не в честь неё меня назвали. А тогда, на этой крыше…       — А помнишь, мы тогда спорили, хорошее у меня имя или нет?       Не знаю, как так получилось, я незаметно заговорила вслух. На задворках ума мелькнула мысль, что так делают только сумасшедшие, но… какая разница? Да и кто меня здесь услышит? Кто?..       — И ты тогда произнёс его по слогам: «Май-я». Словно не моё имя назвал, а представился. Тебе бы подошло имя Май, потому что ты сам как май, такой же тёплый, светлый и даришь надежду на прекрасное лето. Ласковый май. Помнишь, группа такая была?       Я помолчала, затем слабо улыбнулась, представив, что ответил бы мне несуществующий собеседник.       — Они ещё выступали в нескольких городах одновременно.       Я так хочу, чтобы он меня услышал. Чтобы он мне ответил. Чтобы мне не пришлось отвечать самой себе.       — Смешно так: в Петербурге и Владивостоке в один и тот же вечер. Или в Москве и Тюмени. Или вообще, в Харькове и Венеции. Интересно, они ездили с гастролями в Венецию? Вряд ли… Зря, если не ездили. Я бы поехала. Помнишь, ты говорил, что в Венеции даже камни пахнут морем? Мой… знакомый там был, и сказал, что камни там пахнут… ну совсем не морем. И каналы тоже пахнут не морем, а кое-чем другим, в приличном обществе не называемым. Наверное, просто всё дело в том, что Венеция для каждого своя. Моя Венеция — это мой город, Санкт-Петербург, моя Северная Венеция, и я его люблю. Я очень его люблю.       Высокое, недостижимо высокое бледно-серое небо над головой ничего мне не ответило, и это понятно — я несла такую чушь. Говорила, что взбредёт в голову, просто потому, что больше не могла молчать.       — Санкт-Петербург — ужасно длинное и неудобное название, и так никто не говорит, кроме экскурсоводов. Мы называем наш город Питер. Может, не так красиво звучит, но гораздо больше похоже на имя, словно окликаешь старого знакомого. Вот он идёт впереди тебя, вынырнув из толпы, и ты радостно подбегаешь сзади, хлопаешь его рукой по плечу, и он оборачивается, и улыбается тебе, и глаза у него сияют. Всегда разные глаза: голубые, когда отражают небо, серые, когда идёт дождь и над Невой поднимается туман, зелёные, когда ярко светит солнце на молодые весенние деревья…       Небо молчало. Я не сдавалась.       — Я прочитала книжку про Питера Пэна. Забавно так, город Питер и мальчик Питер… Пэн — значит «Пан», был у римлян такой лесной дух, он играл на флейте. Или свирели… А может, дудочке? Нет, на дудочке играл Лель из русских сказок, это я помню, смотрела в детстве сказку про него. Не помню, как же звали актёра, играющего его роль… он был очень похож на тебя. Точно так же улыбался. Он играл на дудочке, и наступала весна. Хм… или всё-таки на флейте?.. Я запуталась.       В горле пересохло от долгой бессмысленной тирады, и я сделала глоток из остывшей чашки. Фу, чай горький, сахара-то нет. Сегодня был чёрный чай — зелёный закончился. Коричневая поверхность чуть порябила от движения и вновь стала гладким зеркалом, пытаясь отразить безжизненное небо без единого узора облаков. Неправильное небо. Неправильный чай.       — У художников есть такой приём: чтобы увидеть рисунок свежим взглядом, нужно его «отзеркалить» в фотошопе. Сделаешь так — и сразу видны ошибки, которые ты до этого ни за что бы не заметил. Людей тоже нужно отзеркаливать, и для этого можно даже использовать кривое зеркало. Прямое просто покажет изъяны, а кривое вывернет всё так, что покажет идеал.       Я замолкла и сглотнула внезапно ставший в горле ком из-за воспоминаний о совсем недавнем событии. Я ведь ходила на следующий день в парк, когда проснулась и не обнаружила рядом Фея, когда он не пришёл на зов, как я ни надрывалась… Ходила и не нашла там никакой комнаты смеха. Кассир только пальцем покрутил у виска на мой вопрос. Я не знаю, что это было, это просто не могло быть реальностью — слишком странно и слишком в лоб. Ну разве может существовать небесная канцелярия в таком прямом и грубом смысле? И чтоб туда можно было попасть через зеркало в парке! Что за чушь, мне просто это приснилось! Но… тогда почему он больше не приходит?       — Знаешь, однажды — я тогда ещё училась в школе — мы с родителями ходили в городской сад на аттракционы. Я зашла там в комнату зеркал…       Непроизвольно всхлипнув, я с усилием продолжила:       — Везде были кривые зеркала, родители смеялись над своими нелепыми отражениями, а мне тогда вдруг стало неловко, даже стыдно. Я всегда была пухлой и неказистой, но осознала это только в тот момент, когда зеркала грубо подчеркнули мои недостатки, преувеличили их. Я отворачивалась, отворачивалась, и случайно наткнулась взглядом на одно зеркало. Увиденное так поразило меня, что я встала на месте столбом, боясь пошевелиться и испортить иллюзию. В зеркале отражалась я, но не совсем я, даже совсем не я — там я была красивая и стройная. До сих пор гадаю, как так могло получиться? Когда я случайно переступила с ноги на ногу, отражение исказилось, и я снова стала уродиной. Но я запомнила тот момент, когда я себе полностью нравились. Такого больше никогда не было.       Я вздохнула, вспомнив тот яркий образ, который наверняка изрядно приукрасило моё воображение. Тут же вспомнила другое. И слегка улыбнулась.       — А вот когда ты меня передразнивал, ух, как же мне это не нравилось! Было так обидно, что я говорю тебе что-то серьёзное, что меня возмутило или там расстроило, а ты кривляешься! Я тогда не понимала, что ты просто изображаешь меня, как те кривые зеркала. Я не нравилась себе, поэтому мне не нравились мои отражения. Ты мне ещё сказал: «Ты не любишь себя, так нельзя». Нужно верить себе и верить в себя.       Небо всё так же не желало вступать в диалог. Согласна, тема не особо интересная. Но можно было бы хотя бы из вежливости выказать подобие интереса? Хоть бы солнечный лучик показался. Мир безнадёжно посерел, будто из него ушло самое важное. Даже золотые шапки на соборе потускнели.       — Помнишь, я сказала, что важнее всего научиться верить? А ты помолчал и ответил: «Нет. Важнее всего — научиться прощать».       «Прости меня. Я очень хочу, чтобы ты вернулся. Я скучаю по тебе. Вернись ко мне, я тебя очень прошу. Вернись ко мне…». Я просила об этом тогда, в тот раз, когда накричала на него в приступе плохого настроения, обидела ни за что. Я была так виновата… А он всё равно простил меня.       Неправильное небо в чашке помутилось.       — Знаешь, какой момент был для меня самым горьким? Не тогда, когда украли мою идею. И не тогда, когда я проиграла. А когда я спросила: «Ты решил вернуться?», а ты в ответ покачал головой и сказал: «Я тебе уже не нужен». Я думала, случилось самое невозможное — второй шанс на чудо, но ты лишь пришёл попрощаться. Я сразу поняла, что спорить без толку, но, хуже того, думала в тот момент о том, что должна успеть на ту защиту проектов… Это казалось важнее в тот момент. Я опомнилась потом, когда проиграла и молча собирала свои ненужные макеты посреди пустого зала. Да, знаю, это было важно, очень важное звено в цепи, но сейчас она оборвалась, и я снова там же, откуда начинала — нигде.       На столешницу рядом с рукой упала капля и расползлась тёмным пятном.       — Я ведь сразу раскаялась тогда, когда прогнала тебя. Я каждый день стояла на нашей крыше и смотрела в небо. Я тебя звала, просила вернуться, но в ответ получала пустоту и молчание. Ты мерещился мне на каждом углу, мне чудилось, что я вижу тебя в толпе. Но когда я хватала человека за плечо, оказывалось, что это совсем не ты, и я снова оказывалась будто в огромном пустом пространстве. Одна среди толпы. Почему ты не вернулся? Неужели ты меня не слышал?       Мне придётся отвечать самой себе. Не сделает же это за меня дождь.       — Знаю. Ты не мог. Я сказала, что тебя нет.       Когда какой-нибудь ребёнок говорит, что не верит в фей, одна фея умирает.       В чашку словно бросили камень, и тёмное озерцо пошло маленькими круговыми волнами. Буря в стакане… Цунами в кружке. Оставшимся на берегу жизненно необходима надежда на спасение.       — И всё-таки я уверена: всё, о чём я мечтаю, сбудется. Достаточно в это верить, сильно-пресильно. Верить и надеяться, что где-то впереди мелькнёшь ты, обернёшься и наши глаза встретятся. И мы снова вместе пойдём по городу, который я так люблю. Люблю… Люблю…       Я бессмысленно повторяла это слово, перестав понимать его значение, а главное, зачем это говорю. Что я люблю? Или кого?       — Давай так? Сейчас я обернусь, а ты стоишь у меня за спиной.       Пустота без всплеска проглотила мои слова. Отдалённый шум города внизу, достигая высоты крыши, сливался в неясный гул, будто гудел сам воздух от скрытого напряжения, в ожидании. Сейчас, вот сейчас, я обернусь, я знаю… От резкого движения разметались нечёсаные волосы и ударили в глаза, на мгновение ослепив, и я инстинктивно закрыла их. Когда же открыла, то встретилась взглядом с пустотой. И дождь на самом деле не шёл. Я поняла это по мокрым щекам, в то время как вокруг всё было сухо. «Слёзы это слабость, надо их простить себе». Сердце будто вмиг покрылось морозной коркой.       — Где ты? Ты мне так нужен… Ты меня слышишь? Фей?..       Никто не отвечал. Я так и не успела ему ничего сказать. Сказать, как он мне важен, почему он мне нужен, и как я…       — Я люблю тебя.       И небо наконец ответило мне. Оно заплакало.       Где-то внизу кто-то включил радио, и влажный ветер подхватил и понёс пронзительно-грустную мелодию.       Мы обязательно встретимся, слышишь меня? Прости…       Там, куда я ухожу — весна.       Я знаю, ты сможешь меня найти.       Не оставайся одна…