Beati possidentes («Счастливы владеющие»)

Луна зябко поёжилась и выглянула в окно. Что такое стряслось с погодой? Еще час назад над Оттери-Сент-Кэчпоул синевато-чернильное вечернее небо было чистым и прозрачным, и всего за каких-то пятнадцать минут картина изменилась до неузнаваемости, как будто высшие силы ни с того, ни с сего разгневались на никчемных людишек за какую-то непростительную провинность. Налетел жуткий холодный, пронизывающий до костей ветер, какой бывает только поздней осенью. Его резкие порывы принялись творить на земле нечто невообразимое: вырывать цветы и кустарники из почвы с корнем, целым гуртом поднимать в воздух не успевших укрыться в своих норах, пищащих от страха садовых гномов, а после расшвыривать их по сторонам, словно семена бешеного огурца. На небе вершилось не менее фантасмагорическое действо. Со всех сторон прямо над домом Луны, словно он был неким центром вселенского притяжения, собирались, как кусочки дьявольской мозаики, огромные тучи, каждая из которых, встав на своё место, наливалась свинцовой тяжестью и чернела на глазах. Как только последняя часть этого невообразимо величественного и, в то же время, пугающего своей таинственностью пазла встала на свое место, в центре его полыхнули несколько молний подряд, ослепив всех земных ничтожеств сильнее, чем солнце в зените или вспышка какого-то взрыва. От мелькания этих ярких белых полос становилось больно глазам. Они, точно раскаленные иглы, сшивали воедино разрозненные черно-фиолетовые кусочки, напитанные дождевой влагой, словно пиявки кровью. Через несколько минут над землей прокатились мощные раскатистые удары грома, небесные хляби разверзлись, и на землю хлынул леденящий ливень, непроницаемой стеной загородивший от Луны, испуганно уставившейся в окно, окружающий мир. Девушка, отшатнувшись, пискнула и поспешила закрыть окно, рамы которого, едва держась на проржавевших петлях, резко хлопали на ветру, угрожая оторваться в любой момент. Стекла жалобно позвякивали, едва сдерживая напор урагана. Кое-как справившись с непослушными щеколдами, Полумна почувствовала себя в относительной безопасности. Утерев лицо, забрызганное хлесткими каплями, она оглянулась вокруг и, взяв со стола палочку, разожгла огонь в камине; дрова, занявшись, как следует, начали весело потрескивать, разгоняя, царившие в комнате холод и темноту. Все признаки наступившего долгого одиночества были налицо. Шесть долгих месяцев Луне предстояло завтракать и ужинать без любимого, засыпать и просыпаться в холодной постели, коротать долгие осенние и зимние вечера с самой собой. В таком случае, действительно, прав был Рольф, говоря, что самой действенной прививкой от тоски должна стать работа. У друзей – своя жизнь, и девушка прекрасно понимала, что никому из них по большому счету нет до нее никаких печалей. Все заняты своими делами, своими проблемами или, как Гермиона, собственными удовольствиями, весьма сомнительными, на взгляд Полумны. Оглядевшись, Луна решила зажечь побольше свечей с ароматизирующими веществами, которые они лепили вместе с Рольфом. Эти теплые будоражащие запахи будут напоминать ей о любимом и прогонят хоть ненадолго тихую саднящую грусть, поселившуюся в сердце с отъездом жениха. Она достала из коробочки под диваном несколько самодельных свечек с неуклюже обтяпанными боками и расставила их на шкафах, на столе, на каминной полке. Взмах палочкой, и на концах фитильков весело затрепыхались желтые игривые огоньки. Полумне всегда нравилось наблюдать, как горят свечи, словно проживают какую-то особенную, непохожую ни на что жизнь – короткую, но выразительную. Её завораживали движения пламени, облизывавшего воск, а причудливо застывающая тягучая масса, капельками стекавшая вниз, вызывала в воображении образы то подводного царства, то Запретного леса, то пейзажей с далеких неведомых планет. Есть не хотелось. Луне после сегодняшнего неприятного открытия кусок в горло не полез бы. Девушка решила не ужинать, просто выпить горячего чаю на диванчике перед камином и как следует подумать над тем, что ей удалось увидеть сегодня в воспоминаниях Трэверса. Шелковый халатик, накинутый перед сном на голое тело, плохо спасал от холода, которым тянуло изо всех щелей в этом нелепом полуразрушенном строении. Луна укуталась в плед и, поджав под себя босые ноги, устроилась прямо перед огнем с кружкой ароматного обжигающего напитка. Несмотря на усталость сон никак не шел к ней. Все мысли молодой ведьмы были заняты тем, что она сегодня увидела в думосбросе. Огромные голубовато-серые глаза пристально уставились на пламя, жадно пожиравшее дрова, а в голове царил полный хаос. «Неужели это он? Как он мог? Ведь я же сама, будучи упрятанной в подвал Малфой-мэнора, ни одного грубого слова от него не слыхивала, а тут… Чудовище какое-то с замашками неандертальца», – впечатления Полумны от увиденного постепенно, повинуясь когтевранской дрессировке, начинали укрощаться рациональной составляющей. Первоначальный сумбур мало-помалу уступал место некоей упорядоченности, которая давала возможность всесторонне проанализировать воспоминания, слитые мучителем её отца. – «Так, давай, подумаем», – девушка как будто разговаривала сама с собой, пытаясь разложить по полочкам всё, что было ей известно. – «Оборотное зелье в этом случае вполне могли применить. Слишком много было тех, кому богатство Малфоев и их близость к Темному Лорду в те времена стояли поперек горла. А, может, и еще что-то. Только у дураков, уродов и нищих нет завистников. Меня сбило с толку поведение Гермионы, которая в объятиях Драко была сама на себя не похожа – чисто два совершенно разных человека. Ведь если б не её слова о Роне и о любви к нему, я бы, как пить дать, подумала, что неведомый злопыхатель пытается подставить нашу героиню войны…» Луна отхлебнула глоток чая с ромашкой и мятой и принялась уже спокойно сопоставлять в уме дальнейшие картинки, промелькнувшие днем в думосбросе. «Я видела всё это глазами Трэверса. Странно, как же так? Выходит, что этот скотина совершенно спокойно шел за Малфоем до самой камеры Клаудии, как будто был специально приглашен полюбоваться происходящим. Нет, он вполне мог применить Дезиллюминационные чары», – Луна в отчаянии потерла лоб одной рукой. Её убивал тот факт, что без своей палочки Трэверс не мог подделать эти воспоминания, значит, он на самом деле видел все то, что видела она. Только вот поведение Малфоя и его речь никак не вязалась в ее голове с привычным образом. «Не мог Малфой так себя вести… Ну, не мог, и все тут. Ведь плачущая Клаудиа, умоляя негодяя не прикасаться к ней, напомнила, что он пообещал ей, что лично сам не дотронется до неё. И вдруг – такая мерзость… Да еще эти плебейские присказки про курочек и гусынь. Мог ли настоящий Малфой так выражаться?» – Полумна зажмурилась, пытаясь задавить в себе подозрение в отношении Люциуса, касающееся этого гнусного поступка. И опять пример Гермионы, вступившей в тайную связь с Хорьком – такую невообразимую, такую запретную со всех сторон – пресекал все хрупкие попытки реабилитировать Малфоя-старшего, который что угодно готов был ей наплести, лишь бы не позволить полоскать свое имя в грязных скандалах накануне главного для него рывка – выборов в Визенгамот. Луна вздрогнула, ощутив не только слухом, но и кожей, как свирепые раскаты грома потрясают хрупкий уязвимый мир земной своей мощью. Дождь хлестал, словно из ведра. Она поднялась с дивана, поставила кружку на стол и, как была, закутанная в мягкую темно-синюю ткань пледа, подошла к окну. За окном бушевала стихия. На улице было темно, хоть глаз выколи. Невозможно было разглядеть даже далекие огни «Норы» и миленького особнячка Фосеттов. На несколько миль вокруг – непроглядная холодная злая тьма. «Хорошо, что Гермиона с Роном решили сегодня не приходить», – мелькнула мысль у Луны. – «Как бы они добирались обратно? Впрочем, аппарировать отсюда вполне можно, главное, хорошо представлять, куда переместиться хочешь», – она не знала, что Гермиона в своё время уже сумела аппарировать из этого дома, и не одна, а вместе с Гарри и Роном. Необъяснимое волнение, некое подобие предчувствия сдавило вдруг ее грудь. Луна, еще раз взглянув в окно, по стеклу которого потоками стекала вода, снова уселась на диван, а мысли её вновь вернулись к Люциусу Малфою. «Волосы!» – размышления Полумны окончательно конкретизировались. – «Конечно… Волосы. Люциус сроднился со своими длинными ухоженными прядями, а этому чудовищу, на которое Трэверс дал ей возможность «полюбоваться», они явно мешали, как будто он не знал, куда их девать и что с ними делать. В конце концов, если бы самому Люциусу приспичило вдруг покувыркаться с этой несчастной магглой, он вряд ли стал делать это в собственном облике. Хлебнул Оборотного с чьим-нибудь волосом, и дело с концом. А тут, явно все шиворот-навыворот: этот упырь шел так, как будто желал, чтобы его получше рассмотрели, все время оглядывался назад, как будто демонстрировал себя. Впрочем, он мог заметить или почувствовать какую-то слежку за собой. В таком случае, разве настоящий Люциус, вряд ли желавший быть узнанным, не взмахнул бы палочкой и не сотворил бы «Фините Инкантатем», чтобы снять Дезиллюминационные чары со своего соглядатая?» Полумна совсем запуталась, а тут еще так некстати вспомнилась подергивающаяся щека мужчины, стоявшего перед Клаудией. За Люциусом она такого нервного тика никогда не замечала: ни в Отделе тайн, ни в плену в Малфой-мэноре, ни в течение трех лет, пока работала с ним над делами приюта. Опять-таки, откуда у типа из воспоминаний Трэверса ключи от всех камер подвала? Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Девушка нервно отхлебнула последний глоток чая и, судорожно сжав пустую кружку в руках, вновь уставилась на огонь в камине. Кроме того, ей не давал покоя разговор Шеклболта и какого-то маггла, подслушанный ею через думосброс. Еще и в эту неприятность она ухитрилась впутаться невзначай, из-за своей неловкости. Смысл этой беседы остался для Полумны полностью темным, если не считать одного пунктика – Малфоя хотят убрать, в крайнем случае, сильно пододвинуть или связать руки. О каком деле идет речь, о каких обязательствах? Это и вовсе осталось тайной за семью печатями. Ясно одно: у Кингсли и этого мужчины – Стоукса – общие цели, и Малфой – им явная помеха. В голове Луны галопом пронеслась мысль о возможности связать каким-либо образом воспоминания Трэверса по поводу причастности Малфоя к отцовству Генри Стокса с делами министра и маггла-миллиардера, но она не задержалась и испарилась так же молниеносно, как и появилась. Из тяжких раздумий девушку вывел какой-то странный непонятный звук – то ли поскребывание, то ли царапание. Она вздрогнула от неожиданности и застыла. Ей стало очень страшно. Несколько секунд Луна неподвижно сидела в полной тишине, напряженно прислушиваясь и дожидаясь, не донесётся ли вновь этот загадочный шум; даже дрова в камине, казалось, перестали весело и жарко потрескивать, а ливень – монотонно барабанить по крыше и стеклу. Ничего больше не услышав, Луна облегченно вздохнула и встала с дивана. «Такая погода кошмарная. Разве кто-то будет в такой дождь и в такое время бродить на окраине деревушки и что-то вынюхивать? Впотьмах и шею свернуть недолго. Тем более, что кругом грязь непролазная, и воды по колено», – Луна покачала головой, вспомнив, что к смешному домику Лавгудов от деревни вели только тропки через поля, на которых жители Оттери-Сент-Кэчпоул выращивали люцерну для коров и лошадей. Девушка, успокоив себя, отправилась на кухню. Ей захотелось полностью расслабиться и, наконец, уснуть. Лучше всего для этого выпить горячего грога. Она улыбнулась, вспомнив о маггловском роме, бутылку которого притащил как-то Рольф. Он и научил невесту удивительному рецепту. Эта смесь прекрасно согревает, расслабляет и, вообще, даже здорового кентавра способна усыпить. Рольф добавлял туда не только сахар и лимон, а еще и ложечку кленового сиропа. Луна облизнулась и принялась за дело: поставила в маленькой пузатой кастрюльке кипятиться воду с сахаром, затем, помешивая, добавила в сладкий кипяток стакан рома и ломтик лимона, а когда темно-коричневая, карамельного оттенка смесь запузырилась, влила ложечку кленового сиропа. По кухне поплыл изумительный запах. Девушка погасила огонь и перелила смесь в любимую кружку Рольфа. Отлично, просто отлично, главное, выспаться, как следует, и не опоздать на работу. Белые пальцы Луны обхватили кружку, а ноздри втянули сладкий опьяняющий запах. Она прикрыла глаза, но не успела сделать даже маленький глоточек, как звук, испугавший ее десять минут назад, повторился снова. На сей раз, он раздавался четко и явственно, и сердце девушки заколотилось от страха в два раза чаще. Она поставила кружку с горячим грогом на стол, побежала в комнату и схватила палочку. Медленно ступая босыми ногами по миленьким лоскутным половичкам, она приблизилась к входной двери. Ветер на улице завывал, как оборотень. Луна чутким ухом различила, как по откосу бегут потоки воды, наверняка, пополам с землей и грязью. «Кто бы это мог быть?» – девушка тряслась, как осиновый лист. – «Давай, не бойся, зайчишка-трусишка», – подбадривала она себя, – «может, всего-навсего, какой-нибудь бездомный щенок потерялся. Так даже лучше, мне с ним веселее будет. Я его отмою, высушу и буду спать с ним». – Люмос! – Полумна распахнула дверь, выбросив вперед руку с палочкой. На крыльце едва заметно шевелилась какая-то огромная мокрая черная куча. «Это еще что?» – удивленно подумала девушка, приблизив палочку к малопонятному созданию. В том, что это живое существо, Луна почти не сомневалась: оно едва шевелилось и постанывало мужским голосом. – «Наверное, неизвестный науке гигантский мозгошмыг», – робко предположила она, пытаясь в промозглой черноте разглядеть чудовище получше. Сделать это было весьма затруднительно, так как ветер буквально вырывал палочку из рук и грозил унести с собой в неизвестном направлении. Интуиция подсказывала Полумне, что лучше с неизвестными тварями вести себя поосторожнее, вдруг они кусаются или, еще хуже, брызгаются ядовитыми выделениями из разных там жал, шипов и тому подобных гадостей. – Помогите мне… Прошу вас… – произнесла вдруг «тварь» человеческим голосом, хоть и совсем слабым, а затем надрывно закашлялась. И Луна, едва расслышав этот голос сквозь шум ветра и воды, могла бы поклясться, что очень хорошо знает, кому он принадлежит. *** – Мистер Малфой, – темноволосая девица, которой Люциус заказывал порт-ключ, склонилась над ним, едва коснувшись его плеча. – Мистер Малфой, ваш портал доставили. Отправление со стартовой площадки номер двенадцать через пять минут. Люциус открыл глаза, чувствуя, что его изрядно потряхивает. Он поднялся, ощущая легкое головокружение. Пелена перед глазами рассеивалась медленно и неохотно. Мужчина с огромным трудом сосредоточил взгляд на ведьме, пытавшейся всучить ему ярко-желтый светящийся шарик. – Что это? – спросил он, пытаясь нацепить на лицо привычную непроницаемо-холодную маску. – Говорю же, ваш портал. Поспешите на место отправления. Он должен вот-вот сработать. Спорить с девицей и попытаться отказаться от заказа Люциусу почему-то не пришло в голову. Может быть, потому, что она зверски раскалывалась от боли, а может, еще потому, что все силы приходилось тратить на то, чтобы удержаться на ногах. Люциус чувствовал, что его начинает колотить все сильнее и сильнее. Он пожалел, что вздумал отправиться в Англию так поздно, и чувствовал необходимость выспаться, как следует. Только вот задерживаться дольше в этой убогой гостинице после проигрыша английской команды у него не было никакого желания. – Благодарю вас, мисс, – сухо произнес он и, подхватив трость, направился к лестнице, ведущей на стартовую площадку для перемещения порталом. – Прикажите эльфу, пусть немедленно доставит мне наверх мои вещи. Они в пятнадцатом номере и уже собраны. Ведьма кивнула и щелкнула пальцами, а Люциус, пошатываясь и жмурясь от сильной боли, сдавившей виски, отправился наверх. Открыв дверь на площадку, Малфой резко вдохнул прохладный воздух и судорожно закашлялся, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы от напряжения, после чего принялся искать носовой платок в карманах мантии. «Неужели я заболел?» – подумал он со страхом в последнюю минуту перед перемещением. – «Нужно было заказывать портал до мэнора, а не тащиться к этой дурочке в непонятно какую глушь. Где были мои мозги? Еще не хватало, если я перед ней начну сопли утирать или кашлять ими, как тролль». На размышления времени почти не было. Он встал на квадратик с номером, который был указан на шарике-портале. Через несколько секунд перед ним появился домовой эльф с глупо выпученными глазами, держащий в лапках его чемодан из искусно выделанной крокодиловой кожи. «Вылитая Лавгуд», – отчего-то подумал он, забирая чемодан и взглянув сверху вниз на домовика. В эту же секунду порт-ключ сработал. Привычный рывок подхватил лорда Малфоя, чтобы доставить на окраину Оттери-Сент-Кэчпоул. Не успел Люциус ощутить под ногами землю, как сразу же был сбит с ног резким порывом ветра, которому, впрочем, помогло то обстоятельство, что под великолепными лакированными сапогами из драконьей кожи у мужчины оказалась не твердая поверхность, а склизкая грязь. Вокруг не было ни души, ни огонечка, а небо, словно в насмешку, обрушило на аристократа, очутившегося незнамо, как и неясно – где, целый ушат ледяной воды. Мантия Люциуса, взметнувшаяся на ветру, тут же промокла и тяжелым, сжимающим сердце холодным панцирем прилипла к телу. «Куда я попал? Зачем я здесь?» – Люциус, несмотря на дрожь, пробиравшую до костей, плавно переходящую в жар, все больше и больше охватывавший его, пытался мыслить рационально, вот только в голове его метались самые неподходящие мысли, вернее, их обрывки. – «Нужно поскорее подняться из грязи… Почему во всей деревне нет ни одного огонька?.. Нужно искать дом Полумны Лавгуд… Не дай Мерлин, угодить к живущим поблизости Уизелам… Как холодно… Я умираю… Попробую аппарировать к воротам мэнора…» Последний отголосок сознания подсказал мужчине, что нужно доставать волшебную палочку и аппарировать поскорее, пока он совсем не свалился тут в деревенское дерьмо и не замерз в нем насмерть. Только вот справиться с этим было бы непросто и здоровому человеку. Встать не получалось, ветер каждый раз сбивал его с ног, а пелена дождя, насквозь пропитавшего его одежду сыростью, не давала возможности оглядеться и понять, куда делась трость. При падении она отлетела куда-то в сторону. Кромешная тьма оказалась коварной союзницей дождя в том, чтобы полностью сделать его беспомощным и жалким. Люциус бессознательно ощущал, как жар плавит мозги и застилает глаза, а рука беспомощно шарит вокруг по грязи в поисках трости, в которую была вмонтирована палочка. Когда, наконец, пропажа обнаружилась, лорд Малфой напоминал огромного навозного жука. На нем сухого места не было. «Нет, так нельзя», – вовремя спохватился Малфой, теряя последние силы в борьбе с жестоким ветром. – Аппарировать в таком состоянии – значит, почти наверняка схлопотать расщеп. Только бы добраться до Лавгуд, а там потребую у неё, чтобы связалась с моей семьей… Нет… Тоже нельзя… Что подумают домашние, когда узнают, что меня занесло в эти дебри к какой-то полоумной дурехе. Зачем, спрашивается? Я и сам не могу понять, зачем я здесь…Тоже мне, слизеринец… Не мог предположить, что здесь такая буря? Как же быть? А… да…» – Люциус едва поднялся, дрожа от холода. Он уже не чувствовал тела, настолько сильным было переохлаждение, вызванное пронизывающим ветром и дождем. – «У нее же есть разрешение от министра на изготовление любых порталов… Это очень кстати…» Люциус шатаясь, попытался выпрямиться, чтобы оглядеться. Разумеется, ничего разглядеть не удалось. Вокруг него была лишь непроглядная темень, стена дождя и красные пятна перед глазами. Надрывно кашляя, он попытался найти в темноте свои вещи. Трость, не смотря на судороги, он крепко зажал в руке и теперь шарил ею вокруг, пробуя нащупать небольшой изящный чемоданчик, затерявшийся после перемещения неизвестно где. После пяти минут безуспешных поисков Люциус уже едва двигался, а еще нужно было добраться до хоть чего-нибудь похожего на человеческое жильё. В какой стороне оно могло находиться, Малфой не имел понятия. Промокший до нитки мужчина, едва держась на ногах, вообще ничего не соображая, сиротливо оглядевшись, тронулся, прихрамывая, куда глаза глядят. Они у него, честно признаться, сейчас не могли бы разглядеть собственную трость, на которую он опирался. Приходилось брести наугад. Даже палочку достать было страшно. Не дай Мерлин, ветер вырвет ее из рук, и тогда всё, пиши – пропало. Только неукротимая жажда жизни, владевшая всем его существом, помогала Люциусу держаться и не упасть в грязь. Он понимал, что если свалится, то уже не встанет. Ноги его промокли, в сапогах противно хлюпала дождевая вода. Он мечтал о сухости и тепле, а еще о маленьком пузыречке Бодроперцового зелья, которое быстренько бы привело его в чувства. Еще с запоздалым сожалением Люциус успел подумать о Водоотталкивающих чарах, прежде чем этот проблеск здравого смысла через секунду был поглощен волной подступившего бреда, вызванного лихорадкой. Перед мысленным взором начали проноситься какие-то абстрактные образы: гиппогрифы, парившие в небесах, квиддичные игроки на метлах, труп Темного Лорда, висящий почему-то вниз головой с высунутым раздвоенным змеиным языком, Драко, прихорашивающийся перед зеркалом, точно баба, кружевные манжеты на любимой рубашке. Все эти картинки, никак не связанные между собой, отвлекали остатки разума от ужасающей нагрузки, которая досталась его телу, действовавшему почти автономно от мозга и, во что бы то ни стало, пытавшемуся сохранить себя. Сколько времени он блуждал в холодной тьме, Люциус ни за что ни смог бы определить. Сильные, натренированные верховой ездой ноги сами несли его вперед. Он спотыкался, пока не догадался тростью, как слепой, нащупывать препятствия впереди. Так дело пошло быстрее. У него иссякали последние силы, но он продолжал брести, не чувствуя рук, ног и всего тела. Ощущался лишь зверский холод и невозможность пошевелить пальцами, конвульсивно сжимавшими трость. Люциус почти отчаялся и уже почти готов был сдаться беспощадной стихии на растерзание, когда впереди замаячила огромная тень. Жуткая сюрреальность, словно сошедшая с картины Дали, напоминала по форме нескладный цилиндр. В черноте мелькнул слабый огонек. Значит, это жилье, человеческое жилье. Строение невразумительной конструкции стало для Люциуса, своего рода, маяком. Он не задумался ни на секунду над тем, чье это жилье, пустят ли хозяева хотя бы на порог вымазанного в грязи с ног до головы, мокрющего, как мышь, позднего незваного гостя. Здравый смысл давно уже отключился, Люциуса вел через тьму лишь один из главных инстинктов, присущих всему живому – инстинкт самосохранения. «Еще двадцать шагов… пятнадцать… десять…», – мозг рефлекторно отсчитывал расстояние до вожделенного тепла. Дойдя до крыльца, мужчина поскользнулся на первой крутой ступеньке и упал, больно ударившись коленом о камни. – «Нужно проползти всего ничего… Чуть-чуть… Мерлин…Пожалуйста… Спаси меня…» Люциусу казалось, что во мраке ночи вокруг него собираются дементоры… Такие же, как в Азкабане. Тогда он думал, что нет ничего страшнее их облика и пустоты, разливавшейся в сердце всякий раз, когда эти призрачные отвратительные создания проплывали мимо его камеры. Холод, убивавший его сейчас, наносивший один за другим хлесткие удары по его измученному телу, был не менее ужасен. Ужасен именно потому, что убивал то самое тело, уничтожить которое дементоры были не в состоянии. В душе мужчина вдруг явственно ощутил чувство полного и окончательного отчаяния. Тогда, в Азкабане, он всё-таки верил… Верил, что Лорд, как и обещал, освободит своих верных слуг из заточения. Теперь же Малфой не сомневался: дверь не откроется, его не пустят в дом, и ему не удастся ощутить блаженное тепло и сухость. Самое обидное во всем этом то, что он сумел дойти, достиг цели, а перед ним вдруг, как из-под земли, выросла неприступная каменная стена, и никакой Бомбардой её не прошибешь. Сил не хватит… Их не хватало даже для того, чтобы доползти по ступенькам до двери и постучать по ней тростью. Жар пожирал его изнутри, а невыносимо холодные струи продолжали бичевать снаружи. Прежде, чем придется провалиться в небытие, нужно было сделать последнюю попытку. Вот тогда, если дверь не откроется, перед вечностью можно было с полным правом сказать самому себе: «Да, я сделал всё, что мог». Люциус едва дышал. В ушах у него страшными булькающими звуками отдавались собственные хрипы. Встать на ноги он уже был не в силах, что ж, придется ползти по ступенькам. Как же не хотелось производить никаких лишних действий, для Малфоя они сейчас представляли предел человеческих возможностей. Тем более, если понимаешь, что результатов никаких не будет. Перед тем, как тело для спасения и последней мобилизации потребовало отключить главный энергопотребитель – мозг, предпочитая действовать без него, имея на вооружении лишь условные и безусловные рефлексы, последней мыслью, вяло просочившейся наружу из коры больших полушарий, была мысль о том, что несчастные магглы и грязнокровки в его замке, мучимые Темным Лордом и его приспешниками, пытались так же, как и он сейчас, совершить эти последние инстинктивные телодвижения… Отползти, прикрыть лицо руками в защитном жесте, даже брыкаться. И ведь знали, что все бесполезно, но пытались… И он должен… должен… И он пополз по ступенькам. Как слизень, как флоббер-червь, не чувствуя ничего: ни холода, ни боли в ушибленном колене… Одна ступенька, вторая, третья… Сколько же их? Они не кончаются и не кончаются. А жить с приближением к заветной двери хочется всё сильнее и сильнее. Это же так невыразимо сладостно – ощущать биение собственного сердца, тепло, видеть любимое родовое гнездо заново отстроенным и величественным. Так приятно… различать щебетание птиц в парке… Оно звучит, как ласковое воркование… И блики огня... такого жаркого, такого уютного. Это же просто здорово – устроиться в мягком кресле, укутаться в плед и протянуть руки к трепыхающимся в камине золотистым языкам. А после доброй порции вкуснейшего пунша так весело пробежаться по темным коридорам мэнора… Как в детстве… Люциус, словно наяву, видел со стороны, как он, семилетний мальчишка, несется в сторону кухни, где покойная матушка командовала эльфами, колдовавшими над секретными маринадами или утонченными наливками. Даже запах яблочного уксуса он ощутил так реально, словно все вокруг было до остатка пропитано им. Длинные светлые волосы рассыпались по плечам, а свежие мальчишеские щечки сияли, как спелые яблочки; в то время им было далеко до теперешней аристократической бледности. Как хочется вместе с отцом прокатиться на своем любимом жеребце Атланте по парку. Наверное, сегодня стоит попробовать догнать неуловимого Абраксаса, летевшего впереди, как ветер, на арабском скакуне Гиперборее. – Сэр, – слышит Люциус со стороны свой мальчишеский голос, – посмотрите, как у меня получается! – он со всей силы ударяет шпорами коня по бокам, срывается в галоп и, подъезжая к Абраксасу, видит, что вытянутое худое лицо главы рода Малфоев искажено злобой. В серых глазах отца – желание причинить боль, унизить, вытряхнуть душу. Впрочем, сам Абраксас называл это воспитанием настоящего малфоевского духа. До этого он ограничивался суровыми выговорами и запиранием за малейшие провинности в темной тесной комнатке на чердаке Малфой-мэнора. В тот день, вероятно, Абраксас решил, что пора переходить к более радикальным мерам, дабы не позволить своему наследнику вырасти слюнтяем и маменькиным сынком. – Ты, негодяй, – шипит отец, – что ты наделал? Как ты, недоносок, посмел покалечить лошадь – благороднейшее и красивейшее животное! Сейчас ты на своей шкуре узнаешь, каково это, когда тебе пускают кровь. – Папа, папочка! Я нечаянно, я больше не буду, – визжит маленький Люциус, захлебываясь слезами от ужаса, и сущность взрослого мужчины вновь целиком и полностью растворяется в том кошмарном дне и в том маленьком мальчишеском тельце. Он так же отчетливо, как и тогда, видит дикий взгляд серых глаз, растрепанные безжизненные платиновые волосы, которые с возрастом у Абраксаса начали редеть, чувствует, как огромная пятерня отца хватает его за ворот камзольчика и стаскивает с Атланта. Светловолосый малыш интуитивно понимает, что сейчас случится что-то чудовищное и непоправимое. – Аппарейд! – взмахивает Абраксас палочкой, и вот они уже в кабинете отца, который никогда не будет его кабинетом. Слишком много отвратительных воспоминаний, спрятанных глубоко, на самом дне израненной мальчишеской души, было связано с этим помещением. Мальчишка вырос, стал мужчиной, но этот страх перед грубой силой, испытанный маленьким Люциусом в полной мере в детстве, нынешний лорд Малфой не мог преодолеть до сих пор, как не пытался. Вот уж, правда, так легко быть наглым, самоуверенным и сильным со слабыми. Так же он боялся и Темного Лорда. А вот мальчишка Поттер не боялся и всегда, где только было возможно, звал его по имени. Очкастый полукровка сумел сделать то, на что никогда не отважился бы он, Люциус Малфой – бросить вызов Вольдеморту. Все существо Люциуса протестует против нахождения в том самом ужасном кабинете… И снова взрослый сильный мужчина вздрагивает, как давным-давно, сорок три года назад. Ужас, который он испытал ребенком, вновь охватывает его так же неумолимо. Ну, почему перед полетом в вечность безжалостная память подкинула ему для последнего переживания именно этот момент?! Почему? Люциус чувствует, как слезы беспомощности и отчаяния бегут по его щекам, а он не может понять, по какой коже прокладывают свой путь блестящие дорожки – по свежей детской или гладко выбритой мужской, с почти незаметными морщинками в уголках глаз. Бас Абраксаса грохочет прямо над ухом; он напоминает раскаты грома, и невозможно разобрать, что отец вещает возмущенным тоном, кроме жуткого приговора, слова которого точно растягиваются во времени: – Сейчас ты ощутишь в полной мере, негодник, все то, что испытывает несчастное животное, неся твою тушку на себе. И в следующий раз подумаешь головой, прежде чем увечить его, – отец достает хлыст и, схватив Люциуса за грудки, притягивает его ближе. В глазах – ярость, а за дверью слышится дикий крик Нелли Малфой: – Абраксас, отпусти Люциуса, ты же его покалечишь, зверь! Пусти! Открой… отдай мне моего мальчика!.. Абраксас не слышит жену, вернее, не собирается её слушать. С нею он побеседует так же серьезно, как и с сыном, но чуть позже. А пока он рывком сдирает с оторопевшего сына камзольчик, с помощью беспалочкового невербального Дифиндо разрезает бархатные короткие штанишки и, перегнув тоненькое мальчишеское тельце через колено, начинает резко и с оттяжкой наносить удары хлыстом по белоснежной детской округлой попке. На коже вспухают багровые полосы. Больно, как же больно!.. Кровь струится по бедрам, красно-огненная пелена застилает глаза. Люциус бьется в железных руках, еще пытается сопротивляться, но силы слишком неравны. Мальчик продолжает визжать, плакать, выгибаться, а жестокий хлыст снова и снова причиняет невыносимые мучения. – Папочка, прости… Папочка, я больше не буду! – голос ребенка срывается на хрип. Эти ощущения такие реальные, такие острые. – Помогите!.. Помогите… – мольбы малыша никто не слышит, кроме матери, но и она ничего не может поделать против своего мужа-тирана – дикого фанатика идеи чистоты крови и спартанских методов воспитания. Все, что ей остается – плакать за дверью и от отчаяния кусать руки. – Я здесь, хороший мой… Я здесь… – слышит Люциус незнакомый и ласковый женский голос. Потом чьи-то маленькие нежные ладони вырывают его из пучины страха и страданий, ласково поглаживают по плечам, спине, спускаются к исполосованным ягодицам, прижимают к себе, как младенца. Боль уходит в мгновение ока, и становится так хорошо, так спокойно. Он утыкается лицом в чистую атласную кожу, благоухающую вербеной, и, всё еще всхлипывая и вздрагивая, изо всех сил прижимается к своей неведомой спасительнице. Кто она такая? Откуда взялась? Разве это так важно? Слезы постепенно высыхают, и он, чувствуя себя защищенным и умиротворенным, проваливается во что-то мягкое и пушистое. Теплые спасительные руки продолжают гладить его по голове, перебирать волосы, сладкие губы, пахнущие ромашкой и мятой – нежно прикасаться к виску, а переливающийся, как хрустальный колокольчик, голосок не устает шептать слова утешения и поддержки: – Не бойся, малыш, ничего не бойся. Я никому не позволю обидеть тебя. Ты поправишься, обязательно поправишься. Все будет хорошо, Люциус, все будет хорошо. *** – Мерлин всемогущий! – вырвалось у Луны, как только она осознала, кто перед ней. Что может делать в такую погоду, в такой час на пороге её жилища гордый, надменный, холодный лорд Люциус Абраксас Малфой, да еще и в столь неподобающем виде? Впрочем, рассуждать по поводу его пребывания на ее крыльце было глупо: ветер становился все злее и набирал все большую силу. Да и сам Малфой ничего не скажет, он, похоже, без сознания. «А вдруг это опять Оборотное зелье?» – промелькнула мысль у Луны. – «Ведь он же отбыл на Чемпионат. Как он мог оказаться в Оттери-Сент-Кэчпоул?» Услышав хриплый стон, она очнулась. Как его занесло в эти края, она выяснит потом, а сейчас необходимо было действовать. – Мобилликорпус! – взмахнув палочкой, произнесла Полумна, и насквозь мокрый, перепачканный в грязи Люциус плавно поднялся вверх и проплыл по воздуху в теплую комнату, где около камина было почти жарко. В руке он крепко сжимал свою трость и, несмотря на отсутствие малейшего проблеска сознания, не собирался её выпускать. Опустив бесчувственного мужчину на пол, Луна побежала к входной двери, хлопавшей на ветру с гулким стуком. Заперев её, девушка вернулась в комнату и уставилась на неподвижное тело. «Может быть, послать Патронуса его жене и Драко. Пусть забирают отсюда свое сокровище. Возни с ним не оберешься, а ведь мне завтра на работу», – в первую секунду мисс Лавгуд испытала горячее желание поскорее отделаться от этого Пожирателя, представшего сегодня перед ней в воспоминаниях Трэверса в весьма неприглядном свете. Уже подняв палочку и задумавшись над самым светлым радостным воспоминанием, Луна сообразила, что Нарцисса, Драко и Астория могут быть дома не одни. С той поры, как Люциус принялся активно карабкаться к вершинам власти магического мира, в Малфой-мэноре то и дело принимали разных серьезных и нужных гостей. Вполне возможно, что в такой час в их родовом особняке мог устраиваться какой-нибудь прием или что-то в этом роде. На Малфоя ей, конечно, плевать, но если ее зайчик материализуется перед кучей посторонних магов и сообщит, что в такой час Люциус Малфой находится у нее в доме, проблем с Рольфом не оберешься. «Что ж, придется ждать, пока он не очухается», – брезгливо взглянув на замызганного по самые брови главу Попечительского совета Хогвартса, подумала Луна. – «Интересно, что с ним такое? Неужели он пьян, как Энтони-дурачок из наших местных магглов?» – Полумна, сколько себя помнила, никогда не видела этого смешного, больного на всю голову мужичонку, развозившего по утрам на старом драндулете молоко по всей деревне, трезвым. Она присела на корточки и, придерживая полы халатика, наклонилась над ним. – Моргана-заступница! – девушка подскочила, едва коснувшись его лба. – Да он весь горит! А у меня даже Бодроперцового зелья нет. Что же делать? Если не сбить температуру, у него начнется шок. Она кое-как перевернула высокого, довольно сильного мужчину с живота на спину. Его одежда и волосы были грязны, как будто он валялся в канаве несколько часов. С дорогих мантии и сюртука на пол натекла огромная лужа, а зубы рефлекторно начали выбивать дробь. «Так, чувствую, мне предстоит трудная ночка», – беря себя в руки, размышляла девушка. – «Значит, надо предупредить Гермиону, что я приболела и завтра не смогу прийти на работу. Впрочем, один день ничего не решит. Кингсли, надеюсь, все еще на Чемпионате, а Люциус вряд ли что-то способен возразить по поводу моего отсутствия. Главное, не забыть послать ей с утра Патронуса. Если я сделаю это сейчас, она непременно аппарирует сюда с обеспокоенным лицом. И Рональд с нею. Нет уж, лучше без них. Главное, чтобы Малфой не скончался тут скоропостижно». – Вот ведь, все соплохвосты на мою голову! – воскликнула Луна обеспокоенно осматривая лицо своего шефа, аккуратно убирая с него длинные светлые пряди, которые сейчас выглядели, наверное, грязнее, чем у самого Снейпа. – Даже бригаду из Мунго нельзя вызвать. Скандала не оберешься. Лицо у Люциуса было белым, как мел, руки холодны, как мрамор. Казалось, жизнь покинула его, если бы не тяжелое шумное дыхание, с хрипами вырывавшееся через раз из широкой грудной клетки. Полумна схватила волшебную палочку и быстро произнесла Высушивающее заклинание. Вода под Люциусом исчезла, одежда высохла, но была по-прежнему грязной и измятой. Стоны мужчины становились все громче и громче… – Как же сбить ему температуру? – спрашивала Луна саму себя, нервно убирая за уши собственные, свисающие на грудь светлые пряди. – Наверное, придется воспользоваться маггловским средством. Она, подумав, при помощи магии чуть отодвинула диванчик от огня и трансфигурировала его в удобную широкую кровать, после чего ринулась за бельем. Гад Малфой или не гад, она разберется с этим потом. Сейчас он лежал на полу ее гостиной больной, без сознания, терзаемый жестоким жаром, и похоже, у него начинался бред. Глаза его были закрыты, он судорожно пытался вдохнуть как можно больше воздуха, тело его начинали охватывать судороги, а головой мужчина резко мотал по полу из стороны в сторону, пытаясь, видимо, отогнать какие-то страшные видения, явившиеся к нему в бреду.. – Мама… Мамочка… – расслышала Луна жалобный стон мужчины, и от этих простых слов, произнесенных каким-то детским, наивным тоном, ей самой стало горячо, как на солнцепеке. «Простите, мистер Малфой», – думала мисс Лавгуд, заправляя кровать постельными принадлежностями – чистой простыней, двумя пуховыми подушками, теплым зимним одеялом. Девушка прекрасно знала, что когда волна жара схлынет, его начнет жутко трясти. – «Хотите вы этого или нет, но вам придется немножко покрасоваться передо мной в костюме Адама». Теперь требовалось раздеть его. Луна часто задышала, осознав, что ей придется увидеть обнаженным самого Люциуса Малфоя. Это было для нее слишком, но она понимала, что необходимо полностью обтереть его разбавленным уксусом, чтобы немного снизить температуру. Других средств у нее под рукой сейчас не было. «Ладно, надо, значит, надо», – закусив губу, успокаивала себя Полумна, расстегивая мантию, откалывая драгоценную брошь и кладя ее на стол. – «Как же разжать его пальцы? Их, похоже, судорогой свело. В трости у него, видимо, волшебная палочка, вот он и вцепился в эту штуковину, чтобы не потерять её». – Мистер Малфой, – прошептала Луна, прикоснувшись губами к удивительно маленькому для мужчины уху, – будьте добры, отдайте мне вашу трость. Я должна буду раздеть вас и уложить в постель, а с ней у меня ничего не получится. Давайте же, пожалуйста…» Девушка согревала горячим дыханием все еще ледяные руки Люциуса и, нежно поглаживая каждый палец, понемногу отгибала их до тех пор, пока ей не удалось забрать у него трость. Она положила ее рядом с брошью. «Так, вещей у него я что-то не наблюдаю. Никакого чемодана на крыльце не заметила. Значит, Диффиндо применять не будем. Вряд ли такой хлыщ, как Малфой, согласится, придя в себя, принарядиться в старую папину одежду». Луна продолжила разоблачать его, задыхаясь от волнения и необъяснимого предвкушения чего-то очень запретного. Дрожащими руками она расстегнула дорогой сюртук, жилет, затем, приподняв его чарами Левитации чуть вверх, аккуратно стащила всю верхнюю одежду и бросила ее на стул. Вздохнув глубже, Полумна принялась за рубашку. Мелкие пуговички на ней, украшенные причудливыми вензелями с буквами «М» и «L», казалось, никогда не закончатся, так много их было. Девушка зажмурилась и потихоньку, задержав дыхание, обнажила широкую красивую мужскую грудь с выделявшимися на ней рельефными мышцами. Живота, свойственного почти всем пятидесятилетним господам, у Люциуса тоже не наблюдалось. Наоборот, вся его фигура была образцом юношеской подтянутости и, в то же время, зрелой мужественной силы. «Мамочки, какой он все-таки!..», – Луна закатила глаза и тут же мысленно отвесила себе оплеуху. – «Пока ты будешь на него пялиться, он, тем временем, окочурится у тебя на полу. Доказывай потом, что ты не травила его и не авадила. Если тебя развезло так от вида его голого торса, что же станется, если ты снимешь с него штаны». Руки девушки коснулись кожи мужчины. Полумна ощутила страшный жар, сжигавший Малфоя, и решила поторопиться. Нужно было стянуть с него сапоги. Вся вода, хлюпавшая в них, была высушена заклинанием, но грязи в этих щегольских ботах оказалось полным-полно. Луна поморщилась и стянула с его ног дорогие тонкие носки, которые, понятное дело, чистотой тоже не отличались. Ступни очень изящной благородной формы оказались ледяными, как и руки. Вскочив, Луна кинулась на кухню, где на столе одиноко стоял остывший грог. От волнения забыв про Акцио, она с грохотом схватила большой медный тазик с полки, чуть не опрокинув все остальные кастрюльки и котелки, налила в него при помощи Релассио кипятка и, добавив холодной воды, чтобы не обжечь несчастного, смочила чистое полотенце, после чего бросилась назад. – Так, полежите, мистер Малфой, сейчас мы вам немного согреем ноги, – приговаривала она, стирая грязь, держа теплое полотенце вокруг ступней. Затем принялась растирать их. Вскоре, ноги его сделались такими же горячими, как и все тело. Дело оставалось за малым – брюки и белье. Луна сперва решила уложить больного в постель прямо так, но потом вспомнила, что для того, чтобы сбить жар, нужно обтереть уксусом все тело, а еще лучше – завернуть в простыню, смоченную раствором. «Я же не собираюсь на него таращиться», – увещевала сама себя Полумна, трясущимися руками расстегивая ширинку. Когда Луна стягивала брюки с трусами, она крепко зажмурилась, решив не поддаваться соблазну и не разглядывать Люциуса, как музейный экспонат. – «Я уже видела один малфоевский член, и ничего – не сгорела от неловкости», – подбадривала она сама себя, вспоминая тайное свидание Гермионы и Драко. – «Мне хватило, и, вообще, не такой уж он и страшный», – девушка изо всех сил мысленно приказывала себе не открывать глаза. Она знала, что все ее мысли сейчас – откровенная ложь самой себе. Как ни крути, член Хорька был великолепен. У его отца мужское достоинство, наверное, просто невероятно. Все же, наследственность – великая вещь. Руки ее скользили по горячему крепкому телу вместе с тонкой шерстяной тканью. Когда Полумна подвела ладони под ягодицы, она, помимо воли, восхитилась их округлостью и упругостью. Затем ладони прошлись по мускулистым длинным ногам и, наконец, брюки тоже отправились в общую грязную кучу. Все, на нем больше ничего не было. «Так», – решила Луна, – «в конце концов, все равно придется обтирать его. Не буду же я делать это с закрытыми глазами». Она медленно открыла глаза и… поперхнулась. Почему же все запретное и недостижимое несет на себе печать особой красоты? Мужчина, находившийся перед ней без сознания, хрипло дышавший, был образцом совершенства и идеальности. Белая кожа мерцала в свете пламени камина. Натренированные мускулы, оплетавшие сильное и, вместе с тем, поджарое тело, даже в расслабленном состоянии производили неизгладимое впечатление. Нигде никакого изъяна. Только, губы Люциуса, пожалуй, выглядели сухими и потрескавшимися. Все, что находилось ниже пояса, было совершенно, как у античного бога Аполлона: мужской орган даже в спокойном состоянии отличался изрядными размерами. Он лениво покоился на бедре, словно приглашая прикоснуться к нему и заставить налиться желанием. Светло-золотистая поросль окружала член, спускаясь к довольно крупным яичкам, которые казались тяжелыми и налитыми. «Интересно, у всех мужчин они разного размера?» – всплыл в голове у девушки совершенно наивный и неуместный в данную минуту вопрос. – «Наверное, у всех, иначе им ходить было бы неудобно». Минуту Луна не могла прийти в себя. Она не отрывала восторженного взгляда от тела бывшего Пожирателя и не сразу разглядела изрядно посветлевшую метку Лорда на левом предплечье. В первый момент у нее даже мысли не возникло о Малфое, как мужчине, возможном сексуальном объекте. Он предстал перед ней лишь как источник эстетического наслаждения, которым можно было любоваться, как мраморной скульптурой. Наконец, она вышла из прострации, поднялась и на шатающихся ногах отправилась в кухню, чтобы приготовить раствор уксуса. Вскоре она вернулась с полотенцем, раствором, попахивающим кислинкой, поставила все на стол и Мобилликорпусом аккуратно уложила Люциуса на постель, после чего, смочив полотенце, принялась мягко обтирать его, оставляя на коже маленькие капельки, которые высыхали почти мгновенно. «Нет, так не годится», – решила она, – «нужно завернуть его в простыню полностью». Полумна достала из шкафа тонкую простынку, смочила ее раствором, наложила предварительно на кровать Чары Непроницаемости, расстелила на ней мокрую ткань, и вскоре Люциус выглядел довольно комично, напоминая Полумне закутанного в пеленки младенца. Поглядывая на кровать, Луна занималась уборкой. Она развесила на плечиках мантию, жилет и сюртук, повесила на спинку стула аккуратно сложенные брюки, наложила на одежду Очищающие заклинания, после чего задумалась над тем, как смятые вещи снова сделать опрятными и свежими. Никакие хозяйственные чары на ум не приходили. Вздохнув, она собрала носки Люциуса, его рубашку, занятные кальсончики, чем-то напоминавшие боксеры, удалила большие пятна, после чего понесла на кухню, собираясь постирать. Наверняка, ни один аристократ не позволит себе надеть несвежее белье и рубашку. Внезапно из комнаты донесся какой-то шум. Луна, бросив вещи Малфоя в мыльной воде, рванулась в комнату. Мужчина выглядел очень неважно: метался по кровати, стонал, о чем-то кого-то умолял. – Папа, папочка! Я нечаянно, я больше не буду, – хрипло произносил он запекшимися губами, глаза его были крепко зажмурены, а лицо жалобно сморщилось, как у маленького мальчика. «Он же бредит», – догадалась Луна. – «Наверное, детство вспоминает. Похоже, оно у него было не слишком радостным». Бред несчастного Люциуса, тем временем, усиливался. Он кричал, почти хрипел, выгибаясь, словно пытался увернуться от невидимых ударов, а из глаз его текли слезы. У Полумны защемило сердце при виде этого сильного, гордого человека, волею обстоятельств представшего перед ней таким слабым и беспомощным. «Только бы он окончательно не впал в детство», – со страхом подумала девушка, приближаясь к кровати. Простыня уже высохла, и нужно было как-то пощупать ему пульс. Подойти ближе Луна не решалась. Не контролируя свои действия, Люциус размахивал в бреду руками и мог со всей силы ударить её. Ходить же с фингалами под глазами и, вообще, с синяками, мисс Лавгул не слишком-то улыбалось. – Папочка, прости… Папочка, я больше не буду! – голос Люциуса сорвался на высокие тона. Он извивался, как будто кто-то невидимый избивал его методично и жестоко. – Помогите… Помогите… Луна не выдержала. Она сразу же поняла, что в детстве загадочный, непроницаемый для посторонних, да, наверное, и для родных людей аристократ, скорее всего, подвергался побоям и издевательствам со стороны отца. Девушка, волею случая узнавшая об этом жестком человеке так много, больше, чем следовало бы, ринулась к постели и, обхватив его руками, как ребенка, прижала к себе, гладя по волосам, шепча всякие глупости: – Я здесь, хороший мой… Я здесь… – в этих словах крылась извечная женская жалость, а еще – желание поддержать, защитить, успокоить. Полумна понимала, что сейчас Люциусу в самом деле очень плохо, он боролся с болезнью, казался таким уязвимым и одиноким в своей боли. Ведь никого из близких рядом с ним не было. Руки девушки спустились на плечи, пальцы водили по широкой спине, затем, не выдержав соблазна, спустились вниз, дотронувшись до аппетитных крепких ягодиц. Кожа у мужчины была гладкая и пахла уксусом. Он прижался щекой к ложбинке между грудками Луны, вздрагивая и слизывая капли слез языком с губ. Сильные руки неистово обхватили миниатюрную фигуру девушки, словно это хрупкое тельце было последним пристанищем для заблудившегося во тьме, исстрадавшегося маленького мальчика, каким он ощущал себя сейчас. Она подтянула пуховое одеяло и укутала его потеплее. «Сейчас его начнет трясти», – предположила Луна, укачивая Люциуса, точно малыша, прижимая крепче к своей груди. – Придется повременить со стиркой, пока симптомы лихорадки не пройдут полностью. Ему будет не согреться без меня». Она еще раз взглянула на него – такого непонятного, непостижимого, странного… И улыбнулась. Он и в самом деле походил сейчас на ребенка: испуганного и несмышленого. Длинные светлые волосы прилипли к вспотевшему лбу и плечам, глазные яблоки под веками вздрагивали, а кадык на горле резко дергался, как будто Люциусу было больно глотать. Зубы снова начали стучать, а тяжелое мускулистое тело – содрогаться, словно от нестерпимого холода. – Не бойся, малыш, ничего не бойся. Я никому не позволю обидеть тебя. Ты поправишься, обязательно поправишься. Все будет хорошо, Люциус, все будет хорошо, – зашептала Луна и прикоснулась губами к светлому виску, решив не оставлять его одного во время кризиса. Когда все закончится, она попробует наложить на него Анапнео, чтобы прочистить дыхательные пути. Главное, что самое страшное было уже позади. Вскоре Малфой успокоился и затих с легкой улыбкой; дыхание его немного выровнялось, лихорадка отступила, и только невыносимо горячая кожа, пот, струившийся по телу, да разрывающие Полумне слух хрипы выдавали в нем тяжелобольного. – Ч-шш, – шептала Луна, внимательно вглядываясь в его лицо. Любая попытка пошевелиться пресекалась его сильными объятиями. Похоже, он не собирался никуда отпускать свою спасительницу. Сообразив, что встать и достирать его вещи, замоченные в мыле на кухне, ей не удастся, Полумна тихонько откинулась назад и задремала, не заметив, как провалилась в глубокий здоровый сон.