Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

Потолок был железный, крашеный и вроде бы белый. Сказать наверняка Арман бы затруднился по двум причинам: во-первых, он все еще не вполне доверял своим чувствам, а во-вторых, не был уверен, что золотистый оттенок, вроде свечения, ему не мерещится. Тело между тем говорило о блаженстве: он лежал, лежал на мягком, в тепле, и почти ничего не болело, разве что в затылок временами толкалась тупая, вроде похмельной, несильная боль, да в правой руке, у локтя, застряла мелкая колючка. Про вторую он знал - на периферии зрения виднелась закрепленная в штативе перевернутая бутыль. Слово - “капельница”. Шевелиться не хотелось, думать не хотелось, мысли в голове ворочались медленно, зачастую расплываясь на полпути к концу. Он попробовал было припомнить, что с ним было - не смог: устал и бросил, задремал с полузакрытыми глазами, наслаждаясь тишиной. Койку мягко покачивало, из-за стен доносился приглушенный голос моря - но он больше не лез в уши, не кричал, не тревожил. Потом открылась дверь, кто-то вошел. Арман открыл глаза, хотел было приподняться, но мышцы были как кисель, тело не слушалось, продолжая бормотать блаженное о покое и усталости. - Фьеро Лэ, вы меня слышите? - Вошедший еще не попал в поле зрения и казался пока что мороком вроде галлюцинации. - Моргните, если да, я отключу поле. Преодолев вялый, как и все остальные мысли, позыв притвориться по-прежнему спящим, он медленно опустил и снова поднял веки. - Прекрасно, - от изножья койки послышался короткий писк, щелчок, еще несколько щелчков. Потолок оказался и в самом деле белым. Первой вернулась, конечно, боль. Впрочем, вся она была размазанной, не слишком сильной, неопасной - все, как и должно быть через пару дней после хорошей драки. Разве что шея… но и тут удивляться не приходилось. Слабость не ушла, но перестала быть приятной. Немного прояснилось в голове - и тут же через край снова хлынул поток ощущений: белое, яркое - свет, ткань, стены, серое, гладкое - металл; море, ветер, чайки - далеко, тысячи голосов, тысячи ног - рядом, в десятке шагов и везде вокруг; качка поперек, движение вдоль, курс северо-восток; дыхание вошедшего - табак, кешир, сдержанное, рассудочное опасение. Он подавил естественное побуждение зажмуриться и зажать уши - на открытом пространстве это все не ощущалось настолько остро, а может, ему тогда было просто не до того; все же он сделал над собой усилие и сел. Визитер, высокий худощавый человек в форме подполковника медслужбы ДГБ, взял с противоположной койки - по всему, они были сейчас в двухместной каюте-изоляторе медпункта большого судна, - сложенную простынь и, развернув, протянул Арману: - Укройтесь пока, здесь прохладно. Оденетесь потом. Не будем тратить времени. Стопка белья лежала там же, на пустой незастеленной койке. Подполковник медслужбы на своей территории - не тот человек, чтобы с ним спорить. Но обращение “фьеро Лэ” подразумевает некоторые возможности, на которые не всякий старший лейтенант решился бы претендовать: - Простите, фьеро, но с кем имею честь? - Подполковник Серет, медслужба Департамента Государственной Безопасности. Я задам вам несколько вопросов - простая формальность, не беспокойтесь. Он не успел еще договорить, как Арман понял: ложь. Впрочем, ничего сверхъестественного для понимания этого не требовалось, учитывая обстоятельства. - Разумеется. Чем могу быть полезен? - Давайте по порядку. Ваше имя и звание? - Арман Мария Алессандро Лэ граф Ле Пти Герен. Старший лейтенант военного флота Великого Герцогства. По высочайшему указанию в списки адмиралтейства внесен как Арман де Лоан. - Место службы? - Подводный крейсер типа “акула” F-12, “Святая Фелиция”, порт приписки - Роанна. Командир… простите, - он закашлялся: пересохшее горло першило самым неприличным образом. - Командир - капитан второго ранга Сехио Витторио де Сент-Абель. Ему без лишних слов протянули стакан воды. Арман мельком удивился - раковины в каюте не было, и обе тумбочки у коек были пусты, он ясно видел, - но выпил. И не почувствовал ни вкуса, ни облегчения. Иллюзия. - При каких обстоятельствах сошли на берег? - В ночь с третьего на четвертое ноября, около полуночи, в мою вахту вышли из строя все геоприборы “Святой Фелиции”. Через два часа по радио зарегистрировали сигнал бедствия неподалеку. Я вызвался командовать добровольцами. - С какой целью? На мгновение Арман все-таки потерял дар речи. - Оказать помощь пострадавшим, - справившись с собой, объяснил он. - Шторм бы не дал им дождаться специалистов, их могло снести с мели на камни или в открытое море. - Вы знали, кто подал сигнал? - Нет. Сигнал шел без позывных. - Вас это не удивило? - С учетом того, что и наши геоприборы вышли из строя - нет. - По инструкции радиомаяк обязан передавать то же, что и геопередатчик, не так ли? Арман пожал плечами. - На гражданских судах инструкция нередко соблюдается постольку поскольку. Это общеизвестно. “К сожалению” он добавлять не стал. В конце концов, даже если бы он в свое время не поленился настроить маяк, вряд ли это как-то изменило бы последовавшие события к лучшему. - Вы знали, что на острове, с побережья которого был отправлен сигнал бедствия, расположена секретная база военно-морских сил Лэ? Кто-то дернул его за язык: - Я так понимаю, теперь уже не расположена? Взгляд подполковника стал острым: - Откуда вы знаете? - Вы бы не заговорили о ней. Ваше ведомство не имеет права разглашать секретные сведения штаба ВМС. - Так или иначе - вы знали? - Нет. На наших картах была только метеостанция, закрытая. Я рассчитывал снять потерпевших с судна или отыскать на берегу, переждать непогоду и вернуться на “Фелицию”. - Что вам помешало? - Шторм начался раньше и оказался сильнее, чем я предполагал. Видимо, аномалия. - Почему вы думаете, что это была аномалия, а не обычный шторм? - Потому что я не видел шторма, в котором тридцатиметровая волна стояла бы неподвижно и выбирала, на кого упасть. А вы? - Расскажите подробнее. Зеленое стекло гигантской волны встало перед глазами, как наяву; к горлу подкатило, потом где-то глубоко внутри, под сердцем вскипел знакомый жар. Четкость - немыслимая, невероятная четкость окружающего мира, позволяющая различить каждую нить в покрывающей колени простыне, каждую линию, составляющую узор кожи на лице собеседника, каждую чешуйку и неровность краски на стене - высушила глаза, слух ловил равно человеческое дыхание в полусажени и гул моторов патрульных катеров на мили вокруг. И истошный, сродни зуду, звон, нарастающе-назойливо исходящий от изножья его койки. - Простите, - отстраненно выговорил Арман. - Я, кажется, не могу.