Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

Лина проснулась от прикосновения - что-то влажное и холодное коснулось ее щеки. Она вздрогнула и очнулась. Было тихо и холодно; костер почти прогорел, только чадно перемигивались, дотлевая, угли под темными пятнами золы. Ночь поредела, обещая, дразня рассветом. Тут и там сидели и лежали спящие - те, кого она не успела толком рассмотреть накануне; тихо сопел, изредка постанывая, Тонио у нее под боком. Сендио видно не было. А над ней стоял… “голем”. Фьени. - Просыпайся, маленькая сестра. Пойдем. - Куда? Зачем?! - она не успела удивиться тому, что может говорить - а может быть, и не произнесла ничего вслух, он ведь уже отвечал ее мыслям. - Скоро придут ваши люди. Люди огня и железа. Они заберут тебя. И слава создателю, хотела было ответить она, но не решилась. Он взял ее за руку: - Пойдем, маленькая сестра. - Я… но зачем? Я не хочу! - В тебе наша кровь теперь. Люди огня и железа больше не поверят тебе. Увезут. Закроют. Станут… - он нахмурился, глядя ей в глаза, и ей померещилось такое же влажное прикосновение к вискам, хотя он по-прежнему держал ее за руку, - лечить. Тебе будет плохо. Пойдем со мной. - Но… куда? - Ты спасла меня. Ты сестра мне. Ты будешь пеной моей волны, голосом моего прибоя, зимним солнцем в моих глубинах - если захочешь. - Я… я не хочу. Я хочу домой! К маме! - Тебе не позволят, - снова ответил он на невысказанное. - Почему ты не хочешь стать вольной соленой водой? Я дам тебе силу. Знание. Власть. Будешь хранить своих людей от чужих. От волны. От ветра. От чего пожелаешь. Сможешь дать им, что захочешь - золото, удачу, пищу. Сможешь говорить с ними, видеть их, любить их - если захочешь. Или - если захочешь - забыть. Вот еще, забыть! - Я не хочу быть соленой водой. Я человек и хочу быть человеком!.. И вообще, наверняка это все сон. Ведь правда же?.. - Ты не веришь мне, - спокойно, не переменившись в лице, заключил фьени. - Тогда прощай, маленькая сестра. - Ты… не придешь больше? - она сама не знала, хочет этого или боится. - Я не приду. Ступай, разбуди своих людей. Скажи: вода поднимается. Твой брат обрадуется. Он отпустил ее руку и поднялся. - Скажи хотя бы, как тебя зовут? Я - Аделина Лэ. Аделина Беатрис Алессандра, если быть точной, но это неважно. - Я мог бы дать тебе свое имя в обмен на твой голос, как делалось от века, но ты знаешь тайну слов и знаков. Ты не сможешь сохранить тайну. Вспоминай обо мне зимой, маленькая сестра. Людям огня и железа не надо знать моего имени. Прощай. На этот раз она въяве увидела, как растекается водой живое, осязаемое только что тело. Но почему-то на этот раз страшно не было. ...Палома сидела, кутаясь в куртку старшины, и смотрела, как фьеро де Лоан на пару с Алесси перебирают мотор - споро, умело, привычно. “Всего на полчаса дела, фьера, вы не беспокойтесь. К ужину лейтенант уже будет капитану отчитываться, а мы с вами пойдем отбивные есть. Знаете, с пряным рисом - повар наш на зависть готовит, от командующего флотом к нам посылали опыт перенимать. И доктор у нас дело знает, увидите”, - Рейес деликатно умолчал о том, почему ее может волновать квалификация их судового медика. Двое подростков, в которых она уже без удивления после того разговора узнала поутру младших брата и сестру фьеро де Лоан - Аделину и Антонио Лэ, - нахохлились по другую сторону стоянки, разделенной теперь развернутой и выдвинувшей колеса амфибией. Рука у мальчика была на перевязи, но за все утро никто не подошел с просьбой взглянуть. Ну что ж. Честь, пожалуй, действительно ей не по плечу. Она без нужды поправила брезент, укрывающий раненых, и раскрыла - почти наугад - книгу. ...омыла его раны и отвела к себе в дом. И день, ночь и еще день он лежал в ее доме, как мертвый, а на вторую ночь ушел - незрячий, ощупью, и никто из тех, кто жил в том доме, не слышал и не знал, куда. Она же, не пролив ни слезинки, отправилась к морю - так, словно ведала, где найдет его… “Лягушку” на неведомым чудом поднявшуюся к их биваку воду спустили на удивление легко. Мотор не капризничал, серьезных трещин в обшивке не обнаружилось, рулевое управление уцелело - еще одно чудо, молиться впору. Микеле, все это время насиловавший КГЭ, хмуро доложил, что связи по-прежнему нет и не предвидится, “разве что десятка какая приблудится”*. - Ясно, - Арман отвернулся от техника и махнул Алесси: грузите раненых. Погано было, что для Энцо не нашлось щита - пусть чудом, еще одним из многих, он и пришел сюда на своих ногах, Палома... фьера диа Оливера вполне ясно объяснила характер его травм и установленный стандарт переноски. Но взять было неоткуда, придется так, на брезенте. Фьера была уже внутри, готовая принять свою драгоценность; он поймал ее взгляд, и на мгновение во рту стало горько. Эти двое были дороги ему, тем дороже, что были потеряны - и нашлись… так. Он не знал, что сказал бы Энцо, встреться они лицом к лицу. Он не знал, смог бы он отказаться от женщины, от борьбы, будь эта борьба возможна. Но она не была возможна, ни теперь, ни потом. Сехио и Алесси тем временем бережно опустили “фьеро майора” внутрь прочно расчаленной между двух скал “лягушки” и пошли забрать Рико. - Фьеро… Арман, - окликнула его вдруг фьера, - вы не могли бы мне помочь? Тут затянулся узел, так мешает… - Конечно, фьера, - он легко перешагнул борт амфибии, стоявшей почти вровень с берегом, как по заказу. - Что… Осознание какой-то фальши догнало его с запозданием: он туго соображал, действие “виты” уже часа два как взяло обратный ход. - Простите, Ваше Высочество, - Палома диа Оливера смотрела на него прямо и отчаянно, не оставляя сомнений в твердости своего решения. - Скажите своим людям, чтобы отдали концы. Он не видел, как Алесси и Сехио отозвались - не мог отвести взгляда от маленькой вороненой “рони” в маленькой смуглой руке. Рука не дрожала.