Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

Тонио уже плохо понимал, где он и что происходит; он шел, больше полагаясь на сестру, и отчетливо осознавал только острую дергающую боль в запястье, которой отзывалась рука на каждый шаг. И еще - то, что он должен идти сам, что тащить его некому. И что жаловаться нельзя. Протиснувшись в скальную щель, он, кажется, все-таки потерял на мгновение сознание, но очнулся тут же, прежде, чем упал. Лина крепко держала его за здоровую руку, и ее пальцы были - единственное реальное тепло во всем этом мире; а впереди и вокруг - темнота, такая же, как та, в которой они шли все это время, и где-то в ней впереди был Сендио, и еще какие-то люди: до них доносились голоса, но слов было не разобрать. - Лин, это что… мы дошли, что ли?.. Это кто?.. Сестра не ответила, только крепче стиснула его ладонь. - ...да херово дела, фьеро лейтенант. Связи нет, Микеле сказал, до утра и пытаться не будет, Рико вот-вот кончится, пришлый этот еще… - Что за пришлый? - Да вылез на Алесси какой-то невесть откуда, чуть не из моря. Форма вроде наша, документов нет. Положили тут же пока, фьера сказала, тоже до утра… - Какая фьера? - Ну так у нас и фьера тут еще, фьера диа Оливера, сказала, что… - Палома?!.. ...все время, пока шли, он был даже рад темноте: восприятие после того припадка шутило скверные шутки, поток красок, звуков, запахов шел штормовой волной, с избытком даже, заставляя временами закрывать глаза и идти ощупью, на слух. В сумерках стало легче, ночь показалась и вовсе благословением. Летом он, наверное, рехнулся бы от запахов. Теперь, осенью, и с этим было проще, хотя не поражаться тому, что мокрые камни могут пахнуть по-разному, он все же не мог даже в своем незавидном положении. А зрение - что ж, сейчас он различал оттенки темноты, чернильный мрак безлунной осенней ночи, слегка подернутый плесенью тумана, распался на темные силуэты, на движение живого дыхания. Он точно знал, где здесь живые люди - и насколько они живы. И прежде даже, чем схватить, сжать незнакомым, удивившим даже его самого движением руки девушки, о которой он не желал, отказывался думать дурное, девушки, за которую он готов был встать против всего света и отречься от всего, что полагал своим по праву рождения - прежде этого он ослепительно ясно увидел: Энцо здесь. Энцо жив. - Фьеро Лоан… - оказывается, руки его тем временем действительно нашли пальцы вставшей навстречу ему фьеры диа Оливера, и она замерла на мгновение, прежде чем отнять их. Пальцы у нее были ледяные. - Сехио, - он не мог позволить себе забыть ни о ком из присутствующих, - костер надо. До утра замерзнем к черту. - Так, фьеро лейтенант, мало ли… - Сюда никто не придет, - он не знал, откуда эта уверенность, но ощущал ее предельно истинной. - Никто чужой до утра сюда не придет. Микеле, фонарь исправен? - Да, фьеро. - Иди посвети старшине, поищите плавника. Алесси! - Да, фьеро? - Давно ты там? - Да считай, с утра же, фьеро. - Час еще потерпи, потом сменю. Поколебавшись еще немного, он все-таки достал “виту”, разорвал облатку, бросил в рот. Запить неописуемую горечь было нечем, оставалось только терпеть. В голове прояснилось мгновенно, словно включили фонарик - а вернее, целый прожектор. Темнота стала не просто прозрачной, а еще и цветной, как в кино, где зритель видит все, что происходит “в темноте”; звуки, которых и без того было слишком много, хлынули в уши все сразу, от скрежета камней под сапогами Микеле и Сехио до неуловимого обычным ухом слабого дыхания Рико. - Не лучшая идея, верно, - согласились за спиной; обернувшись, он снова увидел себя, того, что вытащил его из того припадка. - Впредь будешь умнее. Галлюцинация подошла вплотную, не отводя взгляда; откуда-то потянуло сухим жаром с привкусом раскаленного металла. - Утром вода поднимется, не проморгайте. И пропал.