Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

- Открывайте, - Нойе еще раз посмотрел на распахнутые двери комнат - почему-то с отвращением - и, тяжело хромая, пошел к выходу. Палома подумала, что так идет человек, ожидающий пули в спину. - Ф-фьер, - она впервые за последние полчаса обратилась к нему сама, - позвольте, я… Он отмахнулся было, но вдруг остановился. - Некстати, - усмехнулся, сунул руку за пазуху, - у меня же ваш… раритет. Возьмите, жаль будет, если, - он усмехнулся еще раз, - продырявят. - Вы думаете… - Я знаю эту суку, - он протянул девушке “Ноты”, и она почему-то без возражений взяла, хотя положить книгу было некуда. - Черта с два она будет ждать в той мышеловке. Что у вас там, м’эстро? - Мне нужна ваша помощь, - неловко и как-то виновато отозвался мэтр. - Что-то заклинило… боюсь, один я не смогу открыть. - Из меня сейчас неважный взломщик, - с кривой усмешкой напомнил Нойе, с видимым усилием сгибая и разгибая пальцы правой руки (левая слушалась его еще хуже). - Мне нужен ваш вес, ничего больше. Видите, створки перекосило - должно быть, во время землетрясения. Здесь нажать, здесь потянуть, сможете?.. Паломе казалось, что она слышит, как тикают невидимые часы, отсчитывающие минуты до взрыва, но гэл держался так, словно ему принадлежало все время мира: не спеша доковылял до дверей, забросил автомат за спину, постоял, рассматривая перекошенные створки и торчащий в замке ключ; кивнул. - ...Прекрати, - вдруг произнес чей-то голос прямо над ухом. Сказал на лэик*, с каким-то странным выговором - и очень резко. - Немедленно. Снаружи, откуда-то издалека, доносились голоса тех двоих; в них слышался страх, и это было сладко. А еще чуть дальше он слышал дыхание сородича - и это было радостно. Тот, кем он стал - почти стал, - рванулся в путах снова, чуя близкую свободу. - Да черт тебя подери совсем, ты слышишь меня?! Остановись!.. Непонятная тяжесть прижала его к земле; он вывернулся - на этот раз легко, словно не было той стыдной слабости, едва позволявшей приподнять голову, - и зашипел, оспаривая свое право на свободу. ...такой ругани он никогда раньше не слышал. Так, должно быть, бранился Генрих Пятый, глядя, как гибнет его флот в Адской бухте. Потом чья-то рука - точно не той женщины, но с такими же стальной хватки пальцами - стиснула его ухо: - На меня смотри!.. Я не могу, хотел ответить он, я ни черта не могу видеть, отстань, кем бы ты ни был, - но с другой стороны обрушилась тяжелая, хлесткая оплеуха, и глаза открылись сами собой. ...все равно что в зеркало глядеть. В старинное, мутное и очень сердитое зеркало. - Придурок, уйми свою скотину. Она тебя сейчас прикончит. Или сдохнет сама. - Ты… кто ты? - он напрочь не понимал, что происходит, и отдельно - почему не слышит своего голоса; и почему так темно, неужели все-таки дождь… - Дурак, - с досадой сказало отражение, и это явно не был ответ на вопрос. - Возвращайся, пока можешь. Или, клянусь святым Ги, будешь жалеть, что обратился... еще лет сто. Человеческое лицо вдруг странно исказилось, вытянулось - и в лицо Арману заревел гневный дракон, точная копия дивных вышивок из художественного музея Лоаннетт, в который его когда-то затащила двоюродная сестра. Как ни удивительно, это оказалось действительно страшно.