Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

...Голос был женский, как и раньше, и поначалу казался очень громким, но Арман, кажется, уже начал привыкать; к тому же море все равно рычало громче. Он успел ощутить еще много - грубая ткань под щекой и ладонями, тяжесть - небольшая, как от шинели или куртки - на плечах и спине, тепло от нее; босые ноги зябнут, острые камешки впиваются в кожу у косточки, но их можно, кажется, стряхнуть; пахнет морем, пыльной и все еще сухой землей, табачным дымом… людьми. Он каким-то образом знает, что их тут двое, мужчина и женщина, что они здесь давно, что их что-то беспокоит, что они… Неженской силы рука внезапно переворачивает его, запястье захлестывает петля - толстый, липкий шнур, - потом вторая, он пытается вывернуться, но получается плохо, медленно, вяло, и его без труда опрокидывают обратно, ничком, и все тот же голос уже по-гэльски - а перед этим был сидлик, странно, что только сейчас понял - беззлобно, но грубо говорит: - Лежи смирно, сучонок… руки оторву. Он все-таки выгибается, выворачивая шею, чтобы хотя бы увидеть ее, но в глазах по-прежнему карусель разноцветных пятен - меньшей интенсивности, чем раньше, да и верх с низом уже не спорят, но поди разбери еще, что увидел, - а жесткие руки тем временем быстро, умело скручивают его запястья вместе и, прихватив за волосы, не дают убрать голову. - Ай молодец, мамин помощник, - хриплый смех; на мгновение его отпускают, только придерживая за плечи. Горло захлестывает удавка; рывок, новые прикосновения - и в конце концов женщина распрямляется над ним, ощутимо довольная. - Будешь дрыгаться - на себя пеняй. Эйден… Своего спутника она окликает на сидлик, они говорят о чем-то - довольно обеспокоенно, но Арман не знает южной речи, да и не до того сейчас ему, потому что веревка врезается в шею - и даже вроде бы не слишком сильно, но сознание отчего-то затапливает совершенно безумный, стеклянистый с клочьями пены ужас, в который молодой человек проваливается целиком. Штормовое море ревет свое - убирайся! прочь! - совсем уже оглушительно, он тянется хотя бы зажать уши, напрочь забыв о связанных руках. Удушье становится нестерпимым, а ужас - вровень с ним, и в груди, а затем и в горле рождается рычание, которое его самого, наверное, удивило бы, но его самого здесь уже как бы и нет… - Эй, лэиланда*, что там с тобой?.. - еще успевает услышать он. Тем четверым повезло; они не сразу это поняли, но, когда командир пропал под чертовой волной, а та постояла-постояла - да и обрушилась сама в себя, то волна, которая от нее пошла, была уже не чета мамке; они же при этом оказались не снизу, а сверху, тоже удача. Ну и в том, что об “лягушку”, одурело мотавшуюся по кругу почти там же, где ее бросили, шваркнуло только Федерико, и того Алесси исхитрился выловить, пока Сехио и Микеле пытались сладить с мотором, им порядочно повезло. Остальное, впрочем, ни черта хорошего не сулило. Море разыгралось не на шутку, видно было разве что знаменитое “нихуя” из любимой мотористом байки про ушлого сержанта; рули заклинило вмертвую, движок молчал. Оставалось только вцепиться в стойки “лягушки”, покрепче держать так и не пришедшего в себя Рико и молиться, чтобы плавучести амфибии хватило - и чтобы не вынесло на скалы или, например, в “Фелицию”, если капитану придет странная фантазия всплывать “вот в это вот”.