Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

...Он был уверен, что если и откроет глаза по ту сторону серо-зеленой стеклянной стены, то для того лишь, чтобы увидеть белые стены и кованые ворота, через которые перевешиваются тяжелые, в спелых плодах ветви райских дерев; не то чтобы ему было вовсе нечего сказать небесному привратнику, но и особо рассчитывать на то, чтобы попробовать те плоды на вкус, по его мнению, не приходилось. Штормовое тяжелое небо над головой Армана скорее обрадовало бы, но разглядеть это небо было не легче, чем Верхний Сад с любимой карусели: все сливалось в чертову пляску бурых, серых и белесых пятен, буря в море ревела на тысячу голосов, и не будь это откровенным бредом, молодой человек поклялся бы, что вся тысяча рычала: “Прочь, сопляк! Убирайся, пока цел!..” Он не помнил, как сюда попал - да и что значило это “сюда”, представлял плохо. Память сохранила обрывки все того же бреда: рушится сверху водяная громада; змеиная морда в тускло блестящей чешуе, извивы гигантского тела; странный, незнакомый азарт - сродни охотничьему, только жарче, сильнее, пьянее - и та же пьяная радость, когда движение вперед оборачивается бешеной, небывалой пляской невиданной драки. Молодой человек со стоном перевернулся на бок, попытался хотя бы ощупать себя, но в чертову карусель взялось играть не одно зрение: всего было слишком много. Каждый звук был отдельным - и слишком громким, грохот шторма наравне со стуком скатившегося из-под руки камешка размером с ноготь; каждое прикосновение, каждая царапина - словно ничего другого в мире не существует, и при этом… Нет, чертов бред. Геоаномалия. ...Холодно. - ...а теперь ложитесь. - Чего вы хотите? - смуглая, темнее, чем у самой Паломы, кожа мэтра сереет, но он больше ничем не выдает своего страха. Девушка помнит: так ее учили обращаться с буйными пациентами. У нее даже кое-что получалось, но одно дело, когда сумасшедший привязан к койке и глазами-то еле двигает, другое… Когда у него автомат. Да полно, сумасшедший ли он? Она теперь помнила ту сцену на пирсе, когда она билась в руках шофера, а тот человек в сером костюме - кстати, она ведь не видела его больше - равнодушно объяснял что-то подошедшему патрулю. “У фьеры истерика. Да, вот бумаги. Нет… Конечно же. Благодарю вас.” - Ничего особенного. Фьера, дайте сюда пистолет, - свободной рукой берет маленькую тяжелую “рони”, встряхивает, что-то прижав, и полная обойма глухо брякает о каменный пол. - Благодарю. Теперь, если вас не затруднит, помогите м’эстро Видалье лечь и застегните фиксаторы. Удачная конструкция, не так ли, мэтр? - Ваше слово, фьер, - глухо напоминает тот. Он лежит теперь навзничь, как раньше Нойе; изголовье слегка приподнято, но стоящего у двери ему толком не видно. - Я обещал не пытаться посягать на вашу жизнь, - пожимает плечами гэл. - Не беспокойтесь, стреляю я наверняка. Что же касается вашей мины - я-то при чем? Пеняйте на того, кому хватило ума ее включить. Совсем рядом, под ногами, ревело штормовое море; ветер рвал куртку из-под ремня, теребил волосы, играл цепочкой офицерского медальона у нее в руке, - а сама Кайди Файнхем, позывной Игла, беззвучно бранилась, глядя на скукожившееся у ее ног тело. Вот какого ж хуя не сиделось тебе, мальчик, в вашем теплом штабе? Что ж тебя понесло на боевую лодку? И как же, блядь, вышло, что из всех ваших ебучих лоханок именно твоя пришла в этот херов квадрат?!.. Облегчив душу, Кайди сунула медальон (Арман М. А. де Лоан/ 1897 Роанна/ 119-638065/ А+/ 0”) в карман, закинула за спину винтовку и подняла бесчувственное высочество на плечи. Не выбрасывать же. Хотя сокровище, конечно, сродни той новой взрывчатке: получать дорого, хранить опасно, перевозить почти невозможно, про использовать и думать не хочется, на весь материк рванет. - Энцо, - вдруг внятно выговорил леец. - Где Энцо? Да чтоб тебя. - Не ерзали бы вы, фьер. Небось не пушинка, - по крайней мере, гэльский ему не родной, может, не разберет из своей мути южный выговор. Сказочку про Салчестены, конечно, всегда можно рассказать, но не до того сейчас. Он не ответил, потерял сознание опять.