Четыре ноты для морской флейты: Белый Шторм

У человека в “коконе” неважный обзор; он знает, что в бокс вошли двое, но не видит второго до тех пор, пока первый не оставляет их наедине. - Ну что, падаль, - весело говорит Рейно, наклоняясь над пультом “кокона” в ногах кровати, - сделаем из червяка куколку? В свободной руке у него тонкая резиновая трубка. - Ближайшую неделю, - продолжает он, не дожидаясь ответа, - тебе будет не до еды, так что придется заранее принять меры. Неровен час, сдохнешь раньше времени. Через два или три дня - иногда ей казалось, что прошло больше времени, но это, конечно, глупости - она открыла дверь бокса и вошла, подспудно ожидая неизменного “а, фьера”. Но нет. Кажется, ее даже не узнали. По крайней мере, глаз он не открыл. Мэтр предупреждал ее, но все равно Палома застыла на пороге, не веря глазам: так скверно он не выглядел даже сразу после той операции. Даже при поступлении. - Винченцо?.. В первое мгновение он показался ей испуганным. Потом всё-таки попытался улыбнуться. - А, фьера. Не ожидал. - Почему же? - Как бы лестно ни было… ваше внимание… я определенно не стою трибунала. - Что? - не поняла она. - Или вас... прикомандировали ко мне лично? Как… мило. - Не беспокойтесь обо мне, - девушка с усилием взяла себя в руки и вкатила в бокс столик. - Ваш завтрак. Вам как обычно или все же возьмете на себя труд прожевать? - Мне?.. - в его лице промелькнуло болезненное недоумение, сменившееся хорошо знакомой Паломе неприятной усмешкой. - А, понимаю. Вам сказали, что я... где-то растерял то немногое, что... заменяло мне человеческий рассудок, так?.. Слова он подбирал с заметным трудом. Палома хорошо знала, что спорить с пациентом о подобных вещах бессмысленно. - Это неважно. Мэтр сказал, что если вы оставите свои капризы, зонд можно убрать. Вы будете есть? - Из ваших рук? Вы не представляете, с каким удовольствием. ...Потом она обтерла ему лицо, шею и плечи - остальное покрывал “кокон”, обеспечивая разом и гигиену, и асептику - влажной губкой, с удивлением замечая, как он вздрагивает от случайных прикосновений. Раньше такого не было. - Вам плохо? - Нет. Мне хорошо. Даже… - он прикрыл глаза, - слишком. Вы ведь знаете об “эффекте кокона”? - Разумеется. А вот он откуда?.. - Юный мэтр был… так любезен, что просветил меня. Довольно занимательно… даже скрасило мне… а, к черту. Я рад вас видеть. Настолько рад, что это меня пугает. - Отчего же? - Неважно. Вы бы присели. Или у вас... много работы здесь? - Нет, что вы, - она неловко улыбнулась. “Только вы”. Он смотрел непонятно: то ли с жалостью, то ли ожидая чего-то. - Если хотите, - нерешительно сказала она, - я могу сходить за книгой. Его непонятный взгляд стал пристальным. - Разве ее не… конфисковали? - Что? - удивилась Палома. - Вы не помните? - Что? Нойе мрачно улыбнулся. - Пустое, фьера. Не обращайте внимания. “...юношу, прекрасного, как молодой бог. На палубе чужого корабля он бился в судорогах, словно выброшенная на берег рыба, пока не догадались опустить его в сети за борт; тогда он затих. - Кто ты? - спросил его человек, которому были ведомы пути солнца и луны; но ответа не дождался. Ибо не имел тот ни голоса, ни слов, чтобы ответить; и взгляд его был взглядом зверя, живущего тысячу лет, но не ведающего о том. Тогда тот, кто смог уловить в свои сети владыку здешних вод, велел достать из трюма смоленую бочку, в которой раньше было вино, и начерпать в нее соленой воды; и опустить туда это малое чудо моря, и сказал, что иное малое чудо - не меньше, чем чудо великое. А Туан Белая Волна все бился в своей сети огненного серебра, пока не обессилел; и потускнела его золотая чешуя, и затих рев, подобный грохоту смертельного шквала. И замолчало море, и не слышно было ни птицы, ни волны, ни ветра - только люди пели на чужом корабле, направляя его к иным морям и иному небу…”