Огонь, вода и разные трупы

После отъезда Мулински, Рейхенбах, казалось, возненавидел Графа еще больше и теперь медленно съезжал с катушек. Он почти каждый день таскал мужчину к себе с целью избить до полусмерти или изнасиловать. Опухоль после укуса уже сошла, отпечатки зубов исчезли и член пришел в нормальную форму. Функция его, к сожалению, тоже не пострадала. Поэтому пользовался он Графом с особой злостью и жестокостью. Видимо, они с Мулински все-таки выясняли отношения и продюсеру сильно попало от поляка. Хотя, наверняка Граф знать этого не мог. Рихард теперь чаще пользовался ошейником, предпочитая дергать его при малейшем намеке на неподчинение с его точки зрения. Кожа под ошейником была уже стерта в кровь и сильно ссаднила. Кроме того, Рейхенбах совершенно не жалел для Графа плетей и бил его при малейшей провинности. Опять же с точки зрения продюсера. Спина горела, шевелиться было крайне неудобно, так как она больше напоминала панцирь из крови. По лицу Рихард его бил, не стесняясь. Он явно испытывал особое удовольствие, глядя, как очередное кровавое пятно или полоска содранной кожи прибавляются в том или ином месте. Рихард предпочитал избивать его, предварительно сдернув с музыканта штаны. Удары сыпались везде, задевая самые нежные места, разрывая кожу. Поэтому ноги теперь тоже были украшены многочисленными ранами. Насиловали его тоже с особой извращенностью. Рихард предпочитал считать его своей собственностью, скотиной, над которой можно издеваться; трахал по несколько часов, брал чаще насухо, не смывая кровь и сперму; позволял им течь из разорванного ануса. Рихард постоянно заставлял его слизывать эту смесь со своих пальцев. Если Граф не слушался и не выполнял требуемое, его либо били, либо Рихард стальной хваткой разжимал ему челюсти и размазывал это по лицу, попадая при этом по внутренней поверхности щек. Посторонние предметы также охотно шли в использование. Особенно часто Рихард использовал рукоятку плети, которой обычно избивал Графа. Она была толстой и неудобной, чем вызывала нестерпимую боль. И все это также проделывалось с извращенной жестокостью. Помыться его иногда вытаскивали, хотя чего успеешь за пятнадцать минут при твоем образе жизни? Кровь ведь так быстро не смывается, а уж тем более, присохшая. В плане кормежки и питья все оставалось по-прежнему. Зато ему поменяли одеяло. Старый халат плохо удерживал тепло, а в преддверии холодов и вовсе перестал греть. Рихард смилостивился и заменил его на потертое покрывало. Как же обрадовался тогда Граф! Тошнить его не перестало. Он до сих пор поражался, почему не подхватил тут какую-нибудь простуду, воспаление чего-нибудь или чего похуже. Или, почему ему до сих пор не сломали ребра? Организм его был крайне истощен, он здóрово похудел. Да и крови потерял много. Про мешки под глазами и многочисленные ссадины и синяки и говорить было нечего. Про родных не было вестей, это ужасно угнетало. Он уже даже не надеялся, что его хотя бы хватились. Слабо верилось и в то, что его вообще спасут отсюда.

***

Сегодняшний день ничем не отличался от остальных. Граф пошевелился на своем «ложе» и аккуратно вытащил руку из-под покрывала, оглядел ее. Вылезать не хотелось. Он завернулся в плед по максимуму, дабы сохранить остатки тепла. Под самым потолком была крохотное оконце. Зарешеченное конечно. Сквозь него он выяснял, какое время суток за стенами темницы и погоду. Сегодня, например, похолодало. Граф неохотно выпутался из пледа. Осторожно, стараясь не тревожить больную спину, встал. Походил. Рубашку ему так и не вернули, а брюки были запачканы до неузнаваемости и кое-где даже порваны. Посчитав, что он достаточно размялся, Граф вытер лицо руками и встал напротив окошечка. Вдохнул поглубже и подпрыгнул. К несчастью, пальцы соскользнули со стены. Он попробовал еще. Наконец его руки ухватились за небольшой выступ на камне. Он подтянулся на руках и переместил ладони на решетку. Так висеть оказалось гораздо удобней. Ногой он нашел опору на стене — краешек выступающего камня. И наконец-то смог выглянуть на улицу. В нос ударил запах перегнивших листьев, свежего снега и теплого ветра. Бернд вдохнул полной грудью. Он на секунду зажмурился от яркого света, а после смог рассмотреть местность. Кругом было пустынно. Взгляд его упал на росший почти у самой решетки какой-то цветок. Бернд протянул руку и попытался сорвать его. К сожалению, рук не хватило. Он еще чуть подтянулся и кончиками пальцев коснулся лепестков. «Какие нежные!» И в этот момент за спиной послышался скрип открываемой двери. «О, нет, только не сейчас, только не снова», — успел подумать Граф прежде, чем грубые мужские руки стащили его вниз. Один из охранников заломил его руки за спину и связал так, что те мгновенно онемели. Второй схватил его за лицо и, больно сжав его щеки, прошипел: — Опять сбежать пытаешься, чертова тварь? Бернд мотнул головой: — Мне больно. Его щеку тут же обожгло такой пощечиной, что в глазах на секунду потемнело. — Заткнись. В следующий раз будет больнее, — охранник мерзко улыбнулся. — Еще раз так сделаешь, я отымею тебя прямо тут и не посмотрю, что ты принадлежишь Рейхенбаху, ясно? Унхайлиг лишь дернул плечом. Его немилосердно толкнули в спину.  — Давай, пошевеливайся!

***

Его закинули в хорошо знакомую комнату и одним мощным движением швырнули на кровать. Рихард уже ждал его. Как только Граф оказался на постели, он тут же навалился сверху, прижимая тело пленника к простыне. Заклеил ему рот и вдавил его голову в подушку. Потом стащил с Графа штаны, поставил раком и резким сильным движением вошел. Граф прикрыл глаза, смаргивая непрошеные слезы и стараясь не закричать от внезапной прошившей всё тело боли. Рихард вел себя как животное. Ему было наплевать, как чувствует себя Граф. Слезы медленно стекали на подушку, впитываясь в нее. Граф закусил губу до крови и старался не всхлипывать и не кричать. Ездил по подушке щекой в такт толчкам сзади, дрожал всем телом. Руки уже давно затекли, а веревка сильно резала кожу. Рейхенбах размашисто и грубо брал его, утверждая свою власть над беспомощной жертвой.