***
Была ночь, если верить настенным часам, висящим напротив кровати Пирс. Около четырех, если верить своему зрению. Сверкают огни Нью-Йорка, как всегда. И уже не забавляет, как в тринадцать, те тринадцать, что были холодными и жестокими, как её глаза в настоящем, эта яркость и фальшивость огней. Немного сочного чего-нибудь бы, а не пустого и бессмысленного. Она встала с кровати и собрала свои вещи, валявшиеся по разным углам просторного номера отеля. Пятая ночь, проведенная в одном и том же отельном номере, где-то на окраине вшивого Бруклина. И всё так же пусто на сердце, ничего насыщенного и ничего сочного нет в её сердце, холодном и закрытом. Лишь воспоминания о былом счастье и угаре в плену влюбленности в исправительном центре для несовершеннолетних. — Понимаешь, Кэт, я будто не сплю. — Попробуй использовать снотворное. — Я уже пью его. — А ты возьми новое. Другое. Полюби, черт возьми, в конце концов.***
Звонок. S. — Добрый вечер, Елена, — такая улыбка, что опять жалость в глазах блещет. Жалость к нему, к такому доброму сердцу, которое открылось для неё. — Добрый, Стефан, — улыбнулась и приняла руку парня. На нем черный костюм-тройка, синяя рубашка, серебряные запонки и однотонный галстук, и как же без лакированных туфлей? Волосы дыбом, не менее сексуальнее, чем причесанные, скупая улыбка, посвященная ей и многим дамам на встрече выпускников. Её одела его подруга, Алекс вроде бы, в темно-синее платье с глубоким вырезом на груди, длиной до колена и сборкой на талии. Просто и со вкусом. Но синий не подходит ему. Но синий любит не он. Но синий ярче зеленого. — Ты великолепно выглядишь, Елена. — Мне идет синий, — ухмыльнулась она и прошла в зал. — Тебе всё идет. — Кроме белого. Она считала, что не достойна носить такой чистый цвет, как белый. Его позволено трогать лишь принцессам и чистым душам, как натура маленькой девочки Елены, когда её сердце было теплым, а глаза искрились добротой и честностью. Белый, как табу. — Палмер! — какая-то женщина средних лет, кажется, не больше сорока, с черными волосами, прокрашенными до корней, узкими глазами и наползшими веками, кажется, японка, но и индианкой пахнет. — Миссис… — ей не интересно, обычное обещание. Обещание из разряда тех, что не стоит выполнять. Обещание, за которое не греет совесть. Обещание, не имеющее смысл и слова «должен». — Это моя невеста. И с завистью смотрят, как на кусок мяса, как на безвкусное платье, но с каким восторгом! Будто весь мир у её ног, слишком величественна её походка, слишком суровый и холодный её взгляд, кажущийся теплым на один миг. Палмеру не нужно такое очерствелое «Катаут», как брошенная кость, немного Елены бы и тепла её сердца, а не сухого взгляда этой промерзлой девчонки. Но, как мы помним, Палмера никто не спрашивает? — Stefanio! — Бонни? — Ariel? — Кливленд? — Какая встреча, — улыбнулся настолько холодно Стефан, что девочка с таким именем заинтересовалась им. — Не предполагал тебя увидеть, Ариэль. — Che sei tu*! — махнула рукой девица и рассмеялась, заправляя за ухо светлую прядь волос. — Кто эта девица? — Извините, — ухмыльнулся незнакомец с яркими чертами лица: высокие скулы, темные брови, обведенные золотым серые глаза. — Ариэль плохо знает английский, так что иногда из ее уст вырываются такие слова. Sweetheart, cesserebbe, altrimenti né carte di credito né carriole**. — Это Гвен, Гвен Катаут, — приобнял шатенку Палмер и ухмыльнулся, подобно незнакомцу. — Катаут? Вы дочь Николаса Катаута? — вдохновилась третья собеседница. Три золотых кольца с рубинами, ожерелье, серьги и несколько браслетов с подобными камнями — лишь на это обратила внимание Елена, пытавшая уследить за быстротой движений при жевании ананасовой жвачки. Ей по вкусу малина и незеленый цвет. Одарила пронзительным взглядом девушка афроамериканской внешности, но с идеальными итальянскими чертами лица. Аристократка. И, кажется, Бонни, одноклассница Стефана из пансиона. — Милая, это Ариэль и Кливленд, Кристина, Лукас Лу и Бонни, Бонни Беннет. — Приятно познакомиться. — Я рада нашей встрече, Гвен, — улыбнулась Бонни. Катаут черства и холодна, как и её сердце, потрескавшееся от чувств прошлого. И загорелись ярким огнем глаза Елены, наполнившиеся ненавистью и ядом. Ненависть, такая яркая и чистая, что Стефан ощутил отголоски на своей руке. — Выпьем? — подняла бокал с вином шатенка. — Только вот за что? — За то, чтобы наши желания сбывались, — хмыкнула Беннет, — bonne chance à crever***. — Soutiens, — в такт ей ответила — как бы — Гвен и пригубила свой эль.