Все живут вдоль, я - поперёк

Альбин одним покачиванием головы – вправо-влево - разогнал дежурных, вошёл в изысканно обставленную камеру. Кардинену либо предупредили заранее, как обычно – малопонятным образом, - либо спала вполглаза. Тоже привычное состояние. Уселась на постели, подоткнув тёплое одеяло под самые плечи: - Приветствую вас, милорд. Если позволите не вставать… Мальте настоял. Не хочет потом возиться с сабдропом. - Не буду отменять своих же, по сути, приказаний, - Альбин заботливо поддёрнул женщину вверх, поудобней усаживая в подушки, туго заправил одеяло: чернота камзола фигурным пятном выделилась на белизне простынь, лунные волосы внаклон мазнули по голому плечу с упавшей бретелькой. - Вы готовы со мной говорить - как и обещали, с большой долей откровенности? - Да, - деловито сообщила Карди. – Удивительно, однако вы не можете прочесть во мне всего, хоть я честно открылась. Стоило бы прямо транслировать… - Вампиры не воспринимают речи, по крайней мере, вербально: такое возможно лишь с поверхностной частью мышления. Что до неосознанного - они берут весь спутанный клубок без анализа и как бы встраивают его в свою психику. И тотчас расшифровывают. - Угу. Временно-ложная личность, - женщина подтянула колени к подбородку. – Ночные создания действуют как бы от её имени – и одновременно против неё, причём с учётом наимельчайших оттенков чувств. - Вот вы - поняли отлично, - с удовлетворением констатировал вампир. - Не поняла – однако знакома с модус операнди, - ответила она. – Свои кровопивцы дома наличествуют. «Кто бы сомневался, - подумал Альбин. – Эмиссар? Или притворяется во имя своей якобы неприкосновенности?» И почувствовал волну какой-то удивительной чистоты и искренности, идущую от Кардинены. - Я никого и ничего не преследую, кроме личного интереса, - тихо сказала женщина. – Ваше дело его угадать, ваша вольная воля - удовлетворить или пренебречь. - Мальт, - коротко выстреливает Наследник Ильма. - Да, вы отдали всё ему. Будущему своему Наследнику, полагаю? Сам он не догадывается – слишком поглощён вами. Слишком трепетен и чувствителен. Живой самоцвет. Беззаконное дитя Вечности. Он насторожился. Карди никогда не лжёт: она вполне открыта, надо лишь уметь прочитать. Все люди живут во времени и временем. Лишь вампиры живут Вечностью. - Да, - кивнула его собеседница в ответ на бессловесные мысли. - И в какой-то мере - мой любимец. - Вот слова и произнесены. Видите ли, милорд, он предвидит те истории, что я ему рассказываю. Хотя довольно-таки смутно - можно подверстать одно к другому, девайс к якобы исповеданной якобы вине, можно списать на простое совпадение. Но есть кое-что ещё. Помните эпизод с отвергнутой картиной? Что была на месте степняцкой плети? Альбин кивнул. - Не ведаю, что мальчик изобразил ещё. Можно пари держать, на прочих полотнах лишь отблески. А на том, что повёрнуто изнанкой к окружающей действительности, - одна из главных тайн моего Братства. - Какая? - Не имею права выдавать во всех деталях. Зал для инициаций. Кто его мог описать всем прочим – вопрос пустой. Вам видней, кого поселяли и укрывали в своём Клубе. Но это не ваш Создатель, ручаюсь. Не Тёмный Ярл. И вряд ли кто ещё… Помимо самого живописца. - Погодите, - вдруг поднял руку Альбин. - Я чувствую. Что-то, связанное с зеркалами. Кракелюры, вы сказали. - Пароль, - коротко ответила Кардинена. - Мальте предметно изобразил приветствие, которым обмениваются посвящённые. И, уж простите, ни вам, ни мальчику я его не назову: Пока. Слишком тяжко нести подобное. Угадаете - ваша проблема. Альбин отстранился так резко, что волосы хлестнули по высокому вороту и плечам камзола: - Легко прочесть в крови. Но брать её от вас не подумаю – слишком вы сама всего этого жаждете. Боли, риска, наказания из моих рук – не понимаю, зачем вы все их на себя приманиваете. Возможно, для того и явлюсь всё-таки на… очередной сеанс. Порывисто поднялся, ушёл. Поймал в затылок ответную реплику, довольно длинную: - Тот, кто живёт вдоль, с трудом понимает живущего поперёк. Зачем первому умирать, когда можно потянуть волынку ещё немного? Ради чего торопить свою погибель, если терпение – лучшая добродетель? Хозяин Клуба сделал возможное действительным. Когда они с Мальте в очередной раз явились, чтобы поговорить и размяться по душам, он уже устроился в самом пышном кресле. Всё остальное было заурядными стульями, табуретом и станками. А поскольку его «приёмный сын», чуть помявшись, вытянул Кардинену из уютного постельного гнезда в самый разгар ночи, о таком легко было догадаться заранее. До того встречались если не днём, то ранним вечером, чтобы не помешали скопление гостей и мрачная музыка в коридорах – Карди уверяла, что сквозь пол таки передаются некие вибрации. При виде дамы - в полупрозрачном костюме стиля «ампир» из бледного шёлкового муслина, с парчовым поясом под самой грудью, в золотой диадеме из собственных волос, перевитых жемчужной нитью, и в узком ошейнике, сплошь усыпанном алыми гранатами, - Альбин галантно приподнялся. Мальте в чёрном фраке с широкими лацканами и белых панталонах – та же мода времён Директории – поклонился, резко тряхнув причёской «собачьи уши» - две волны изящно подвитых волос спадали вниз, будто у сеттера или спаниэля. - Браво, - комментировал Альбин. – Стиль «бала жертв великой революции» соблюдён. Ожерелье символизирует след от гильотины, не так ли? - Скажу околичностью, - произнесла Карди. - Если судьба вручает тебе лимон, позаботься о лимонаде. У меня снова то, что в первый день нашего знакомства. Неважно. Расселись по местам: женщина – поводя головой как бы отыскивая источник неясного запаха. - Как я понимаю, вы, благородная ина, всякий раз повествуете о том, что вас тяготит, - начал вампир. – Но на сей раз мальчик не отважился предвидеть. Сделал это я. А верно ли угадал – сможете, как всегда, судить по окончании повести. «Вот прямо сейчас затрепещала», - уловил он размытый отблеск фразы. Вслух Карди ответила: - Это ведь обычное наше упражнение. И вряд ли то, о чём расскажу, будет для Мальте менее ранящим, чем то, что он увидит или сделает позднее. Сложила руки на коленях: - Про Тэйна вы помните. Обладание саблей сразу ввело меня в узкий круг. Он так и полагал – хорошая лиса готовит себе нору по крайней мере с двумя выходами. Тогда я получила кольцо – не его, со смертью владельца оно как бы тоже умирает, если владелец с ним не расстался ещё раньше. А уж если расстался… О том и скажу. Был такой Звездочёт. Это не прозвище, а место. Прозвание от студентов было «Астроном», а преподавал он философию в военной академии. Слыл чудаком, но его любили. И никто из любящих не обращал внимания, что он потребляет свежую кровь литрами. Что ни неделя, то акция. Нет, он был вовсе не из вашего народа. Просто лейкоз в такой форме, что лишь массивное переливание могло хоть как-то помочь. Ни химии, ни облучений, ни пересадки костного мозга Звездочёт перенести не мог, а жить для дела считал себя обязанным. Лет ему было под шестьдесят. Я как раз была его бывшей студенткой. И вот – снова познакомились через несколько лет. Теперь о других актёрах спектакля. Ещё во время Дарумы у меня случился побратим. Ной, Нойи Ланки, красавец, безумно храбрый воитель и жуткий бабник. Причём такой, что ни одна дама не оставалась на него в обиде – так хорошо устраивался. Вот ещё какая у него была особенность: при смуглой коже – седые волосы. Не от стресса, пигмент ещё в юности выгорел. Как у орловского рысака. И ну совершенно янтарные глаза. Повадка большой кошки, улыбка ехидной змеи, лисья льстивость… Весь виварий в одном лице. И вот вышло так, что я одна изо всех местных «юбок» была годна ему лишь в посёстры. Сотворили надлежащий обряд – в Греции, России и вообще в православии он именуется адельфопоэзисом и связывает лишь мужчин. В Динане это дело вообще не церковное: в вино кровь цедят и пьют из одной чаши, височные косицы в одну плетут – воины часто такие отращивают. Клянутся-божатся, что выше названого брата-сестры никого не поставят, будь хоть муж, хоть любовник, хоть дитя единокровное. Сильная клятва. А в завоёванном Лэн-Дархане… тут слишком много обстоятельств сплелось. Мы ведь с кэлангами мир заключили ещё и потому, что в горах, его окружавших, была своя власть. Нестарый ещё, амбициозный военачальник, горный доман, который властью был равен одному из легенов. Я объясняла Мемнонику звания и титулы, так что вы, полагаю, в курсе. Только что мы… они не курируют отдельный регион. Весь остров вкупе. Культурную или там военную сферу… для истории это неважно. Важно то, что мы с Волчьим Пастырем никак не могли поделить Лэн, Горную Страну. Та-Эль Кардинена – армия, Денгиль – народное ополчение вроде партизанского. И так длилось, пока мы не сошлись. Потом сердечное согласие то утихало, то вновь возгоралось. Ибо не может быть двух орлов в одном гнезде, и хоть «дети льва равны друг другу, будь то львёнок или львица» - на деле получается сплошное состязание самолюбий. И это – лучшая приправа, единственная стоящая приправа к любви… Кардинена прервала сама себя, потёрла двумя указательными переносицу: - Простите. Выходит как-то уж очень слюняво. В общем, кое-кто решил было, что если «дать старшему доману легена», то можно его приручить. Посадить на цепь да на перчатку. Тогда вызвал меня Звездочёт и говорит: - Дочка. Надоело мне кровь цедить и по капле жизнь себе выпрашивать. Только для того и живу… чтобы существовать. И сласть не в радость, и власть не в укор. Grayscale. Сплошная серая шкала. - И что теперь? Тёмного Лорда вызывать? – говорю. А это не то что практика – более пословица такая. - Можно куда проще, – отвечает. – Я решил отдать свой легенский перстень главе Совета. А по незыблемой традиции – это вызов смерти на себя. Должность пожизненная. Даже более того. - Однако, - продолжает, - обречённый, пока ещё при власти, имеет право диктовать условия. Силт тебе для твоего домана, а мне от тебя взамен - покойный уход. Нет, я не очень даже и противилась. У нас на острове обо всём иные понятия. Кажется по вашим законам это называется «убийство из сострадания» или «убийство из сочувствия» и карается, а по нашим – и не убийство даже, а чистейшая жалость. Это, разумеется, если мученик недвумысленно выражает желание. Но если думать в понятиях Братства – тут вообще «милосердная казнь». Словом, позвали мы ещё одного из верховных начальников – для верности. И при нём Звездочёт вручил мне кольцо. Село на мой безымянный палец с походом. Велико непомерно. Почти сразу, как бумаги были написаны и подписаны, остались мы вдвоём. И я… Нас учили, как поступать с безнадёжно ранеными. Есть такая точка у основания шеи, пережмёшь – дыхание остановится, человек вроде как уснёт и если не вмешаться вовремя – то и не проснётся. - Дыхательный нерв? – робко спросил Мальте. - Дим-мак. Смертельное искусство Тай-Цзи-Юань. - Забудь и не вспоминай. Враньё. Только зря покалечишь. Так о чём я? Что до ухода – дело чистое. А вот брать от ситуации нечто для своей выгоды – тут сразу чувствовалась фальшивая нота. Надо было мне… Нет. Дарума ведь сказал тогда: что угодно выкупишь отвагой. В какой-то мере состоялось. Слушайте. Побратим тем временем сделался иной, чем раньше. Военная охрана дворца – не комендантский взвод советских времён, они не расстреливают, но на аресты важных лиц, бывает, являются, как чёрт из болота. А мой Пастух Волков – его избранных солдат так и звали, Бурыми Волками, да и его самого сходно - стал поперёк горла уже обеим властным структурам. Тут кто-то из официальных лиц додумался натравить серо-красных на бурых. Пока я возилась с кольцом и собирала вокруг тех, что остались верны мне, а не знамени, побратим тоже пытался решить дело миром. Личными переговорами. Одно резкое, некорректное, сказали бы вы, движение, - и один из гвардейцев выпустил в него всю обойму. В присутствии самого Волка из Волков. Не поспел тот своего телохранителя остановить. Они же на уровне инстинктов защищают, иначе пользы от них никакой. И что прямому убийце смерть – вины моего милого ничуть не снимает. Ни передо мной, ни перед Братством. Есть такое правило: чем выше ты стоишь – тем больше отвечаешь за свои дела. Это чтобы властью не упивались допьяна. Власть у высоких братьев бывает иной раз безбрежная. Людей у Денгиля после того осталась горстка: кого сам отпустил подальше от беды, кто решил, что Братство теперь не здесь, а совсем в другом месте. Осадили мы моего Волка в его усадьбе – я не раз туда наезжала, подлечиться, о делах поговорить и, в общем, для любви. Всегда – для неё. - А это ведь противоречие, - вдруг ворвался в паузу Мальт. – Братская клятва сильнее супружеской. Первее. - Умница. Он это тоже вспомнил наряду с прочим. Так вот. Привязала я к рукаву белый платок, пошла договариваться. Сидит Волк, супругу верную поджидает. Улыбается своей знаменитой косой улыбочкой, щурит бледно-серые гляделки: - Здравствуй, моя джан, любимая моя. Говорить хочешь? Ну что же, садись вон на тот стулец напротив, побеседуем. - Побеседуем. Ты нас хорошо разглядел? - Нет проблем. У Волчьего Пастыря - бинокль, а в ставнях – щели. И когда вы придете нас убивать? - Через час, - отвечаю. - При любом раскладе. Только мои не придут - пустят зажигалки на крышу. Насквозь прожгут, даже и не сомневайся. - Что же, - отвечает, - один грех, один ответ. И пропади всё пропадом. - Люди тоже? - говорю. - Сколько их тут с тобой? Ты будешь смеяться – один оборону держу. Как о тебе доложили – припечатал всех веским словом. Под землю ушли, теперь далеко отсюда. - Вот так, значит? Ну, тогда я одного тебя выведу. - Одного? Знаешь, кто убил твоего побратима? - Ты. Потому что именно ты отдавал приказы. Потому что именно своего главного защищали двуногие волки. Кивнул он, соглашаясь, и отвечает такими словами: - Неужели твой малый силт обоих нас своим щитом покроет? - Про меня речи нет, - говорю. - Я под такой защитой, что тебе и не догадаться. А тебе привезла старый легенский перстень. Его не погубили вопреки обычаю вместе с хозяином - для тебя лично приберегли. Расстегнула ворот, разорвала цепочку. Сняла, открыла кольцо и протянула ему. А там такой бриллиант был - чёрный с синевой, очень редкий. Оправа и щит по виду самые простые, как и сам покойный Звездочёт. - Узнал, я думаю, чьё наследство? Возьми, если решишься. Это и власть, и защита, и ответ. А он глядит на меня этак уж слишком серьёзно и говорит: - По обычаю ли оно к тебе попало - нет смысла спрашивать. За самозванство и самоуправство цену платят у нас непомерную. Есть ещё и четвёртая мета на камне. Смерть из твоих рук. Беру. - Я знала, что против такого соблазна ты не устоишь, - говорю. Надеваю ему перстень и кладу свою руку с кольцом поверх его руки: вроде как поновили обручение. Кардинена помолчала. Мужчины переглянулись: диковинное впечатление производил этот диалог в лицах – с самой собой. - И что с ним стало? – спросил Мальте. Альбин давно и бесповоротно всё понял. - Суд. Стоял на нём и отвечал Волк как истинный леген… Что там, как опальный владыка, кем и был. Такие пощады не хотят и не просят. И приговорили его к тому, чего он добивался, похоже, всем мятежным своим бытием. Но это… Всё это бы не стоило ни капли вашего внимания, милорд. Если бы не одна деталь. Моё место в Оддисене давало право хоть и не отменить вовсе, но сильно облегчить приговор. Она вздохнула. - Нет, я снова не каюсь. Лишь довожу до сведения. Суд легенов не мог приговорить ни к чему иному помимо смерти – и не приговорил. Обязан был дать мне на утверждение – и дал. Но вот если бы там хоть мелкая приписка была: «Под давлением закона». Или «Не желая того в душе». Они ведь все мои личные обстоятельства до малого ногтя знали – как же без этого. Нет, самое главное было во мне. Никого не просить о пощаде для себя, хоть и самого Всевышнего. Ни в какой отвлечённой форме. Вот я и подписалась - и ещё приписала по-латыни для сугубой вескости: «Hoc est in votis» – «Это и моё желание». Потому что позор для победителя по своей природе – жить в оковах. - Как он умер? – отрывисто проговорил вампир. - Хорошо, по динанским понятиям. Чисто и без малейшего урона своему достоинству. От своей сабли и руки друга. Один из нас, высоких, поставил Волка на колени и с единого взмаха отделил ему голову от тела. Покачала головой, отчего из короны выпала тонкая прядь и повисла на щеке: - Но если всё так верно и правильно – отчего у меня на шее то и дело поперечный шрам возникает? Вампир, не глядя на женщину, что казалась – или в самом деле была? – раздавленной и поникшей, судорожно охватил смертного за плечи, будто поведанное женщиной могло каким-то образом вырвать его из объятий. Губы Мальте шевелились, и по ним легко можно было прочесть бессмертные строки: Yet each man kills the thing he loves By each let this be heard, Some do it with a bitter look, Some with a flattering word, The coward does it with a kiss, The brave man with a sword! Some kill their love when they are young, And some when they are old; Some strangle with the hands of Lust, Some with the hands of Gold: The kindest use a knife, because The dead so soon grow cold. Любимых убивают все, Но не кричат о том. Издевкой, лестью, злом, добром, Бесстыдством и стыдом, Трус – поцелуем похитрей, Смельчак – простым ножом. Любимых убивают все, Казнят и стар и млад, Отравой медленной поят И Роскошь, и Разврат, А Жалость – в ход пускает нож, Стремительный, как взгляд. (Оскар Уайльд. Баллада Рэдингской тюрьмы. Пер. Сергея Пашина). - Говорите же, - мягко прервала Карди паузу. – Я готова выслушать решение. И слегка выпрямилась. Встал с места и Альбин, оправляя полы расшитого золотым шнуром камзола: - Не уверен, соответствует ли приговор деянию. Также – наказание это или награда и привилегия из тех, что, по вашим словам, так щедро на вас сыплются. Но о нём мы и вправду озаботились заранее. Надавил на потайную дверь - та ушла внутрь и откатилась на роликах в сторону. Из высокой ниши хлынул душный, но отчасти приятный аромат деревенской кузницы: древесным углем из горна, горячим металлом, травяными отдушками. Ало-рыжее пламя рдело, помаргивая, над слоем тлеющих углей. Вампир натянул одну из брошенных рядом с горном перчаток и выхватил из пламени нечто вроде печати на длинной ручке. - Вот оно. - Племенное тавро, - подтвердила Карди. – Для укрощения строптивых кобылиц. Надо же, я думала, не иначе кто-то самовар для примерного чаепития раздул. - Вам позволено разглядеть клеймо внимательней, - продолжил Альбин. – Хотя большого смысла нет - вы будете неразлучны с его оттиском. - Спасибо. Трискелион, трискель. Редкое для России начертание, - ответила она с еле заметной тревогой в голосе. – Прекрасное имя, высокая честь. Не тройная спираль индуистов, не дуги и точки поклонников дисциплины, не угловатые переплетения, как обыкновенно у готов, но расположенные по кругу секиры. Альбин и Мальте обменялись быстрыми взглядами. «Кажется, сегодня получится, наконец, сбить с неё спесь», - читалось во взоре старшего. «Не уверен, что это необходимо. Ина догадывается, что автор эмблемы – снова я? - подумал младший в уверенности, что его поймут. – Вы заказывали простой знак». - Госпожа Кардинена права насчёт чести, - ответил Альбин сразу обоим. – Честь, как и гордость, противоположны гордыне, и показать ей это намереваюсь я сам. С помощью знака, в котором, я думаю, таится нечто особенное. - Польщена и благодарна, милорд, - ответила Кардинена с той незатейливо-чарующей интонацией, на которую была способна, кажется, лишь она во всём подлунном мире. - Мальте, дорогой мой, помоги даме устроиться поудобнее, - слышит она ответную реплику. Издевательство, но утончённое. «Он предупредил тебя заранее? - мелькает вдруг в мозгу молодого человека. – Не бойся, что услышит, такое неизбежно». « Да, Карди. Как удивительно, что это ты. Милорд говорит – я уже взрослый, а боюсь женской наготы, того, как пахнет разгорячённая кожа». «О. (Мысленной скороговоркой.) Сам-то, видать, нет и нисколько. Тогда развяжи пояс. Нет, разрежь - у тебя должен быть стилет за голенищем сапожка. Плечи платья смётаны на живую нитку. Приспусти до талии или как там ему нужно. Точно-точно - снимаем до логического конца спины. Или… Путлища на конских ногах – знаешь? Вот так и с тряпкой сделай. А ручные браслеты свяжи галстуком и перекинь через голову». «Я повернусь спиной к зеркалу. Милорд хочет следить за лицами нас обоих». «Да, а я – фасадом и упрусь зубками в твоё плечо. Жёсткие подплечники там есть? Ты же денди, в конце концов. Франт. И – обхвати меня за талию, пожалуйста». Альбин внимал этой болтовне со снисходительной усмешкой старца. На всякий случай натянул и вторую перчатку – краги, выглаженная до блеска оленья кожа. Снял клеймо с пламени, где оно покоилось во время торопливой беседы двоих. - Надеюсь, ты удержишься на ногах? - во время вопроса его рука словно по нечаянности скользит по спине, плечам, вольно спускается к округлостям, выбирая подходящее место. – Не вздумаешь неприлично вопить? Лишь избранные получают отпечаток там, где носила его достославная леди Винтер: на предплечье. Или… чуть выше правой лопатки. Или в основании шеи. Рабынь клеймят ниже талии - на бедре, скажем так. Но я этой ночью добр и покладист, а ты любишь бесстыдную старую моду. Пальцы Бессмертного сжимают самое чувствительное место на спине – там у птицы вырастают и раскрываются крылья, так мама-кошка переносит свой приплод. Мальт ощущает прикосновение, будто сам сделался зеркалом всего в подлунном мире… И будто сквозь этот оживший лёд – мгновенный удар слепяще-жгучего пламени. Пронзает кожу, плоть, растекается по костям. Вмиг исчезает, едва женщина издаёт короткий вопль – гортанный, жаркий, животный, из-под самой диафрагмы. Нечеловеческий. Внезапно прекращается всё. Тёплое, вольное дыхание овевает плечо и шею Отрока Гранатовые Уста. И это чудо из чудес. Альбин, с остывшим жезлом власти в руке, смотрит на слившуюся в экстазе пару, как энтомолог на редкого восьминогого жучка.