Он просто хотел помочь

Он выдохнул. Выдохнул от облегчения. Кажется, это был первый выдох за сегодняшний день. А ещё хотелось взвыть от бушующей в нём злости. На себя, на неё, на этого полудурка Нацу. На себя, потому что, как он мог всё испортить? Ведь впервые за всю его долбанную жизнь, он чувствовал покой, покой рядом с ней. Надо было рассказать ей. Рассказать ещё тогда, чёрт возьми! В той чёртовой библиотеке. «Знаешь, твой придурок брат, только что решил, что неплохо было бы найти тебе жениха. Ха-ха. А тут я подвернулся. А я как раз думал о том, как бы вернуть себе тачку. Смешно, правда?». И глядишь, всё сейчас было бы по-другому. Не было бы этих угрызений совести и этого противного, сопливо-розового чувства, что сейчас заставляет его нестись в грёбанных четыре утра на другой конец города, вдавливая педаль газа в пол. Погодите, четыре утра? Что. Она. Блять. Делает. На ебанном мосту. В четыре утра? Дура. Какая ты дура, Хартфилия! Ничем не лучше своего бестолкового братца. Лекс судорожно сжал руль покрепче и раздражённо считал секунды до зелёного. Наверняка это всё твои тупые подруги. Это высокомерная сучка Эрза или мелкая Леви. По-любому, потащили её в очередной хренов гадюшник. И недосмотрели. Как там она? Ещё несколько поворотов, перекрёсток и вот он. Мост. Глаза уже всматриваются вдаль, в поисках знакомой фигурки той, что с такой молчаливой покорностью называла свой адрес пятнадцать минут назад. Он не спал. Как он мог уснуть, в этой гудящей и злой тишине? В том отчаянном напряжении, что пребывал весь день, как заметил её, заставшую эту стычку с Драгнилом. Все мысли вдруг пропали. Он увидел её, сокращая расстояние между ними за считанные секунды. Это она. Такая бледная и хрупкая, с кожей, ставшей почти прозрачной на этом морозе. В чертовых посмотрите-на-мои-шикарные-ноги туфлях. Кого ты хочешь удивить, дура? Я итак это знаю. В этом своём ни хера, ни греющем пальто. Он резко остановился и выбежал из машины. Нет. Зачем он только посмотрел в эти глаза? В эти два карих омута. Испуганных, беспомощных, обиженных, злых и… таких, ужасно красивых. Внезапно пришло осознание, что ему тяжело сделать гребаный шаг к ней навстречу. После всего. Потому что это он виноват. Он виноват во всём этом. В том, что сейчас она стоит перед ним и, несмотря на жуткий холод, не хочет делать ни единого шага к нему и проклинает себя за слабость. И он срывается. Срывается на резкий бег вперёд. Ведь она звонила тебе не для того, чтобы ты придурок примчался через весь город и стоял сейчас перед ней, не смея сделать шаг. Сгребает её к себе на руки, не встречая даже доли сопротивления, и несёт в машину. Скорей увезти её к себе. Согреть и уложить в постель, укутав десятью одеялами. А на утро наорать, плевав на то, что сам вроде как должен просить прощения. Потому что какого хрена, Хартфилия? Убить себя хочешь?! Нет, все мысли не о том. Дреер дошёл до машины аккуратно посадил златовласку и обошёл с другой стороны. Всё в порядке. Теперь всё будет в порядке. Только вот, она даже смотреть в его сторону не может, отвернулась к окну и застыла. В полной тишине они доехали до его дома. Блондинка и бровью не повела. А куда он мог привезти её? К ней домой? Кажется, она ещё неделю не сможет ступить туда и шагу. Также в полной тишине они поднялись на лифте и он проводил её к себе в прихожую, с удивлением отмечая, что Люси позволила ему снять с неё пальто. Он сбросил своё, куда-то в угол и потащился к шкафу за своей футболкой. Хартфилия не будет расхаживать по дому в этом… платье. Было видно, что она ужасно устала. По морщинке на лбу и сжатым губам, сутулости в плечах и нежелании делать и шагу, ведь каждый шаг причиняет тупую режущую боль в районе ног. Лекс сдержался, чтобы не вставить ядовитый комментарий, но подошёл к ней и, снова подхватив на руки, понёс в ванную. Посадил на кромку ванной и попытался заглянуть к ней в глаза. Она молча отвернулась, но и сопротивления своим действиям громовержец не увидел. Он присел на корточки и, расстегнув ремешок, снял одну из туфель. В ванной раздался всхлип-полустон. Люси поморщилась, освобождаясь от ноющей тяжести. Щелчок, вторая босоножка тоже снята. И снова стон, только теперь она прикусила губы. Лексус знал, что так не должно быть, но эта чертова ситуация и её губы на расстоянии полуметра, почему то вызвали не те ассоциации. Дреер отмахнулся от этих мыслей и снова поднялся на ноги, возвышаясь над хрупкой фигурой, сидящей подле него. – Позволишь? – чуть хрипло, будто молчал уже месяц и решил сказать своё первое слово. Его руки потянулись к ней за спину, чтобы помочь с замочком от платья. Видимо ему правда нравилось вот так переодевать её, а она от чего-то не проявляла никакой инициативы к своему внешнему виду. Люси лишь как-то напряглась всем телом, когда он задал этот вопрос, молча наклонила голову и прибрала чуть взлохмаченные локоны на одну сторону, чтобы не мешали. Было всё равно. А кроме того, было приятно. Да, сложно признаться в этом. Приятно, что он так … заботится о ней сейчас, избавляя от этой ненужной алой тряпки и этих жутких туфель, что несколько часов назад казались потрясающе привлекательными. Замочек поехал вниз. И совсем не ожидая этого от себя, она поднялась на ноги, поднимая руки к потолку, мол давай, тяни его вверх. Словно приглашая, сними его с меня. Люси оказалась так близко к нему, что можно было почувствовать его запах и жар его тела. Голова начала полниться совсем не тем, что она сейчас хотела испытывать. Платье медленно поехало вверх, а в голове только их последние недели и тот вечер на кухне, когда она впервые поцеловала его. Эти полторы недели, впрочем, их поцелуи вошли в привычку, но дело никогда не заходило дальше. Сейчас было что-то иное. Да, она всё ещё была сильно обижена на Лекса, но не могла игнорировать тот факт, что здесь и сейчас, его случайные касания её кожи были обжигающими. Почему? Почему так горит кожа под его руками и куда делся весь воздух? На секунду стало прохладно. Платье снято. Она в тонком нижнем белье в прохладной ванной. И снова тепло, потому что Дреер натянул на неё свою футболку. Все эти махинации с платьем не прошли и мимо Лекса, что тысячу раз пожалел о том, что собрался переодеть блондинку в собственной ванной. Он постарался быстрее надеть на неё свою футболку. Эти мысли. Эти фантазии о ней, так непозволительно близко, стоящей к нему. Были не вовремя. Как ты можешь думать о том, что хочешь её сейчас как никогда раньше, когда между вами такой бедлам? Лексус мысленно выругался. Чёрт. Чёрт. Не смотри ей в глаза, не смотри ей в глаза. Но этот её запах вокруг, въедающийся в ноздри и обжигающий лёгкие, словно самый опасный яд. Эти губы и ... зачем ты прикусила сейчас губу, Хартфилия? Зачем. Ты. Это. Сделала. Блондинка присела обратно на край ванной и опустила свою голову ещё ниже, скрывая своё раскрасневшееся не к месту лицо. Совсем не подозревая, что он прекрасно слышит её, ставшее тяжёлым, дыхание. Ты ненавидишь его. Ты ненавидишь его за всю эту ложь. Но судя по всему, это не мешает тебе хотеть его. Тут он приподнял её лицо за подбородок, утирая подушечками больших пальцев остатки тех самых, уже засохших слёз, и вышел из ванной комнаты. Может быть, слишком резко, но Лекс уже не мог сдерживаться. А она успела заметить, как в его глазах жидкой лавой плескается всепоглощающее желание. Как отражение того, что происходило в её собственных несколько секунд тому назад. Хартфилия почувствовала, как горят её щеки, а низ живота наполняет приятное тепло. Её это чуть-чуть испугало. Люси бросилась к умывальнику, смывая ледяной водой огонь под кожей. Взгляд случайно упал на стаканчик, где стояла её зубная щётка, ведь она последнюю неделю почти каждый вечер здесь смотрела фильмы и часто оставалась с ночевкой. Это ощущение не одиночества в тёмной ночной квартире странно успокаивало. Ведь у себя дома, она снова была бы одна. А в голове снова воспоминания. Вечер. За окном истошно воет ветер, словно на улице давно зима, а не середина осени. Стёкла окон терзает дождь. В гостиной Лекса тепло и горит один ночник. С кухни льется свет, там громовержец, проявляя чудеса своего кулинарного мастерства, снова готовит для них его излюбленные бутеры. Она сидит на диване, опираясь на подлокотник, свешивая одну ногу на пол. Выбирает фильм на вечер. Это странная традиция, появившаяся у них пару дней назад, сильно сближает. Все ещё дико, конечно, встречать неодобрительный и подозрительный взгляд Эрзы, каждый раз, как она видит, что Люси очередной вечер собралась провести у Дреера. Люси же, кажется, плевать. В такие вечера блондин обычно с удовольствием водружает на её колени свою голову, позволяя ей, зарываться тонкими пальчиками в его волосы, или она медленно засыпает за просмотром фильма у него на плече, постоянно зевая; либо приходят его друзья, они репетируют, и Хартфилия слушает песни, потом все вместе заказывают пиццу, а парни, словно малые дети, валяются по полу и шутливо дерутся за последний кусок. Или тот вечер, когда Люси решила принять у него дома ванну и впервые заметила на себе, тот самый его взгляд, с потемневшими от желания глазами. Ведь она взяла с собой в тот вечер домашние шорты и майку, думая лишь о том, что неудобно каждый брать у Дреера его футболку. Да, Хартфилия, теперь ты точно понимаешь, что неудобно было ему, потому что скрывать своё желание, находясь в домашних трениках, задача непосильная. Губы Люси дрогнули в улыбке. Стоп. Нет. Он всё испортил. Он испортил всё хорошее. Неужели она так просто готова простить ему всё? Хартфилия тяжело вздохнула. Почистила зубы, умылась и вышла из ванной. Взгляд наткнулся на напряженную, широкую спину Дреера, склонившегося над подоконником. Он переживает. Люси вздрогнула. В голове набатом звенел голос Эвергрин: "— И выключи пожалуйста эту свою сердобольность. Поняла?" Возьми себя в руки! По-моему жертва здесь ты. Снова отвернулась, и даже, как-то по-детски насупилась. Раз за разом, прокручивая в голове разговор Дреера и Нацу. Они простояли в тёмной квартире, просто молча, наверное, минут десять. Затем блондин, кинув быстрый взгляд на часы, буркнул: — Идём уже спать. Люси захотелось зло стукнуть его по плечу и закричать на него сейчас, что он не может говорить с ней так спокойно сейчас, он вообще не должен был ни на шаг к ней приближаться после того, что выяснилось днём, но она просто ядовито бросила ему: — Рад, что наконец вернул себе машинку? — обида так и сочится в голосе. Он зло искривил губы в улыбке. Всё ещё стоял к ней спиной. Да, блять. Рад. С ума чуть не сошёл от радости! Сейчас бы ещё на кровати попрыгать, как последнему идиоту. Хотя нет! Можно парочку шлюх и пару литров пива, чтобы отметить? Дреер был так же зол. Всё его естество, сотканное из яда, саркастических усмешек и непрекращающегося гнева снова выбиралось наружу. Все его демоны, сломав к херам стены, что он так тщательно возводил эти последние недели, полезли наружу, едва почуяв неладное. Словно почувствовав свежий воздух, после долгих лет заключения. Из горла сам по себе вырвался рык. Хартфилия вздрогнула, втянув голову в плечи. — Ты совсем ничего не понимаешь?! — сорвался на крик. — Видимо нет. Может пояснишь с каких пор стало нормальным заключать сделки на живого человека? И всё для чего? Вернуть машину? — Люси всё же до конца не понимала момент с машиной, но и без того ей было ужасно. — О, какие мы вдруг стали злые! А то, что всё это придумал твой святой Нацу, тебе уже плевать? — скривился, называя ненавистное имя. — Не трогай его! — Люси и сама удивилась, что защищает его. — Не трогать кого? Твоего милого старшего братика? Так его нет. Есть только один расчётливый ублюдок, похоже, давно заигравшийся в свою псевдозаботу! Кругом ложь, ты разве не видишь? Нет никакой работы в клубе, поняла? Он чертов рейсер, ясно тебе? — боль, от каждого его слова так и плещется в её глазах, а Дреер продолжает, будто сам хочет сделать больнее, — максимум, о чем он может заботиться, так это о своей блядской тачке, — зло выплюнул последние слова. Осталась только тупая саднящая рана от мерзкой правды внутри. Перед ним два карих омута, переполненных болью настолько, что можно подойти, выжать их, и эта боль потечёт по ладоням, сжигая твою кожу. Зачем тебе это надо было? Чего ты хотел добиться? Златовласка резко отвернулась от него и выбежала из комнаты. Она оказалась в его спальне и бессильно рухнула на кровать, сжимаясь до крохотного комочка. Плечи сотрясало от беззвучного плача. В ноздри ударил его запах. Вся постель, пропиталась запахом кедра, грейпфрута и … свежести дождя. Нет. Нет. Уйди из моего сознания. Хватит. Я так больше не могу. Лекс успокоился после своей гневной тирады. А может быть из-за её взгляда. Едва ли он должен был сейчас взваливать на неё всё, а потом отпускать её плавать одну в этом океане лжи и боли. Где же его поддержка, которую он так яростно хотел сегодня ей дать? Громовержец вдруг ощутил ужасную усталость. Усталость от этого бесконечного дня, который никак не мог закончиться и всё сыпал на него проблемы, одну за другой. Уже почти пять, уже гребаное утро. А его всё ещё держит «вчера», а «завтра» так и не наступило. Вздох. Бесконечно усталый вздох и шаг, второй, третий – к ней. В его спальне. Какая ирония. Вот она лежит, сжавшись в маленький комочек, хрупкая, уставшая не меньше тебя, Дреер, а ты даже не можешь её обнять, лечь рядом и сказать, что всё будет хорошо. – Прости, – устало. Искренне. Тяжело. Замерла, не смеет повернуть на тебя головы. Не может. Не хочет. Ненавидит. – … я просто чуть не умер, когда увидел тебя там, на мосту, – откровение, Дреер? «Он чуть не умер», а она, похоже, умерла, уж точно потеряла часть себя. Он продолжает нести какую-то чушь и даже садится рядом. Люси, по крайней мере, прекращает плакать. Не от того, что он успокоил. Просто слёз уже не хватает. Блондин неуверенным движением рук накрывает их обоих одеялом и захватывает её в объятие. Она не сопротивляется, нет сил, лишь медленно засыпает от тепла.