***
На обратном пути в бокс я шёл через Большой зал. Поднялся наверх по приставной лестнице, гляжу — в дальнем конце на мостках бликанье какое-то. Кто-то со светоуказкой балуется. Не иначе, дети. Кто ещё будет батарею расходовать, когда дневной свет из дыры в потолке? Вот и пошёл вдоль стен по мосткам аж на ту сторону. Вдруг кто-то потерялся? Омеги замотаться могли, не доглядеть. И точно — на краю мостков сидел Вайлин и, просунув ноги меж досками ограды, болтал ими над пятиметровой пропастью. Непричёсанный, пипка в саже, куртёшка не на те пуговицы застёгнута. Пока Керис в лазарете, дитё без пригляду. Сынок глянул на меня, и сразу ясно стало: у моего омежки стряслось огромное детское горе. Я сел рядом, тоже спустил ноги с мостков. Внизу зеленым беспорядком красовались ряды автопокрышек с высаженными в них луком и укропом. Посередине лежали обтянутые дерматином маты для загара, пылились под дыркой в пасмурное небо. Снаружи никак не хотело распогодиться, хотя весной пахло до одури. Влажной землёй, тёплым дождём и свободой. В гигантском стометровом зале было тесно глазам, хотелось дали, горизонта. Третья неделя в пещере… — Давай, выкладывай, — сказал я. — Кто обидел? Вайлин наклонил голову ещё ниже и хлюпнул носом. — Никто. Вот только плакать не надо. У ребёнка семь старших братьев, подумал я, и маленького утешить некому. Шастает по мосткам один. А ну как сорвётся? Нужно Арону высказать. Меня начало наливать злостью, а злиться было нельзя. Рисс раньше из бокса сам не выходил, но мало ли что? Вдруг снова нападёт на кого-нибудь? Или приду, а оба наши бокса в руинах, и подушечные перья медленно так оседают. Я приобнял сынка, потрепал шутливо за ухо. — А почему с братьями не играешь? — Они меня не берут. Понятно, нам тоже в детстве с мелкими не интересно было: с Тузом, с Соколом. Халлар их первыми нашёл. Они имён своих ещё не выговаривали, точно не выжили бы сами. Так и остались с погонялами… Вайлин сопел себе в грудь, выкручивая пуговицу на куртке. Раньше Аронова банда его принимала. — Почему не берут? Сынок пропищал еле слышно: — Они сказали, их отец-альфа — старейшина, а мой — омегин прихвостень. Я глаза закрыл. Только не злиться. Я целую Рисса. Целую… Дожился, Дарайн, поздравляю. Прихвостень, во как. — Вайлин, ты… звезданул в ответ, как Льен учил? — Альф нечестно бить, они мне сдачи не могут дать. Побей их ты, пап. Я пригрёб сынка поближе, погладил по светлым вихрам. — Побью, не сомневайся. Но сначала пусть вырастут. А ты ещё раз услышишь такое, отвечай, что пусть скажут это мне в лицо. Кто за спиной гадости вякает, тот не альфа, а ссыкливый балобол. Понял? — Ага. — Вайлин боднул меня в бок и счастливо задёргал ногами. — Ты балоболам вкусняшек не вози. Пусть им великий отец-старейшина возит. Нет, ну в кого он у меня язва такой? Я — прихвостень, капец! Дети сами такого не придумают, они за кем-то повторяют. А за кем Керисова мелочь повторяет? За старшим Ароном или за своим великим отцом-альфой. Ну, Халлар… Хотя, если честно, в последние две недели у меня и правда мозги были набекрень. Я так хотел Рисса, что не осталось сил думать об остальном. Поглядел бы я на этих умников, окажись они на моём месте: когда омега только глянет из-под ресниц, а во мне уже кровь пузырьками, как вода в закипающем чайнике. Да, я расслабился и немного забыл, что моя жизнь — это не только Рисс. — Лады, вытирай сопли, — сказал я. — Поможешь нам с Риссом в кухне убрать? Там Льен опять подрался, всю посуду раскидал, а сам убежал раны зализывать. Мы без помощи до ночи провозимся. Вайлин с наигранным кряхтеньем поднялся с мостков. — Пойду, куда вас денешь? А то папа Льена заругает за свою посуду. Я ему нос вытер от сажи, расстегнул куртку. Неужели у Кериса нет двух минут научить его пуговицы застёгивать? — Вот так надо, не с середины, а с верхней. Тогда не перепутаешь. Раз уж ты сегодня один остался, пойдёшь ко мне ночевать? Поболтаем. Сынок рот раскрыл, запрыгал. — Ой, папка! Правда можно? Папка-а-а-а! — На шею мне кинулся. Аж стыдно стало, что видит он меня или после вылазки дохлым от усталости, или отдохнувшим, но отвлечённым на вечный зуд в штанах. С сынком типа разговариваю, а смотрю на него даже не вполглаза, а четвертью глаза, остальным зрением омежьи задницы исследую. А ведь роднее детей у меня нет никого, моя кровь. И любить они умеют искренне. Рисс… ещё не умеет. — А как же твой этот, расписной? — погрустнел Вайлин. Это точно Арона влияние. Я поднял сынка на руки. — У него имя есть, не надо клички придумывать. Попросим Рисса на одну ночь пойти в его бокс. Он со мной две недели спал. Пора учить его обходиться без меня. *** Не знаю, сколько ещё времени я сумел бы скрывать очевидное. Необычность Рисса пёрла из него фонтаном, но я всё не мог смириться с мыслью, что должен отдать его на службу клану. А давить на меня продолжали со всех сторон. Керис ударил особенно мощно. Струнный перебор я издали в тоннеле услышал. Мешок с ячменём прислонил к стене — потом в курятник оттащу, не к спеху. Говорю Риссу: — Идём, тебе понравится. — Что это, Дар? — Один из двух его коронных вопросов. Рисс поставил на пол ведро с комбикормом, отряхнул ладони о фартук. Мы с утра были заняты: я сколачивал деревянные качели-балансиры для игрового зала, Рисс старательно красил их эмалью, иначе быстро сгниют от сырости. Забавный такой в замызганной водолазке Наиля и в кепке козырьком назад, чтобы краской на волосы не ляпнуть. А на скуле всё равно капля прилипла, зелёное на бронзовом. — Это называется песня. — Я чмокнул чуть выше зелёного. — Идём, такое нечасто бывает. В переходе у скамьи толпа собралась. Из игрового зала доносился шелест капель: снаружи лило нещадно, под дырой в скале, наверно, озерцо натекло. Омеги детей сгребли и в переходе скучковались, ливень пережидали. Похудевший после родов Керис сидел на скамье, обнимая гитару. Перетянутые ремешком на лбу волосы блестели ровными волнами в луче светоуказки. Этот омега умудрялся выглядеть изысканно хоть на седьмом месяце, хоть с членом во рту. На скамье рядом с ним пузатый Сино держал новорождённого альфёнка, с другой стороны примостился возле отца Вайлин, опять весь в машинном масле и опилках. Я буквально утром его в чистое одевал. — Есё, есё пой! — Детвора скакала вокруг скамьи, теребила Кериса за колени. Мы встали у стены, я обнял Рисса сзади. Его кепка пахла растворителем и пылью, а сам он, как всегда, раем. — Зачем песня? — спросил Рисс. Второй коронный вопрос. — Просто так… Для удовольствия. Тс-с-с, слушай. Керис единственный в клане владел этим волшебством. Когда началась война, он заканчивал консерваторию и уже был известен. Его ждала череда гастролей, международные премии и миллионы почитателей. Но вместо этого он целыми днями чистил овощи в сырой пещере и топил дровами кухонную печь. И никто никогда не слышал, чтобы он жаловался. Привезти сюда рояль мы не сумели, я его даже на картинке не видел. Но гитару для Кериса нашли. Он касался струн, и по сигналу замолкали шепотки. Под низкими пещерными сводами звучало не мёртвое-телевизорное, а живое чудо из гитарного перезвона и хрипловатого голоса. Все превращались в слух: от очарованных омег до трёхлетнего Гери, который замирал с пальцем во рту, дыша через раз. Не знаю, как другие, а я переставал замечать выцветшую майку Кериса, потемневшие от чистки руки и бледное лицо с ранними морщинами у глаз. Я видел волшебника, и от его музыки всё внутри переворачивалось. Керис не гладил песней, он песней бил — сильно, напористо. …мы не забудем никогда тот смутный бесконечный хаос. И вспоминаем, задыхаясь, друзей, ушедших навсегда. Глотала воинов война, сжирало многих смерти пламя, но в памяти лишь имена тех, кто шагал бок о бок с нами. С душ отряхнув земную грязь, Раван и Шел ушли до срока, судьба Арбѝ оборвалась, и к сыну не вернулся Сокол — четвёрка замерших сердец. В чертогах рая наши братья, раскрыл для них свои объятья наш Милосерднейший Отец. Они ушли, они ушли в другие, вечные пространства, и за пределами земли иное приняло их братство. И не для павших череда рассветов новых затеплеет, но в нашей памяти всегда живут их лица, не взрослея.** Пальцы Кериса метались над струнами; Рисс сосредоточенно следил за ними, склонив голову набок. Я же стоял, накрытый лавиной мурашек. Чем пожертвовали павшие ради нас? Раван и Шел — те вообще до первой вязки дорасти не успели, как их мясорубка смолола. А я позволял себе третью неделю нажирать бока в пещере, прикрываясь заботой об омеге. Прихвостень — слабо сказано. Дармоед — вот это в точку… Последние ноты разлетелись эхом по переходам; гитара умолкла. И каждый приложил кулак к сердцу, даже самые мелкие, которые Равана и Шела в живых не застали. Малыши едва ходить научились, а уже знали: смерть — это то, что не исправишь. — Вечная память, — прозвучало сквозь шорох ливня. — Вечная память. — Вечная память. Рисс скукожил плечи, в воротник водолазки вцепился. Обернулся, растерянный: — Нет удовольствие. Песня плохо. Типа, что ж ты набрехал, альфа? Но то не песня «плохо» была. Это мне стало плохо от песни. Отхлестал меня Керис гитарным боем, как пощёчинами. А Рисс — моё зеркало, от него не спрячешь горящие уши. Я думал, про любовь петь будут… — Есё! Давай есё! — клянчили дети. — Конец. Пошли. — Мрачный, я потянул Рисса к брошенному комбикорму, но он заупрямился, привлечённый новой мелодией. — Железная нить звенит. Интересно. Я не мог мешать ему познавать мир. Разве виноват был Рисс, что оказался связан со мной, и что у меня нелады с совестью? А гитара вместо напряжённого боя уже переливалась чем-то лиричным, и мгновенно испарилась куда-то вся моя горечь. Потеплело внутри, будто залился глотком таровского «Черки». Казалось, и дождь в игровом зале зашипел мягче. Я понятия не имел, как Керис делает это. Управляет мной, держит в кулаке, связывает музыкой… Если спросят меня, почему я дышу до сих пор, хотя мир покорён и истерзан, я скажу: чтоб услышать когда-нибудь шум безмятежного ветра над лесом. Чтобы звёзды считать, не грустя ни о чём, или к солнцу идти по искристому снегу, чтоб любимый вернулся с закатным лучом в дом, где ждёт его верный омега. Непокорное сердце способно менять и миры, и судьбу, и капризы удачи. Безмятежные ветры дождутся меня в том краю, где я встречу назначил. — Слова не знать я. О чём песня? — Шёпот Рисса вывел меня из раздумий о том, сколько отняли у нас коммуны. — О надежде, малыш. О надежде. — Что такое «надежде»? Ох. Попроще вопросы есть? — Ну… Когда тебя держали в институте, ты же не знал, что выберешься? Но ты хотел этого и думал, что выберешься. Это и есть надежда на лучшее. Рисс покачал головой. — Нет. Я не думал, что выберешься. Нет надежда тогда. — Чего-то же ты всё равно хотел? Он задумался, сдвинулись чернявые брови вразлёт. — Ничего. Вот те на. А ведь там ему действительно нечего было хотеть. Его кормили научно составленной бурдой со всеми витаминами, облучали искусственным солнцем и развлекали трена-жорами. Рисс жил один в крохотной камере и не скучал, потому что не знал, что такое скука и как может быть иначе. Возможно, он был по-своему счастлив в той стерильной стерильности. Я же пришёл и утащил его в тёмную пещеру, где один прожитый не впроголодь день — уже удача. Рисс мог быть недовольным, но не говорил об этом, потому что ещё не понял, во что на самом деле я его втянул. Этот вывод вышиб меня из послепесенной эйфории мощным пинком. — Да, — сказал Рисс. — Песня — это удовольствие. Он вывернулся из моих объятий и шагнул к скамье. — Дай. В последнее время учить Рисса стало любимой забавой в клане. Керис кивнул ему, садись, мол, рядом, и бережно протянул гитару. Сино надул губы и демонстративно отошёл с младенцем на руках. Кхарнэ, Рисс-то ему в чём виноват? Ко мне все претензии, ко мне. — Отдай гиталу, пусть поёт, — заныли дети. Керис прикрикнул: — Тихо! Дайте потрогать, он не видел никогда… Смотри, это струны. Вот так зажимаю аккорды, и звук меняется. — Да, я помнить, — кивнул Рисс. — Песня хорошо. Как Дар. Он изучающе гладил гриф, пробуя на ощупь. Лицо отрешённо-блаженное, у него от поцелуев такое лицо было. Я ещё балдел от похвалы, когда Рисс провёл по струнам, и пещера зазвенела той же мелодией. Один в один. Дети ахнули и затихли, Керис потрясённо вытаращил глаза. А Рисс запел его песню. Слово в слово. Нота в ноту. И оказалось, что до сих пор я не слышал настоящей музыки. Что хрипловатая песня Кериса не сравнится с чистейшим голосом моего омеги, от которого своды пещеры, казалось, тоже покрывались мурашками. И ведь мелодия та же, и слова. Но пение Рисса прожигало душу, и действительно верилось, что безмятежные ветры над лесом нас дождутся, что всё это не зря… На глазах омег заблестели слёзы. Кажется, в клане появился новый волшебник. — Всемогущий Отец-Альфа… — Керис схватился за грудь. Рисс с одного раза запомнил, как переставлять пальцы на этой штуке. Запомнил каждое слово, хотя половину впервые слышал. И теперь я окончательно понял, что значили те закорючки, вытатуированные на его спине. Коммуны выращивали в инкубаторах не самых здоровых и красивых. Им до лампочки красота, им неизвестна её притягательная сила. Они выращивали талантливых. Химичили с генами, чтобы вырастить совершенство. Рисс мгновенно запоминал всё, что видел и слышал. И мог повторить всё, что запомнил. Вот что означала категория «С/4». Вот как за две недели он из неразумного дикаря превратился в равного члена клана. Керис сиял, будто и правда рояль привезли и сгрузили в техзале. Отобрал гитару. — А вот так, смотри. — Он задёргал струны с такой скоростью, что в глазах у меня зарябило, и вернул гитару Риссу. — Сумеешь? Тот послушно повторил. Моего слуха не хватило, чтобы заценить — правильно или мимо. Но по лицу Кериса стало ясно: в яблочко. Он подскочил со скамьи. — Чуял я — с ним что-то не так! Он гений! Халлара зовите, скорей! Ты слышал это, Дарайн? Я кивнул: ещё бы. Гадом себя чувствовал, как никогда. Этот идеальный омега, во всём безупречный, достался мне. Подумать страшно, как безбожно я от него отставал. Я вообще был ближе к противоположному концу шкалы. Мы все на этом конце тулились по сравнению с Риссом. Но он достался мне, и бесценный талант будет пущен на уничтожение коммунов, потому что я хотел трахать Рисса единолично и пометил. От Халлара теперь не отбрехаться. Взбудораженный Керис махал руками: — Ты бы все премии собирал с таким голосом! Кхарнэ, я годами жду, что кто-то научится «до» от «ре» отличать!.. Где ты раньше был? — Я красить качели в зелёный цвет, — добросовестно объяснял Рисс, где он был. Ещё один Тар, прямодушный. Вайлин, как старший, ушлёпал вниз по тоннелю за Халларом. Детвора всполошённо шушукалась, с любопытством обступив Рисса. Он поджал ноги под скамью, меня укололо его страхом. — Кыш, мешаете, — отогнал я. Ему всё ещё очковато было с мелюзгой рядом находиться. Я присел перед Риссом на корточки, взял за искусные пальцы. Прости, малыш, подставил я тебя. Сигналы о страхе перестали исходить от него, Рисс расслабился, укутанный в моё спокойствие. Снизу приковылял Халлар, недовольный, что от работы оторвали. За ним, по обыкновению, вразвалку, шёл Льен. Скула покоцана после драки, сам в расстёгнутой синей рубахе на голое тело. Понторез — его натура. Оба были припорошены сизой апатитовой крошкой. Видно, камень бурили, новые мостки ладить собрались, раз уж моя группа невыездная. Дети набросились на старейшину с новостями: — Он петь умеет! У Келиса науцился! — Да! Да! Лисс цепкий глаз! Лисс цепкое ухо! Халлар, осторожно пробираясь через них, первым делом подошёл к Сино, погладил грубым пальцем щёку новорождённого. — Точно говорю, Керис, этот в тебя пойдёт. Слава Отцу-Альфе. Ты красивее. Керис без улыбки посмотрел на Халлара, и было в этом что-то настолько тёплое и интимное, что мне неловко стало, будто мы тут лишние. Наверно, если долго знать омегу, с возрастом и слова не нужны становятся. Льен тоже глаза отвёл, сделал «козу» в бок ближайшего альфёнка — бз-з-з-ть. Тот заверещал, но далеко не отбежал — вдруг потеха продолжится? На комплимент Керис не ответил. — Это феномен, — сказал серьёзно. — Он сыграл вступление к третьей симфонии Литана для струнного оркестра. Лучше меня. По ходу, Халлару это ни о чём не говорило. Он хоть и учился в школе до войны, но неуч такой же, как и мы. В брак вступил ещё школьником, а чтоб ферму держать, диплом не нужен. Это Абир с Керисом в вузах обучались. Халлар смерил взглядом малолетних баламутов, потрясённых омег, Рисса, прижимающего гитару к животу, и кивнул ему: — Пошли. Посмотрим, насколько твой глаз цепкий. Я мог воспротивиться, запросто. Я догадывался, куда звал Халлар. Но повёл Рисса в тоннель следом за старейшиной, хотя чувствовал, что предаю своего омегу, сую его в пекло вместо того, чтобы беречь.***
Бах! На протёртый стол с грохотом лёг громоздкий тридцатипатронный АМУ, шакалья «муха». Универсалка, она во всех подразделениях Федерации на вооружении. Такая меня раз продырявила, Абир потом еле вы̀ходил. Халлар уселся перед «мухой», Риссу махнул на табурет напротив: падай. — Знаешь, что это? — Да. — Рисс сел. — Это убивать бет. Льен воткнул в «люстру» на низком потолке свою светоуказку; широкий луч осветил длинный тоннель — конец его прятался во тьме. У стены пылились картонные мишени на тяжеленных стойках и пара массивных сундуков. В них хранилось трофейное барахло, которое даже Тар побрезговал упереть в свою нору. Эти стволы уже ни на что не годились, кроме обучения. Льен оседлал расшатанный стул и опёрся локтями о спинку. Я встал позади Рисса, чтоб ему спокойно было. — Нет, — сказал Халлар. — Это не убивать бет. Пока у тебя есть яйца, твоя жизнь в опасности. Это — чтобы защититься. Смотри. Я делаю, ты запоминаешь. Готов? Рисс вопросительно оглянулся, я успокоил: — Попробуй. Это легче, чем на гитаре. Даже я могу. Я не хотел, малыш, правда. Мощные руки Халлара с налипшей на волосках апатитовой крошкой задвигались в заученном ритме. «Муха» раскладывалась на столе потрёпанными деталями, снова с клацаньем становилась целым автоматом. Я насчитал тридцать пять секунд, у меня чуть больше. У Тара двадцать пять и с закрытыми глазами тоже двадцать пять. Он тренировал это с пелёнок, ещё когда ему от приклада до конца дула туда-сюда бегать приходилось. — Запомнил? — Халлар придвинул собранный ствол к Риссу. — Повтори. Тот растерянно уставился на кое-где поеденную ржой «муху» и задал второй коронный: — Зачем? Если бы Халлар взрыкнул, я сгрёб бы Рисса в охапку и увёл в бокс, где никто не посмеет его испытывать. И так каждую секунду порывался прервать происходящее. Но Халлар терпеливо ответил, как отвечал на это уже сотню раз: — Затем, что если в бою оружие заклинит, а ты не сумеешь его очистить, ты труп. И чистить надо быстро. Замешкаешься — ты труп. Так что сделай так быстро, как можешь. Я подбодряюще погладил Рисса по плечу. В ответ резко накатило желание, молниеносно затвердевший член чуть не пробил дыру в ширинке. Желание неожиданное и ни капли не моё, я был удовлетворён и вообще корёжился чувством вины, которое пытался спрятать от Рисса. Это он, беспечный, хотел меня, ему наскучило здесь. А мы с ним договорились, что не будем палиться. Халлар прав, не надо никому знать про секрет метки. Я убрал руку с плеча Рисса. Уф-ф-ф. К этому надо привыкнуть. Он разочарованно вздохнул и потянулся к «мухе». Любопытный Льен привстал над стулом. Халлар навис над Риссом, я осадил: не лезь. Теперь все будут ожидать от него сверхспособностей. Типа, вдруг обладатели элитного генома мосты взрывают движением бровей? После «вступления к симфонии» я уже не удивлялся тому, с какой скоростью мельтешат пальцы Рисса. Детали «мухи» он раскладывал в том же порядке, что и Халлар, на том же расстоянии друг от друга, под тем же углом, но в зеркальном отражении. Так, как он видел со своей стороны стола. И собирал он их теми же движениями, даже палец так же отставлял. Пустой магазин щёлкнул на место, Рисс придвинул к Халлару целый автомат. — Двадцать две, — ахнули мы все. Рекорд Тара был побит без видимых усилий. — Он ещё и дерётся как профи, — напомнил возбуждённый Льен, очень ему хотелось взять Рисса в группу. — А что говорит по-инопланетному, так это фигня. Как там Керис сказал? Ходячий инфинитив, во. Халлар заёрзал в предвкушении, достал из ящика стола полный магазин для «мухи» и слабый бинокль. — Слова-то можно спопугайничать, а связную речь — хрен, — ответил он Льену. — Каждый раз надо своё сочинять. Дарайн, иди ставь ублюдка. На сотню. Ишь, разогнался. А чего не на пятьсот сразу? Я погладил Рисса: сейчас вернусь, и зашагал в глубину тоннеля. Отметка «100» была накрашена белой краской на полу. Я воткнул светоуказку в крепление, оглянулся. Рисс смотрел на меня из далёкого пятна света. Халлар что-то объяснял ему, вертел в руках «муху» и тыкал пальцем в прицельную планку. На сотне стояла пара мишеней в железных рамках, рачительно убранных к стене. На каждой был намалёван силуэт беты извёсткой по картону. Я вытянул на линию крайнюю, у которой на груди красовалось «Сора», выведенное маркером. Прыгающий почерк Арона. Ну а фигли, стрелять — так в президента. Сорро я поставил посреди тоннеля, скотчем прилепил ему к голове белый лист из блокнота на полочке. Нет, с первого раза сотню выбить — это вряд ли. Тут же не повторять придётся, а самому… Я вернулся к столу. — …тренируются часами, а тебе тренировки не нужны, понимаешь? — объяснял Риссу Халлар. — Сделай правильно один раз и запомни. Всё. Льен нервно кусал губы. Рисс вскинул «муху», Халлар поправил его локоть. — Чуть выше. Приклад к плечу. Ты всё понял? Ублюдка видишь? — Рисс угукнул. — Замочи его, омега. Грохнул выстрел, отозвался эхом по тоннелю. Рисс взвизгнул, «муха» рухнула на стол. От его страха и у меня руки затряслись. Надо что-то с этим делать. — Ш-ш-ш, всё хорошо. — Я поцеловал Рисса в кепку и глянул на мишень. Картонный Сорро качался от удара на неровном полу, в самом углу белого квадрата чернела пробоина. Есть! — Йух-у-у-у! — Льен подпрыгнул на стуле. — Чувак не безнадёжен! Халлар довольно крякнул, разглядывая мишень в бинокль — зрение уже не то. — В тютельку! Можно лучше, но для начала блестяще. Теперь повтори. Рисс жалобно прожёг меня глазами-прожекторами, температура в тоннеле скакнула на десяток градусов. Его не прикалывала грохочущая штука, настойчивый тон Халлара и повышенное внимание. Он просил: избавь меня от них, Дар, там ещё качели недокрашены, помнишь?.. — Стреляй, солнышко. — Я подал «муху». Льен возбуждённо грыз заусенец. Халлар кивнул мне: правильно, истинный, не истинный, а дело важнее. Рисс съёжился в ожидании грохота, нажал спуск. Выстрел покатился по тоннелю, цвиркнула о пол гильза. Все застыли в молчании. Сорро не пошевелился, белый лист так и висел с единственной чёрной точкой. — Ц-ц-ц, — раздосадовался Халлар. — Не спеши, целься. Давай ещё раз. Снова шандарахнуло. Сорро стоял недвижим. — Смотри на мушку. — Халлар скрипнул зубами. — Ты же делал уже! Что случилось? Рисс непонимающе бегал глазами: от него к мишени, с мишени на меня. Халлар требовал ещё, «муха» рвала тишину тоннеля — бах! бах! бах! — но картонный ублюдок не шевельнулся ни разу. Я закричал: — Хватит! Халлар уныло потёр бороду. Смотрел на освещённого Сорро вдали, расстроенный, как ребёнок, который ждал подарка, а получил шиш. — Обломинго. — Льен с досадой встал, поволок стул в угол. — Забей, Халлар. Без толку патроны тратить, надо с азов начинать. Керису отдай его, хоть на гитаре бренчать будет. А фуру водить много ума не надо, я научу. Можно было промолчать, и Рисс с радостью отложил бы «муху», которую уже невзлюбил. Ещё долго можно было выдавать его за беспомощного омежку с бесполезными талантами. Но я вспомнил, как отдавали дань памяти павшим мои дети, прикладывая кулак к сердцу. Чумазый Вайлин, Шани с пластмассовым слонёнком под мышкой, лопоухонький Марик, Притт, кроха Астро, который держался за скамью, стоя на ещё неуверенных ногах… Братья погибли ради моих детей. Поэтому я молча зашагал к отметке «100». Молча вытащил в центр вторую мишень, прилепил на неё белый лист и поставил аккурат за картонным Сорро. Сам встал сбоку. — Стреляй, — крикнул я Риссу. — Как в прошлый раз. Льен подскочил. — Сдурел? Отойди! Зря он волновался, мне ничего не грозило. Посреди второй мишени тем же маркером было накрашено огромное «Р». Чем-то Райдон или Ронник Арона рассердили… — Последний раз, Рисс, давай, — настаивал я. Он поднял «муху», грохнуло. Рядом со мной коротко шаркнуло о картон. Пуля улетела во тьму, вторая мишень зашаталась от выстрела. Я выдвинул её из-за Сорро, что по-прежнему стоял неподвижно с той же единственной чёрной точкой. Халлар заглянул в бинокль и ошеломлённо сел на стол. Раскрыв рот, Льен чесал голое пузо. На белом листе посреди буквы «Р» темнела свежая пробоина. Рисс всё делал правильно. Сказали повторить — он повторял. В то же место. Мне уже страшно было представлять, что ещё он умеет. ______________________________________________________ ** Вторая песня — моя, вдохновитель Тэм Гринхилл.