***
Прознав о том, что мы с Риссом идём строить бокс, Льен робко попросился с нами: — Сам ты чеши куртки шить, альфа! У меня уже зад от сидения плоский, как Диборская равнина! Я в состоянии держать молоток! Пусть развлечётся, подумал я. Бить гвозди это не по лестницам лазать, светоотражающие зеркала в залах протирать. У нас беременные омеги и не таким занимаются. Кому ещё всё делать, когда альфы или на вылазках, или на других омегах? Поселить Рисса я решил рядом с собой, у второй тоннельной развилки. Боксы бок о бок будут, одна стена общая — и стройматериалы сэкономим. Было у меня припрятано несколько листов отличной пятислойной фанеры, пропитанной клеем — десятки лет простоит и не растрескается. Для Сайдара берёг. Старшему сынку-альфе сделать лучший бокс в клане, чтобы он потом омег туда таскал одного за другим, как и отец. Ничего, Сайдару ещё что-нибудь раздобуду, а Риссу сейчас где-то жить надо было. Правда, из-за этого к Сино, который на меня всерьёз дулся, присоединился Альвир. Какого, спрашивается, лешего? Пока Сайдару пять лет не исполнится, всё равно его Альвир от себя не отселит. Он думал, я за два года не привезу фанеры ещё лучше этой? Он думал, наказал меня тем, что вместо улыбки встречал в переходах унылой гримасой? Себя он наказал. Не понимал Альвир, что мне теперь в самом тёмном тоннеле без светоуказки солнечнее, чем на приморском курорте в августе. Мне светило моё личное смуглое солнце. Светило, даже если глаза закрыть, я всё равно его видел. Если Альвира и Сино ещё можно было понять, поднатужившись, то поведение Арона было необъяснимо. Будто подменили альфёнка. С тех пор, как он увидел в техзале, что я уступил Зейна Гаю, мой извечный информатор не сказал мне ни слова. Раньше — стоит мне объявиться после вылазки, Арон навстречу несётся, аж спотыкается. Я ему вкусняшки, я ему уроки стрельбы и советы по поводу омег, на будущее. Он мне — последние клановые сплетни. Взаимовыгодно. Теперь ходил Арон по пещере как в воду опущенный. У омег под ногами не тёрся, младших братьев не разыгрывал. А меня в тоннеле углядит издали, зыркнет сердито исподлобья, развернётся кругом и дёру. Избегает, значит. Ну и пусть. Мне теперь информация про грядущие течки в клане ни к чему. Так что и детскими капризами Арона озабочиваться тоже лишнее. Малявка неблагодарная. Я загляделся, как Рисс усердно заколачивает толевый гвоздик мелкими ударами, за Льеном повторяет. Упругие мышцы перекатываются под кожей. Майка-безрукавка на спине Рисса взмокла; натаскался со мной малыш деревянных брусьев для каркаса аж с нижнего уровня. Из-под выреза майки на спине дразнили нарисованные группа крови и резус, наверняка солёные на вкус от пота. Сегодня после завтрака я спросил у Кериса: — Что за жратва такая — трена-жор? Рисс просит. И выяснилось, что коммуны в институте заставляли его впустую железные гири поднимать и бегать на месте по движущейся полоске пластика. Потому что если долго сидеть в камере и не двигаться, заболеешь, и хана суперяйцеклеткам. А если много поднимать тяжести, вот такие мышцы нарастают. Рисс так привык, что теперь скучал по своим гирям. Успокоил меня Керис, а то я занервничал: где буду «жор» этот добывать? Вдруг не продают его нигде, как словари медицинских терминов и ладинолы? Оказалось, «жоров» в пещере хоть отбавляй, таскай хоть с утра до ночи и бегай по переходам, пока подошвы не сотрёшь. Это я своему солнышку предоставлю в любом количестве. Правда, у наших омег почему-то так и не наросли по-альфьи каменные мышцы, как у Рисса. Льен зацокал языком, поправил Рисса трёхпалой рукой. — Куда долбишь, лысый? Ровней! Это не под себя ходить, тут стараться надо… Вот, умеешь ведь. Красава. Нож затерялся куда-то, я руками разодрал очередной ватный матрас. Пожалуй, сделаем не два, а три слоя изоляции от запахов и звуков. Во время течки Рисс точно будет шуметь, я позабочусь. — Повежливей с ним, бро, — осадил я Льена. — Рисс породистая элита, мы все рядом с ним бобики-дворняжки… Лады, лады, ты тоже порода. Фон… как там? — Азари фон Саброн, — насупился он. — Не пойму тебя, альфа. Помнишь даты рождения всех своих детей, у кого когда первый зуб вылез, кто от молока блюёт, а кто хомячит песок. А мою фамилию запомнить слабо̀? Не буду я запоминать его буржуйскую фамилию. У всех ровесников только имя. Одни они с Таром понтуются. — Единственный, кто это выговаривает — ты сам, — подколол я. Льен даже не отбрил меня. Молча начал разматывать рулон плёнки, чтобы перекрывать слои изоляции. Отдувался тяжело, белобрысые лохмы не торчали, как обычно, липли ко лбу, влажные от пота. Нелегко на сносях всё-таки, но если прогоню, обидится. Бокс был почти готов, осталось оббить ватой. А потом потолок листами фанеры закрыть — и можно полы стелить и отделывать. Я подошёл к Риссу заценить результат — ряд гвоздей ровный, как по линеечке. На лету схватывал омега, глаз-алмаз. Я легко поцеловал его в ароматную щёку — невежливо увлекаться при посторонних, им тоже захочется — показал, как правильно распределять вату по плёнке на полу. Льен бормотал, посасывая ударенный палец: — Остохренело тут всё… плям-плям… Наверх хочу, на волю. Когда он уже родится? Воля ему светила нескоро. Омеги с новорождёнными связаны, им запах младенца необходим, как торчку наркота. Год ещё мы без Льена проездим, это точно, сам не захочет дитё оставить. Дурень. Нет бы радоваться сыну, они его еле зачали. Льен, как и Сино, с детства таскался с группой. Мёрз наравне с альфами, спал на ледяной земле. Вот и застудил свои омежьи органы, а на осмотры к Абиру мы его вчетвером еле силком затаскивали. Неудивительно, что они с Сино потекли позже всех, а Льен три года забеременеть не мог. Не было у Абира оборудования, чтобы такое запущенное вылечить, а народным методам Льен противился: «Абир, ты сможешь сделать это в одном случае: если я помру. Вот тогда натолкай моему трупу перца в жопу, наложи на член спиртовых примочек… Как хочешь изгаляйся». Похоже, не сильно Льен детей хотел. Несмотря на зависть, мне за Тара было по-альфьи обидно… Рисс присел на корточки, штаны приспустились на пояснице, обнажив полоску шоколадного тела. Чуть-чуть — и показалась бы ложбинка между ягодиц. Меня в жар кинуло — это издевательство. Отвернуться сил нет. — …муторно на душе, чем дальше, тем хуже. — Льен раздражённо шуршал плёнкой за моей спиной. — Вот у тебя бывали гадкие предчувствия?.. Дарайн! Какого хрена молчишь, когда я с тобой говорю? В меня угодил моток шпагата. Я опомнился на том моменте, где Рисс закончил обцеловывать моё правое бедро. Оглянулся на Льена. — Чую, что-то криво пойдёт, понимаешь? — сетовал он. — Может, вообще кони двину. Я себя с этим ребёнком не могу представить! Как будто у меня с ним нет будущего! Я переглянулся с Риссом, но он не разделил моего недоумения: слова незнакомые. Вообще-то и мне смутно представлялся Льен в роли папашки с пелёнками и кашами на козьем молоке. Но это — бред сивого мерина. Ладно бы такое Крил насочинял или Альвир, те беременные вообще голоса изнутри себя слышали. Но Льен… Он способен нахрапом прорваться через полицейское оцепление и оставить с носом эскорт шакальих мигалок. У него мозги и здравый смысл как у беты. Видения о будущем? Чушь. — Чушь, — отмахнулся я, хватаясь за молоток. — Меньше балаболов этих слушай. Придерживая коленом лист фанеры, я закрепил его гвоздём наверху. Главное — не переусердствовать, а то лист трещинами пойдёт. Я-то гвозди одним ударом забиваю, чего с ними чирикаться? Рисс вату бросил, на меня оглянулся, рот раскрывши. Молотком ударяю — он моргает и дёргается. Да, солнце, любуйся своим альфой. Вот так же я хочу тебя, Рисс. Вот так буду брать тебя — резко и глубоко. Как этот гвоздь раздвигает собой слои прессованных щепок, так и я войду в тебя, и даю слово альфы, ты не будешь разочарован. Кто бы мог подумать, что забивание гвоздей так заводит?.. Кхарнэ, ну что за нудный шум? А, это Льен. — …у коленвала больше чуткости! — махал он ножницами. — Я ему: Тар, мне плохо. Он меня — на руки и в лазарет прёт. Ну не олень? Говорю: пусти, мне просто страшно. А он: не бойся, в пещере безопасно. — Где он не прав? — удивился я. — Он чурбан бездушный! Знает, что мне надо вовремя жрать, гадить и спать в тепле. Чуть посложнее — для него тёмный лес. Только и знает часами пушки свои перетирать! Он помнит, как выглядел коммун, у которого два года назад ПЛ отобрал, и не помнит, что я ненавижу крепкий чай! Бесит! О том, что Тар — фрик, весь клан знал с первого же дня, когда он Вегарду нос сломал ни за что. Льену поздно кусать локти, раньше надо было думать, от кого рожать. Я уже ничем не помогу. — Ты только сейчас заметил, что твой альфа чуток малахольный? — возмутился я. — Никто тебя насильно ему на член не усаживал. Тебе три года нравилось, как он тыкал. Когда я предлагал вязку, ты чуть не отстрелил мне яйца. А теперь поезд ушёл. — Я кивнул на Рисса. — Разве я сказал, что жалею об этом? — съязвил Льен. Ах, не жалеет он! Перестарался я сгоряча — молоток оставил на фанере круглую вмятину. Я Льену ту поездку вовек не забуду. Устроил мне феромонную пытку, а самому хоть бы хны. Не жалеет, значит. Ну-ну. Я сплюнул и швырнул молоток в ящик. — Знаешь, брат, иди развейся, и расхочется виноватых искать. Можно с омегами тормоза прокачать в техзале, можно у Зейна закинуться пирожком, да и библиотека цела. Займись посильным делом, вот тебе выход. А когда отпустит, возвращайся и обсудим, что можно говорить альфе, а что нельзя! Льен на гору матрасов сел от такого напора, но тон сбавить было не в его правилах. — Слышь, координатор. Рисса своего инструкциями пичкай. Меня не надо, тут не вылазка. — Чеши куртки шить, — откликнулся Рисс. Так его, умница. Я Льену всё прощаю, но злоупотреблять этим и грубить не стоит. — Тогда чего ты от меня хочешь? — вконец рассердился я. Вопреки ожиданиям, Льен не огрызнулся. Опустил брови и плечи, сдулся как-то, совсем по-омежьи обхватив живот. — Ты можешь просто выслушать? — вздохнул он, глядя в сторону. — А я что делаю? — Молча! Приехали. Только что лаялся, почему молчу. У беременных не только семь пятниц на неделе, но и вторников не меньше десятка. Кто их поймёт? Дёрнуло меня взять его на постройку бокса… По голосу я понял, что он запросто может заплакать. — Нет! Нет-нет, Льен… Только не слёзы. Знает же, что не выношу. — Не бзди. — Он отвернулся. — Я Льен Азари фон Саброн Младший. Он не был нюней, это бесспорно. Я один раз его слёзы видел, когда он Тара с моста в техзале скидывал. Подглядевший за мной Рисс зафиксировал гвоздь и тоже вколотил его с одного удара по шляпку. Я загордился: омежечка у меня богатырь. Льен тут же перевёл тему, с матрасов поднялся, типа забыто всё. — Едрё-о-о-он батон! Ты это видел, альфа? Может, он тебя на руках поборет? А ну, заборитесь. — Малахольный, — холодно ответил Рисс, загоняя ещё один гвоздь. Льен нравоучительно погрозил пальцем: — Кто обзывается, тот в овраге разлагается. Даже Рисс понял, что весёлость его наигранная. Хлюпая сапогами, из перехода появился Карвел. Промокший с головы до ног, брызги с рыжих волос летели на ходу. — Не понял… — напрягся я. Чего это он один вернулся? Я его за кем посылал? Льен бросил молоток, взволнованно шагнул навстречу Карвелу. Тот кивнул: — Нашёл я, нашёл. В купальне стрелок твой. Наверху гроза, ливень стеной, он в грязи уделался. Упирался — еле увёл… Ну танатос и зверюга! Помните трансформаторную будку у верхнего ущелья? Древнюю ту, из жёлтых блоков? Вдрызг! Я по завистливому взгляду Льена понял: плевать ему и на будку, и на мощь танатоса, и даже на Тара плевать. С волос Карвела текли капли настоящего дождя, которого Льен семь месяцев не видел. И пах он свежестью свободы, альфа, только что «нырнувший в жизнь». — Карвел, присмотришь за Риссом недолго? — попросил я. — Меня Керис зайти просил. Карвел насмешливо покосился. — Уболтал, уделю полчасика. Переоденусь только.***
— Керис? Я заглянул в дверь его бокса. Изнутри повеяло густым омежьим запахом. В паху шевельнулось — вспомнил, сколько тут было проведено жарких часов. — Иди погуляй, Вайлин. — Керис согнал его с коленей, подпихнул к выходу. Я придержал и чмокнул сынка в светлую макушку. — Беги. У Кериса уютно было. Светоуказка, закреплённая на резной подставке, светила снизу. Стены завешивали узорчатые ковры ручной работы — шерсть я привозил. На почётном месте висела единственная в клане драгоценная гитара на ремне. Низкое ложе посреди бокса покрывала россыпь пёстрых подушек, а вдоль стен стояли самодельные комоды работы Халлара. Забиты они были в основном детскими ползунками. Сейчас Керис ждал одиннадцатого сына. Он пошлёпал ладонью по покрывалу, и я послушно уселся на край ложа. Керис подполз сзади, мои плечи накрыло теплом его рук. Как домой вернулся после долгого пути. Давно я не был тут. Он зарылся носом в мой затылок, потёрся щекой о мою шею. — До чего же сладко молоденький альфа пахнет… Чего на Гая рычишь? Он только жизнь почуял… Маешься, да? Да, кхарнэ. Завидую. Моих голых локтей касались мягкие волосы. Ни у кого в клане нет таких длинных, молодые омеги говорят, что ухаживать некогда. А у Кериса каштановые волны ниже лопаток, на лбу плетёным ободком перетянутые. Можно сидеть рядом и пропускать их сквозь пальцы долго-долго. И говорить начистоту, потому что Керис меня насквозь видит. — Неделю ещё, не меньше, — поделился я. — Если цикл не собьётся. Не знаю, как это будет… Он дитё дитём, как Вайлин. — Приятному легко учиться, — успокоил низкий вкрадчивый голос. — Второй раз сам попросит, вот увидишь. С твоими-то данными. Повезло Риссу с альфой… Омега он понятливый, даже чересчур. Будто раньше всё умел и теперь вспоминает. — Керис, он не знает, что такое течка! — завёлся я. — Знаешь, что спросил? Где я его привяжу, когда он заболеет. Они внушили ему, что это болезнь! Ремнями растягивали, чтоб руками себя не трогал! Сказали, это для того, чтоб он не причинил себе вред… — Тс-с-с, не бушуй, золотце. — …а потом ковырялись в его теле, доставали яйцеклетку — и болезнь затихала! Вылечили, говорят. Благодетели хреновы, шеи бы поскручивал! У меня кулаки тряслись, выставил бы «докторов» этих в ряд и бил их, рвал, топтал! Невинный мой Рисс, отец целого взвода бет, в семнадцать лет не знал оргазма. До войны даже в тюрьмах так не издевались, давали омегам «Антиовулин», и они не текли. Рисс же, чистая душа, не подозревал, что на свете существует ложь. Девятнадцать течек лежал в одиночестве, распластанный в своей камере, и ждал, когда беты придут и спасут его от непонятной хвори. Напалмом весь их Саард залить за это! Я должен был снять с Рисса розовые очки и всё выложить. Про то, что выходить наружу смертельно опасно, потому что кто-то когда-то решил, что природа дала альфам слишком много тестостерона. И омегам досталось, чтобы не рожали тестостеронные бомбы. Про то, что «благодетели» Рисса уничтожили половину населения планеты. А его заботливый Дар с детства только тем и занимается, что убивает их. Рисс даже не знает, что такое смерть… Керис соскользнул с ложа на покрытый ковром пол. Потемневшие от работы на кухне пальцы ласково погладили моё колено. Он пытливо посмотрел на меня. — Не знаешь, как сказать ему, что такое быть омегой? Не переживай, я поговорю с Риссом… Эх, альфы. Помирать будете, но о помощи не попросите. — Поговоришь? — обрадовался я. — Как омега с омегой. Завтра же. Он медленно приподнял мою футболку — самая большая всё равно тесновата, уверенно потянул ремень. Я воздухом захлебнулся, сладким, с омежьим запахом. Великий Отец-Альфа, как же мне это сейчас было нужно. Керис легко толкнул меня в грудь. Опускаясь на спину, я подумал: там Рисс, у меня нет времени… Времени нет… Мягкие губы поцеловали мой член, и больше я думать не мог. Мог только тереться головкой об опытный язык омеги, его тёплые, скользкие изнутри щёки и горло и млеть.***
Выходя из бокса Кериса, я столкнулся с Ароном. Непонятно, что случилось, но увидев меня, альфёнок засиял: — Ты… так вы там… это?.. Зубы блестят в улыбке, надежда такая во взгляде, будто приговора от меня ждёт. Оправдательного. Можно подумать, по мне не видно, чем мы там занимались с его отцом. Я вообще был не в той кондиции, чтобы замечать что-то сложнее поворота на пути. Всё ещё вспоминал ласковые пальцы на моём члене и ловкий язык, лижущий узел. И спать чертовски хотелось, так всегда после того, как отстреляешься. — Кыш с дороги. — Я зевнул. Пускай сначала извинится за идиотское поведение, потом с ним разговаривать соизволю. Дойдя до поворота, я оглянулся. Арон направлялся по тоннелю в противоположную сторону и не просто пёхом — колесом на руках кувыркался, оголяя белое пузо. Балда четырнадцатилетний, вроде большенький уже. Два и два никак не складывалось: как связано торжество Арона с тем, что его отец слегка меня разгрузил? Этой же глубокой ночью, когда я опять полуночничал — любовался, как Рисс пускает слюни на подушку и причмокивает во сне — Арон открыл незапертую дверь в мой бокс. Сна ни в одном глазу, серьёзный не по-детски. — Бета родился, — шепнул обречённо. Сердце как в лёд окунуло. Неспроста Льен предчувствовал беду. — С Риссом побудь. — Я подскочил с матраса, наспех натягивая майку, прикрыл спящего простынёй. Риссу там не место. — Не буду я сторожить этого расписного! Я ещё Карвела не разбу… — Головой отвечаешь. На первый уровень я слетел молнией. Встревоженный Гай столкнулся со мной у развилки на пути к лазарету, ослепил светоуказкой. Посмотрел вопросительно из-под взъерошенной чёлки. Указаний, что ли, ждал? Будто мы влипли на вылазке, и я сейчас начну всё разруливать. Но кто бы меня самого научил, что делать. Отец-Альфа берёг нашу группу, никто из нас не терял детей. Похоже, в этот раз мы чем-то ему не угодили. Накрывало паникой: вдруг от меня ожидают, что я избавлюсь от сына Льена? Кому ещё убивать его? Тару? Своего первенца? Райдон делал подобное, и Вегард делал. Халлар много раз уносил пищащий свёрток в лабиринт переходов, на кладбище бет, которым мы не давали ни шанса. Луч светоуказки бился о серые стены. Я шагал во тьму и неумело молился, чтобы мне не пришлось лишать жизни сына своих братьев с ещё кровоточащей пуповиной. Только не сегодня. Пусть это сделает Халлар, я не готов. Близ лазарета по тоннелю сквозило удушающей табачной вонью. Абиру тоже было очень плохо. Не только своих детей не иметь, но и чужих провожать — из отцовского чрева в могилу. Он стоял перед закрытой дверью в лазарет в свете лампы — потное лицо как мокрый фарфор. Жадно затягивался тонкой сигаретой, вздымались плечи под белым халатом — на рукавах темнели пятна крови. В углу, у стены, уже ютилась горстка окурков. Абир курил только в одном случае. Гай отнял сигарету, затушил о стену. — Прекращай травиться. Какой козёл тебе их возит? Сдавленно охнув, Абир ткнулся носом в его шею; словно уменьшился в объятьях массивных лап. Меня передёрнуло: лучше в буран выступить по степи, только бы не слушать плач омеги. В лазарет и заходить страшно. — Халлар был? — Самый волнующий меня вопрос. — Унёс мёртвого, — шмыгнул носом Абир из-за плеча Гая. — Тар его… как цыплёнка. Тар? Прямо здесь? Я остолбенел: что же он натворил, придурок! Мы-то изучили своего чудика, как облупленного. Тар никогда не видел, что делают с новорождёнными бетами, знал только, что они должны умереть. Был нерушимо уверен, что, как это ни паршиво, кто-то должен решиться. Совершить правильный альфий поступок, как несколько раз приходилось поступать Халлару с его собственными детьми. Как итог: Тар с чистой совестью сделал трудную работу на глазах у омег. Он не представлял, что почувствуют только что родивший Льен и бездетный Абир, потому что сочувствие ему не дано природой. Чего стоило это самому Тару, было скрыто за невозмутимой маской, и неудивительно, что со стороны он казался Абиру бессердечным чудовищем. Но Льен-то должен понять… Продуманный Гай остался в тоннеле под предлогом того, что Абира надо поддержать. Ожидая воплей, соплей и рыданий, я заранее съёжился, приоткрывая дверь в лазарет… …и вошёл в гудящую лампами тишину, где слышалось только хриплое дыхание. До неприятного яркий свет, моток полотенец в алых пятнах на столе, на подносе — окровавленный скальпель, которым резали пуповину. Ситуация для меня привычная до мелочей, если не считать зловещей тишины без детского крика. Лежащий на койке Льен пустым взглядом таращился в каменный потолок, часто хватая воздух. Непривычно худой без живота, сжавшийся — одна оболочка, из которой вытащили начинку. Мокрые волосы облепляли посеревшее лицо, под тонким одеялом угадывались безвольно раскинутые ноги. Я вспомнил, как Керис, потеряв сына, два месяца тупо сидел на месте, распускал вязаные детские кофточки и плёл их заново. Вспомнил, как Эргил не разговаривал, пока не потёк и не забеременел снова. Пожалуйста, не надо нам этого. Тар тоже не повернулся на мои шаги. Он сидел на корточках у стены, обхватив себя за рукава куртки, и раскачивался, словно башкой бился о невидимую стену. Шапка на уши натянута, взгляд в одну точку из-под сведённых бровей. Как есть кукукнутый, разве что слюни не пузырились до пупа. С детства я не видел, чтоб он так качался, с тех пор, как Льен его оборжал. Сейчас это не выглядело смешно. Я думал, Тар сильнее. Напряжение висело в воздухе — плотное, хоть топором руби. Как на минном поле оказался: одно неверное движение — и рванёт. Больше всего хотелось обратно в бокс, прижаться к тёплому боку Рисса. Что я должен был тут делать? Такого Тара и трогать опасно. Он, когда сильно перенервничает, впадает в табуреткометательное состояние. Вдруг начнёт лазарет крушить? Бывало с ним пару раз. Но если не тронуть, так и до утра может просидеть. Угомоню, если что, подумал я. К Льену подходить вообще жутко. Я наклонился, вдавил плечо Тара в стену, чтоб остановить дебильное раскачивание. Твой омега загибается, соберись, тряпка. Он выдохнул сквозь сжатые зубы, судорожно стиснул кулаки. Я тряхнул их. — Давай, возвращайся. Виски, что ли, хлебни. — Если он не свалит из группы, свалю я, — неожиданно прохрипело сзади. Я развернулся к Льену. Взгляд увидел вполне осознанный, хотя губы у него были синие, как у мертвяка. Воистину этот омега сделан из прочного материала. — Давай потом о работе… — начал я, подходя к койке, но Льен перебил со своим обычным упрямством: — Я не просто лясы поточить, альфа. — Он ни в чём не виноват. Тар с другой планеты, нам ли не знать. Льен горько хмыкнул: — Кто спорит?.. Ты когда-нибудь видел, как твоему сыну ломают шею одним пальцем? — Типун те на язык, — передёрнулся я. Мои дети тут ни при чём, нечего на них беду наговаривать. — Брат, не надо с плеча рубить. Подожди, ты сейчас… — Я сейчас в порядке! — хрипло выплюнул Льен. — Не пыжься, ты его не оправдаешь! Сзади металлически загрохотало — Тар, поднимаясь с корточек, неудачно опёрся на стол Абира; скальпель звякнул о пол. Стоило Льену заговорить — и Тар вполне вменяемый. Раньше я бы не понял связи, но после встречи с Риссом на себе почуял, какую власть имеет над альфой истинный. Тар подошёл к нам. Таким взволнованным он бывал редко. Нахмуренный, как от боли, он больше не казался деревянным, хотя говорил по-таровски неуместную муть: — Объясни, в чём ты обвиняешь меня? Я не мог повлиять на участие бета-хромосомного сперматозоида в зачатии. И не мог блокировать их развитие в моей мошонке. Тар, простейшая простота. Он так и не дотумкал, по какому поводу сыр-бор. — Молчи, — подсказал я ему. Будет лучше. Ты же в этом мегаспец. — Тебе с самого начала было насрать на сына! — разъярился Льен. — Тебе важнее узнать, кто сконструировал двустволку, и высчитать, когда я потеку! Видеть тебя не хочу! — Закрой глаза, — растерянно предложил Тар. Не послушал моего совета. Услышав крики, Абир и Гай вбежали в лазарет. Абир тут же бросился набирать шприц. Льен продолжал истерить, приподнявшись на локтях: — Достал ты! Я не просил делать меня истинным! Керис меня тогда уломал на это подписаться, но я уже задолбался тебя жалеть! Одеяло сползло, обнажив плоскую грудь и вялый живот с белой сетью растяжек — ещё одна цена за рождение ребёнка, заплаченная зря. Я ожидал взрыва, готовый скрутить и увести Тара, это был бы лучший выход, но Тар только сильнее свёл брови и закрыл ладонями уши, пригибаясь под оскорблениями. Гай прижимал Льена к койке за грудь и плечо, чтобы Абир мог уколоть успокоительное. Льен вырывался и продолжал хрипеть: — Ты себя видел, пугало? С твоим копчёным задом в фильмы ужасов с руками оторвали бы! Или в ци-и-и-и-ирк! Такой пощёчины Тар не вынес, реакция была такой же бредовой, как он сам. Подошёл и закрыл Льену рот ладонью, искорёженной, в шрамах. Тот замычал, руку его ногтями драть начал, брызнула кровь. — Задохнётся же! — Я оторвал Тара от бешеного омеги. — Тюлень блаженный! — тут же заверещал на него Льен. — Ненавижу! Ты мне противен! Что ты за альфа, если не различаешь, кончаю я или подавился? Сколько ещё я тебя трахать в жопу буду, как ты тащишься? Даже ребёнка не можешь нормального сделать! От тебя нет никакого толку и никогда не было! Лишнего он наговорил, личное должно оставаться личным. Тар не заслужил таких слов. Теперь уже я шагнул вперёд и закрыл Льену рот ладонью, пока он не выпалил чего-то ещё хуже. Хотя куда хуже? Льен замотал головой, ладонь прокусить попытался — больно, кхарнэ! — Выйди вон! — заорал Абир Тару. Похоже, сегодня его обида на ту неудачную вязку переросла в ненависть. — Хоть ты не добавляй, — осадил я лекаря. — Тар, уйди, брат. Поверь, так надо. Может быть, он и сам понял, что дальше мозолить глаза Льену чревато. Неуклюже развернувшись, Тар потерянно покинул лазарет, всё так же зажимая уши. Ноги как не его, как на шарнирах прикрученные. Был бы у него хвост, он бы его поджал. Меня раздражало видеть альфу таким. Но если бы Рисс при всех назвал меня ничтожеством, кто знает, хватило бы сил думать о гордой походке? Я прекратил закрывать Льену рот, только когда дверь хлопнула за Таром. Наверно, укол подействовал, бушевать Льен перестал. Только хрипло сказал мне с тем же упрямством: — Избавься от него, альфа, или я уйду к Вегарду, яйцами клянусь. И я поверил ему сразу и безоговорочно. Что такое работать без омеги в группе, мы на своей шкуре почуяли за последние месяцы. Это передвижение только по ночам, окольными раздолбанными дорогами в обход постов. Чтобы добыть для клана заказанное, нам приходилось втрое больше изворачиваться и убивать. Льен не желал понять невиновность Тара, и первая группа раскалывалась по швам. Мы единственные с детства сохранили первоначальный состав, остальные то и дело перетасовывались между собой. Во-первых, не все могли принять истину, что в группе должен быть только один координатор. Во-вторых, наша жизнь — это постоянный риск, никто не застрахован от фатальных ошибок. Когда-то в клане было четыре группы. Теперь и нашу разбивала смерть. Уходя из лазарета, я увидел, как Абир затягивает зубами жгут на своём предплечье. Ему тоже понадобилось успокоительное. Тара я нашёл по лучу светоуказки, который мигал во тьме игрового зала. Он сидел на скамье у песочницы и опять раскачивался, но, завидев меня, сразу прекратил. От шагов раздавалось лёгкое эхо. Из щели в невысоком потолке веяло апрельской прохладой и таращились звёзды. Светоуказка высвечивала крохотные стульчики, разрисованную ограду манежа и перекладины деревянных качелей. Придумал бы нормальный альфа прийти сюда после того, что случилось? Нечаянно я наступил на резинового зайца — кто-то с вечера бросил. От неожиданного писка Тар вздрогнул, опять схватился за уши. Мне стыдно стало: он и так на пределе, а я собрался добить. Ещё неприятнее было беспричинное чувство, что я тоже виноват. Может быть, если бы я сегодня днём потерпел и дал Льену порыдать на моём плече, он бы не дошёл до ручки и не сорвался на Тара? Я присел к нему на скамью подальше, чтоб не напрягать, наугад направил светоуказку на стойку, где висели листки с цветными каракулями. Луч зацепился за рисунок со знакомым «Шани» и подписью «папочка». У нарисованного меня была несоразмерная жёлто-розовая голова и огромные кулаки размером с чемодан каждый. Чудо моё маленькое. — Когда Рисс потечёт? — спросил Тар ни к селу ни к городу. Я опешил: — Губу подкатай! — Куда? — не понял Тар, трогая губы. — Это опять в переносном смысле?.. Ты не едешь на вылазку из-за Рисса. Надо ехать. Он хоть половину перевёл для себя из того, что сказал Льен? Разве сейчас вылазка — самое главное? — Льен не может ненавидеть меня, — сказал он опять невпопад. — Но он поклялся не врать и не шутить со мной, когда стал моим омегой. Выходит противоречие. Не понимаю… Всё-таки основное перевёл. Я предположил: — Похоже, ты не очень хорошо знаешь его… Это Тара задело. Договорить не дал — фыркнул от возмущения и затараторил, как скороговорку: — Я не знаю Льена? Я? Мне известно расположение всех тридцати шести родинок на его теле, их форма и диаметр в миллиметрах; слово «альфа» он повторяет в среднем один раз на каждые двадцать два слова… — Эй, давай без пены. — …в восьмидесяти трёх процентах случаев он выбирает одежду синих оттенков; за время течки он выпивает только два литра воды; сильнее всего запах его тела по утрам между шестью и семью часами… — Не ори! — …он плачет, только когда ему хорошо; средняя длина его шага семьдесят восемь сантиметров, и когда его нет рядом, мне трудно дышать; я молчал, чтобы не говорить глупостей, как научил отец; я стрелял в коммунов, чтобы Льен ценил меня; я так старался быть нормальным! Что я сделал не так?! Разошёлся тихоня. Что, что? Вдохнул аромат истинного и повёлся на него. Тар смотрел мимо меня, но я чувствовал, как напряжённо он ждёт ответа. Для альфы просить помощи это признать себя конченым лохом, неспособным утрясти всё самостоятельно. Это верно было даже для того мирка, в котором постоянно находился Тар и только изредка выглядывал. В этом мирке были возможны два состояния: жить рядом с Льеном или никак не жить. И когда всё начало рушиться, стало уже не до альфьей гордости. Тар просил меня расшифровать инопланетное послание жизненной важности. Но я тоже не знал омежий шифр. Зато знал: объяснить брату, что истинный омега три года тяготился их отношениями и почему-то притворялся довольным — значит переключить Тара на кнопку «неадекват». Как бы не пришлось отнимать у него верёвку и мыло. Или, скорее, танатос, а здесь мои дети мирно спят. — Льен просто вспылил, — придумал я. — Знаешь же, он любит на альф пошуметь. Дай время, перепсихует и успокоится. — Правда перепсихует? Ручаешься? За такое никто не поручился бы. Это в вязке я профи: могу качественно работать хоть с закрытыми глазами. Но мысли омег для меня всё равно потёмки. — Правда, — соврал я. — Сколько часов это займёт? Как можно быть таким наивным? Я словно ребёнку лгал, а Тар верил в это, как ребёнок, потому что мои слова собирали его мирок обратно в кучку. — Дней, а не часов. Придётся ждать дни. Он только что сына потерял, ему надо побыть одному. Постарайся не лезть к нему. Может, тебе пока съездить на вылазку с Вегардом, раз хочешь поехать? Они как раз выдвигаются завтра. Вот я и сказал это. Прощай, первая группа. Это начало, конечно. Тара придётся выталкивать из группы взашей, как это было в детстве. И не факт, что мы справимся. В прошлый раз все попытки провалились. Истинный омега — это сильнее и боли, и насмешек, и даже достоинства. Но Льена я Вегарду не отдам. К Райдону он сам не пойдёт, там Сино. Я вдруг отчётливо понял, насколько высоки мои шансы через n-дцать дней сидеть вот на этой же скамье и задаваться тем же вопросом: что не так? Я не истинный альфа для Рисса. Он способен так же пропустить моё сердце через мясорубку за вину, которую я даже осознать не сумею. Нет. Миллион раз нет. Только метка. — Скажи Вегарду, что я хочу поехать с ними, — попросил Тар, я аж светоуказку выключил от неожиданности. И вспомнил, что за последние годы ни разу не слышал, чтобы он разговаривал с кем-то, кроме нашей группы.